Марина Степнова: стать автором "Тотального диктанта" — это как неожиданно орден получить

9 апреля пройдет восемнадцатая акция проверки грамотности "Тотальный диктант". В столице диктанта Ярославле читать его будет автор текста — писательница и сценаристка Марина Степнова. Редактор ТАСС поговорила с ней о ее последнем романе, писательских страхах, преподавании, кино и, конечно, "Тотальном диктанте".

О романе

— Я перечитала "Сад", прежде чем встретиться с вами. Удивилась в очередной раз тому, насколько проблемы героев: материнство, секс, болезнь, предательство, кажутся здесь современными, насколько современно эти герои мыслят. Для вас самой это персонажи из XIX века или из нашего времени?

— Это была техническая задача, которую я сама перед собой поставила. Я хотела написать роман, который выглядел бы как классический роман XIX века, действие его происходило бы в декорациях конца XIX века, где были бы все герои, необходимые такому роману, но при этом вся проблематика должна была быть абсолютно современной.

Это из "Анны Карениной". Для нас это роман исторический, а для Толстого и первых читателей это был роман современнейший, с пелевинской актуальностью. Практически утром в куплете, а вечером в "Анне Карениной". Я подумала: а можно ли это использовать?

— Вы писали "Сад" долго, десять лет…

— Скорее эти десять лет я его не писала. Как мы с вами понимаем, способов и поводов не писать у пишущего человека бесконечно много.

— Такая долгая жизнь с произведением — это для вас исключение или скорее правило?

— Скорее правило, и это плохое правило. Это как раз та дорога, по которой пишущему человеку ходить не надо. Один роман в два года — это плохо, один роман в десять лет — это тоже плохо. Ты сам за десять лет меняешься слишком сильно, и это меняет книгу.

— За это время вам не надоедают герои, перипетии? Или, может быть, наоборот, сложно с ними потом расставаться?

— Страшно надоедают, и для этого мне даже не надо ждать десять лет. Мне и через несколько месяцев может прийти в голову мысль: "А что ты, собственно, делаешь, и, главное — зачем и кому это нужно?" Ничего от этого ужаса не спасает — ни публикация, ни тиражи, ни награды.

Надо стараться из текста не выныривать, думать о своих героях, но думать о них десять лет — уже нездоровое немножко состояние, я это признаю.

— Но вы же собираетесь думать о них и дальше? Вы говорили, что хотите написать продолжение.

— Я продолжаю о них думать, да, но там, слава богу, появились и новые персонажи. Книжка, которую я сейчас пишу, очень условно связана с "Садом". Всего несколько героев старых, много новых набежало, и некоторые из них такие странные, что думать о них мне пока в удовольствие.

— И когда можно эту книгу ждать?

— Жестокий вопрос. Я очень загружена работой в магистратуре (программа НИУ ВШЭ "Литературное мастерство" — прим. ТАСС), много сценарных проектов. Когда получится, тогда и получится. Очень надеюсь, что это будет не через десять лет.

О материнстве

— Вы говорите, что за десять лет человек сильно меняется, поэтому не может не измениться и его текст. А что в вашем последнем романе изменилось в процессе написания?

— Книга, уже написанная на треть и обдуманная целиком, перевернулась, когда я стала матерью. Это ДТП не сравнимое ни с чем, точка невозврата. Твоя жизнь никогда не будет прежней.

В одном из фильмов голливудских слышала прекрасную фразу: "Родить ребенка — все равно что сделать татуировку на лице".

Опять же, процитирую свою слушательницу, очень талантливого поэта и прозаика. Она не так давно родила, молодая совсем женщина, и куда-то пропала. Потом написала в Facebook: "Я всегда думала, что смысл для меня в карьере и творчестве. Но знайте, что все это не имеет ни малейшего значения, если твой ребенок сутки не какал".

Ты вдруг понимаешь, что это так. Свобода, независимость, сестринство, братство, воля сильного человека в стесненных обстоятельствах — все, что меня интересовало, когда я начинала писать эту книгу, оказалось полной ерундой по сравнению с глобальной задачей вырастить и воспитать ребенка. Поэтому из романа о свободе эта книга стала романом о родительстве. Успела бы я до рождения Маруси, глядишь, была бы совсем другая книжка.

— В этом романе очень много страшных вещей, связанных с родами и воспитанием ребенка. Тяжело ли об этом было думать, погружаться в эти страхи?

— Мне страшнее крутить эти страхи у себя в голове, мне проще написать о них и дистанцироваться таким образом. Мне очень понятно то, о чем вы говорите, это знакомо каждому пишущему человеку. В какой-то момент написанное может начать сбываться. Но мои герои обычно настолько далеки от меня и от моей ситуации, что буду надеяться, фатум не дотянется.

Страшно, конечно.

О писательских наградах

— "Сад" вошел в шорт-лист "Большой книги". Номинации на такие значимые премии влияют на писательское самочувствие?

— Мне повезло: я не люблю сладкое и я нетщеславна.

Это очень травмирующая ситуация на самом деле — премиальная. Я видела взрослых людей, у которых было сердце разбито от того, что они получили третью премию, а не первую. А кто-то и не попадает в шорт-лист. Для тщеславных людей это больно.

Я нервничаю. Это ситуация экзамена или даже ситуация лотереи. Ты не знаешь, вытащат ли твой шарик или нет. Но к любым результатам отношусь спокойно. У людей есть тысяча причин дать тебе что-то или не дать.

Я понимаю, что издательству очень важны премии, чтобы книга продавалась. Моя воля, я бы сидела в будке и не принимала бы ни в чем участия. Для меня это скорее что-то дестабилизирующее, чем стимулирующее.

— А что вас тогда стимулирует?

— Я люблю сочинять. Я терпеть не могу писать — это адски сложно, и некогда, и лень. И получается не так, как я хочу. А сам процесс сочинительства потрясающий, когда ты сам это в голове смотришь, как пиксаровский мультик.

Люблю редкие моменты, когда текст вдруг складывается, линии как будто сами сходятся, помимо твоей воли.

Еще люблю книжные писательские поездки, когда можно посмотреть новые места.

— А какие у вас были ощущения от того, что вас пригласили написать текст "Тотального диктанта"?​​​​​

— А вот это было страшно приятно. Это как неожиданно орден получить.

О "Тотальном диктанте"

— Как это было? Что вы знали и думали о проекте до того, как вас туда позвали?

— Мне всегда казалось, что это какой-то чертог небожителей, куда приглашают лучших из лучших. Никогда не думала, что они ко мне обратятся.

Поэтому, когда директор диктанта Ольга Ребковец написала мне прошлой весной, что они меня приглашают, но что это нужно держать в страшной тайне, это был визг, обезьяньи прыжки, ликование, совершенно постыдное, детское.

Оказалось, что это очень интересная работа — писать текст не просто как господь на душу положит, а текст, который потом будут люди под диктовку писать.

Филологический совет говорит: "Нам компьютер выдает более десяти вариантов расстановки знаков препинания в этом тексте. Это невозможно. Пожалуйста, давайте поправим". Или они говорят: "Нам нужно в каждой части текста вот такое сочетание прилагательного с существительным". И ты этот текст конструируешь.

"Тотальный диктант" делают потрясающие люди. Мне теперь понятно, почему у проекта такой успех, почему он с каждым годом растет. Они какие-то радостные. А радостных людей сейчас очень мало. Надо сказать, что и в допандемийные времена Москва отличалась тем, что здесь люди ходили как по дну канализации, даже если все было хорошо. Я даже жалею, что скоро это закончится. Весь этот год для меня простеган "Тотальным диктантом".

— Из за того что помимо художественной задачи есть еще и масса других, вы в результате этот текст как воспринимаете — как прозу? Или это в большей степени служебный текст?

— Я написала его как художественный, а потом мы стали делать его орфографически, синтаксически, лексически приемлемым для диктанта. Я, конечно, вернусь к первоначальному варианту, когда дальше буду использовать этот текст.

Просто когда понимаешь, что это будут писать не только носители, но и люди, которые изучают русский язык, или дети давно уехавших за границу мигрантов, а у меня и так конец XIX века…

В тексте был совершенно прекрасный глагол "ерепенится", а потом я поняла, что так нельзя. Даже если говорить о носителях языка, давайте остановим десяток человек на улице и спросим, знают ли они, что это такое.

— Когда они в последний раз ерепенились.

— Вот именно. На самом деле по опыту этюдов, которые мы даем писать магистрантам, любое ограничение, постановка конкретной задачи, как это ни странно, становится толчком для вдохновения.

— Есть у вас любимый текст диктанта предыдущих лет?

— Наверное, самый первый текст, Стругацкого. Просто очень люблю Стругацких.

— С "Тотальным диктантом" у авторов обычно связано очень много мероприятий. Сильно ли на это повлияла пандемия, как было в этом году?

— Пандемия, конечно, всем помешала. Если бы не она, поездок было бы больше. Но все равно "Тотальный диктант" — это как пароль. Приезжаешь куда-нибудь, произносишь эти слова, и сразу появляются какие-то волшебные люди, которые хотят помочь проекту, потрясающие вещи для тебя делать.

— Вы будете сами диктовать текст?

— Непременно, полагаю, что это будет в столице диктанта (в 2022 году это Ярославль — прим. ТАСС). Надеюсь, можно будет сделать это вживую.

О преподавании

— Вас же вообще очень часто просят почитать тексты вслух, всегда, когда это возможно, — на парах, конференциях, писательских встречах. Вам это нравится?

— Я люблю читать вслух, поэтому и соглашаюсь. Я выросла в семье, где чтение вслух вечерами детям было обязательной и обаятельной традицией. Было принято, чтобы дети тоже читали вслух родителям. Моя дочь не засыпает, если я ей не почитаю перед сном. Меня в детстве только таким образом наказывали, мама говорила: "Не будешь читать".

— Насколько преподавание отвлекает от собственного творчества? Сложно ли переключаться из своих вымышленных миров в чужие? Еще и следить потом за судьбами этих текстов?

— Примерно на 100% отвлекает. Преподавание не для людей, сосредоточенных на себе. Ты, как врач, подписываешься под постулатом, что твоя жизнь больше тебе не принадлежит. Если тебя это начинает раздражать, с этой работы нужно уходить.

По-разному бывает с магистерскими текстами. Бывают тексты, которые написаны в манере или жанре, которые мне, как читателю, неинтересны или даже неприятны. Тут нужно включить волю, максимально отстраниться, включить училку. Если бы все писали одинаковые тексты, которые мне нравятся, это было бы ужасно.

У меня уже полка есть с работами людей, которые были моими слушателями. Я понимаю, что я к этому как-то сопричастна. Я люблю к ней просто подходить, когда нет сил.

Не знаю, как долго это может продолжаться, я преподаю недолго, лет шесть или семь. Может, через пятнадцать лет у меня будут дергаться оба глаза при слове "текст". Но тогда я просто уйду.

О тенденциях

— Подавляющее большинство магистрантов "Литературного мастерства" — женщины. С каждым годом значимых, важных женских имен в литературном мире становится все больше. С чем это связано?

— Издатели, редакторы, читатели, писатели, магистранты — 80% литературного мира составляют женщины. Почему это так? Потому что на протяжении тысячелетий так было нельзя, а теперь уже примерно сотню лет как можно.

Потому что сам творческий процесс снаружи выглядит как абсолютное бездействие, для многих мужчин это может быть непереносимо. Хотя все это просто мои домыслы.

— Есть ощущение еще каких-то перемен в литературе за последнее время?

— Да, я чувствую тенденции, я ведь читаю очень много текстов молодых авторов.

В русской литературе всегда было много слабых мужчин, но тут окончательно сформировался образ такого "ежика в тумане", которому около тридцати, а он в полном беспамятстве. Мыслящий тростник — не идет даже по жизни, а стоит, покачиваясь на ветру. Это полное непонимание у взрослого мужчины, кто он такой и кем он станет, когда вырастет, изумляет.

Еще одна тенденция — плеяда текстов о "матери-гадюке". Вся русская литература до этого была про сияющий нимб над головой матери, а тут происходит развенчание.

О кино

— Как продвигается совместная работа с Кантемиром Балаговым над сценарием к фильму "Моника"?

— Мы закончили сценарий, нам остался третий драфт, но это уже так, слегка подпилить диалоги. Это огромный сценарий — 170 страниц. Уникальная для меня работа, не похожа ни на одну из моих работ в кино. Чистое счастье — слова, которые я в первый раз услышала от режиссера: "Марина, я хочу, чтобы мы это писали, как прозу". Несмотря на то что это написано по всем законам драматургии, у меня ощущение, что я писала не сценарий, а роман. Я уверена, что Кантемир снимет его прекрасно.

— Над чем еще работаете?

— С Авдотьей Смирновой мы закончили работу над "Плотником", я соавтор сценария в этом фильме, мягко говоря, знаю, о чем там. Тем не менее, когда я смотрела черновой монтаж, я плакала. У меня сейчас сразу несколько кинопроектов с той же Авдотьей Смирновой, с Валерием Тодоровским.

Беседовала Алена Фокеева