«Мы плыли на надувной лодке по Преголе и снимали всё, что видели»: ушёл из жизни режиссёр Виталий Котовский

В четверг, 3 февраля, ушёл из жизни режиссёр Виталий Котовский, много лет работавший на калининградском телевидении, в том числе в ГТРК «Янтарь» (теперь «Калининград»). Ему было 72 года. Это интервью Виталий дал «Клопс» в 2018-м, рассказав о цензуре в советские годы, конкурентах и забавных моментах съёмок.

Светлая память Вам, Мастер...

Я с детства грезил кино. Когда был маленький, смастерил себе «кинокамеру» из диафильмовской рамки, половины театрального бинокля и пластилина. Ну и «снимал фильмы».

Мы жили в Лиепае, в Латвии. Отец — военный, служил там. В Латвии я и увидел первую телепередачу. Это было загадочно: транслирующий телецентр находился в Риге, сигнал был слабенький. Это не мешало нам, пацанве, часами заворожённо сидеть перед мерцающим экраном соседского телевизора и следить за зыбкими тенями то ли футболистов, то ли балерин.

Потом мы переехали в Балтийск. Здесь я открыл для себя Калининградское телевидение. Я смотрел всё. Все передачи. Как-то отец, видимо, понимая мою тягу, специально изменил маршрут поездки на пузатом «Запорожце» и провёз меня по Советскому проспекту, где находились студия и телецентр. Он хотел, чтобы я увидел место, откуда велись трансляции.

Школьником и потом студентом я участвовал, как сказали бы сегодня, в телевизионных проектах. Даже как-то выиграл в одном из конкурсов часы «Полёт». Это вызвало недоумение моего преподавателя Фарутина, кандидата исторических наук, который замучил меня произведениями Ленина.Я окончил филфак Калининградского государственного университета. Мой диплом был, конечно же, на «киношную» тему — экранизация литературных произведений. Оппонентом на защите был главный редактор калининградской студии Алексей Солоницин, родной брат актёра Анатолия Солоницина — знаменитого сталкера из одноимённого фильма Тарковского. Вот тогда-то я и зачастил на улицу Бассейную, где тогда располагалось телевидение.

В 1972 году я пришёл туда работать. Попасть туда было совсем нелегко. До сдачи диплома оставалось полгода. Я стал стажёром у всех режиссёров, но большей частью — у Натальи Владимировны Раевой, в детско-молодёжной редакции. Тогда главный режиссёр калининградской студии Исаак Ефимович Каждан вернулся из командировки: он ходил в рейс на китобойной базе «Юрий Долгорукий». Привёз километры отснятой плёнки. Из чего получился документальный фильм «218 рейс», три части по десять минут каждая.

Меня приняли на должность ассистента режиссёра с мизерным окладом в восемьдесят рубликов. Меня это не сильно смущало. Хотя я старался не говорить своим однокурсникам, сколько получаю.

Конкуренты

В приграничных с Польшей районах области смотрели польское телевидение. И не только в там. Местные калининградские умельцы научились мастерить антенны из медных трубок от холодильника, позволявшие более-менее сносно принимать Польшу. Дабы отвадить калининградцев от просмотра социалистического, но иностранного телевидения, после окончания работы Центрального ТВ звучали позывные нашей студии и начиналась ненавистная мне и моим коллегам программа «Для тех, кто не спит». Она состояла из новостей и художественного фильма. Неспящих горожан было много. Когда бригаду «ночников» после эфира развозили по домам, мы наблюдали, как гас в окнах свет.

Я до сих пор хотел бы видеть информационные сюжеты, сделанные как бы на скорую руку, не прилизанные профессиональным монтажом. И не парадных, один другого краше, дикторов, ведущих, комментаторов — не они должны украшать телевизионные новости. Они должны создавать хотя бы иллюзию новостей «с колёс». Сравнивать польское ТВ с калининградским бесполезно, а с советским — просто стыдно. То было окно в мир, а наше лишь немного приоткрывало занавески...

Цензура

На калининградской студии телевидения я впервые услышал слова «лит» и «залитовать». Они сопровождали меня половину моей трудовой жизни. Каждый будний день, ближе к вечеру, выпускающие редакторы отправлялись на Советский проспект, 13. С собой они несли спецпапки. В них лежали тексты сценариев всех передач. Их просматривали цензоры. Если нарушений не было, то цензоры ставили на листы штампы: прямоугольные — на лицевом листе и штампики поменьше — на каждом. Без этих штампов ни одна передача не снималась и не выходила в эфир.

Оперативный киноматериал выпусков новостей отсматривал специально приходящий малоразговорчивый мужчина в штатском. Если, по его мнению, в материалах было что-то непотребное, что калининградцам показывать нельзя, новости перемонтировались. Даже если до выпуска оставалось ничтожно мало времени. Основная масса новостей снималась тогда на киноплёнку. Помню, как я бегу по коридору в студию с 30-минутной бобиной с 16-миллиметровой плёнкой, а она разматывалась за мной по студийному коридору.

Особенно боялись цензоров те, кто делал военные передачи. Пётр Александрович Николаев, редактор и автор «Самого западного гарнизона», в дни выхода искуривал вдвое больше сигарет. Попасться было можно на чём угодно. К примеру, я показывал сюжет, в который для красочности вмонтировал крупный план какого-то локационного прибора на рыболовном судне. Назавтра в военном сюжете такой же кадр подлежал немедленному изъятию.Однажды я совершил серьёзную идеологическую диверсию. Не специально. Мы записывали в драмтеатре концерт, посвящённый какой-то круглой годовщине профессионально-технических училищ. Хор на сцене поёт революционную песню. Оператор набирает дату над головами поющих — не помню какую, скажем, 1917–1977, по музыкальной фразе я её точнёхонько выдаю, камера плавно отъезжает, а за кадром поют: «Долго в цепях нас держали...»

И вот представьте — завтра эфир. Но завтра и великий советский праздник — годовщина Великой Октябрьской революции. Перемонтаж сегодня занимает несколько минут, а тогда это был целый процесс. Сидеть допоздна в студии не хочется. И вот просмотр. В роли цензора — главный редактор. В нужный момент его забалтываем, и он ничего не замечает. Сюжет уходит в эфир.

Моей политической ошибки никто не заметил, иначе не знаю, как бы закончилась моя жизнь в профессии.

Иногда мы, телевизионщики, сами творили историю. Как-то накануне Нового года мы снимали большой сюжет о комсомольцах Гусевского завода светотехнической арматуры. Их комсомольско-молодёжная бригада досрочно завершила трудовой год. Снимали, как обычно, у станков, да ещё чтобы из фрезы красочно появлялась металлическая спиралька. Я режиссёр, фонтанирую идеями. Предложил снять «досрочный Новый год» в лесу, с зелёной красавицей ёлочкой, украшенной теми самыми красивыми спиральками. Утром, хорошим таким, солнечным и морозным, мы поехали с комсомольской бригадой в лес. Чтобы мы не замёрзли, комсомольцы взяли с собой ящик «согревающего». Сняли. Отметили. Не замёрзли.

Утром в моей квартире появляется автор сюжета Татьяна Изотова. Взволнованная. Директору студии позвонили из парткома гусевского завода. В результате наших лесных съёмок бригада коммунистического труда перестала быть таковой, и прославлять на всю область их опыт уже не имело никакого смысла...

Или съёмки на Неманском целлюлозно-бумажном комбинате. Ребята в промасленных спецовках, очередная комсомольско-молодёжная бригада, что-то там делают с видавшей виды огромной машиной, сматывающей бумагу в рулоны. Рядом точно такой же агрегат, только свежепокрашенный. Его налаживает такая же комсомольско-молодёжная бригада, только в новеньких, прямо со склада, спецовках. Их снимает группа центрального телевидения. Снимает заранее, впрок. Наладят агрегат в срок — а сюжет-то об этом уже и готов. И даже как налаженный агрегат выдаёт первые рулоны бумаги, есть на плёнке (правда, для этого использовали старую раздолбанную машину). Примечательно, что наш сюжет вышел, а вот бригаде центрального телевидения не повезло — не успели комсомольцы в новых спецовках свою машину наладить.

То, что положено...

Нашей редакции было поручено снять материал о молодой кандидатке в Верховный Совет (это как нынче в Госдуму). Целый день мы мотались за ней по всему востоку области. Её возили на чёрной «Волге» от одного дома культуры к другому. До этого кандидатку приодели в областном центре, подфурсетили и т.п. Народ на эти мероприятия загоняли. Не помню, насколько успешно. Помню, что было морозно, ДК не отапливались, дыхание электората помещения не согревало. Поэтому героиня сюжета была в нехилой шубейке из дефицитных закромов, которую она не снимала. Солидные дяденьки, окружавшие героиню, не допускали нас к кандидату в шубе для интервью. И понятно почему. Будущая избранница народа была, мягко говоря, немногословна.

Легионы неговорунов-передовиков годами сопровождали нас, авторов. В те времена мы все делали то, что положено. Одни возили куклу в шубе по городам и весям, другие снимали это так, что получалось «красиво» и хоть толику правдиво. Не беда, что в промёрзшем зале сидит несколько человек — снимем в определённом ракурсе, подложим аплодисменты со спектакля в Большом театре, все «бэ» и «мэ» выступающего заглушим закадровым текстом, и — сюжет готов!

Перестройка

В 1985 году случилась перестройка. Одной из её особенностей стали выборы.

Выбирали заведующих, директоров, председателей. Избирали депутатов. Помню, как мы транслировали в прямом эфире предвыборные дебаты. Выступали кандидаты от разных партий, говорили то, что всегда говорят в таких случаях. Дебаты проходили в спортивном комплексе «Юность». Зал — битком. Прямой эфир. Трансляция началась утром, а закончилась вечером.«Наверху» тоже перестроились: телечинуши вдруг стали спускать какие-то общие технические стандарты производства передач. И вот тогда-то меня и нашёл известный спарринг-деятель Владимир Янке. Он предложил делать абсолютно немыслимую программу. Я долго от него отбивался, но этот удивительный человек обладает потрясающей способностью перетягивать людей на свою сторону. И мы запустили «0112», название означало тогдашний телефонный код Калининградской области.

Это была уникальная передача, и не только для местного телевидения, а для телевидения вообще. Начиная очередную программу, мы не знали, сколько она продлится — три или четыре часа. Это было сочетание прямого эфира и заранее подготовленных сюжетов. Вёл программу сам Янке. Первый выпуск мы снимали на телефонной станции рядом с эстакадой на Ленинском — в общем-то, засекреченной организации.

Сюжеты делали сторонние авторы, не имеющие никакого отношения к телевидению. Мне пришлось их немного учить. Они работали в газетах и на радио, но в телевидении не понимали вообще ничего. С ними было интересно. Настя Кондратьева, Максим Михайлов, Юра Дмитриев, Игорь Орехов, ну и — как же без этого персонажа — Александр Адерихин.

Владимир Сухов из «Литературного театра» сделал очень прикольный сюжет «Песнь акына». Мы с ним и оператором Наташей Красаковой на надувной лодке плыли по Преголе и снимали всё, что видели. Весь этот ужас крысиный, который проплывал мимо нас. Володя Сухов ещё и свой текст читал речитативом.

Во время прямого эфира мы напрямую зависели от радиопередающей станции. Оттуда во время передачи нам часто звонили: «Прекращайте, ваше время давно закончилось!» Это было не просто констатацией факта — за нарушение лимита выделенного времени студию потом штрафовали или прерывали трансляцию. Но Янке был безудержный. Впрочем, как и я.

Так я проработал года три и уволился из главных режиссёров. Вместе с Ириной Чиклиненковой создали объединение «Ноев ковчег» — «телевидение в телевидении», как называли некоторые доброжелатели. Позже эту модель — коротенькие передачи от 10 до 30 минут, разные по жанрам — я воплотил, став заместителем генерального директора. Но тоже ушёл по собственному желанию.

Ушёл на своё собственное, карманное, телевидение. Жалею, что в те времена не было компьютеров, видеокамер. Иначе я давно бы бросил работу на государство и работал бы только на себя...