Андрей Кравчук — о съёмках в Сирии, историческом кино и критике

В российский прокат вышла военная драма «Однажды в пустыне» о работе сапёров в Сирии. Режиссёром картины стал Андрей Кравчук, широко известный по фильмам «Адмиралъ», «Итальянец» и «Союз спасения». В интервью RT постановщик рассказал о съёмках на Ближнем Востоке и причинах выбора Александра Робака в качестве исполнителя главной роли. Кроме того, Кравчук ответил на вопросы касательно безопасности на площадке и критики со стороны зрителей.

— В последнее время кинематографисты часто обращают внимание на истории, которые произошли не так давно. Пример тому — «Однажды в пустыне». Как вы думаете, с чем это связано? Почему вы посчитали важным рассказать именно эту историю?

— Мне она очень понравилась. Она была какая-то и трогательная, и непонятная. Был очень хорошо выписан герой. Плюс я давно хотел снять современный военный фильм. И мне кажется, яркие и эмоциональные события, которые происходят в реальности и на которые опирается сценарий, — в них ярче раскрываются люди, отношения, чувства. Возникают очень важные вопросы, которые в быту и в повседневной жизни могут уходить на периферию. Особенно вопрос жизни, смерти, смысла жизни.

В нашей повседневности кажется, что всё бесконечно, мы бесконечны. А в ситуации войны и встречи, и разговоры, и отношения, и обиды для нас становятся значимыми. Человек может внезапно уйти навсегда, и ты уже ничего не сможешь поправить, сказать добрые слова, сделать то, что должен был. Поэтому эти темы, мне кажется, так актуальны и важны для искусства.

— Вы стремились донести до аудитории конкретные мысли? Может быть, хотели призвать зрителей к чему-то посредством этой истории?

— Фильм должен вызывать эмоции и чувства. Если я начну его комментировать, получится беднее. Художественный образ работает шире и эмоциональнее, чем мой пересказ. Но мы касались отношений детей и родителей, того, насколько человек посвящает себя любимому делу, отдаётся работе и разрушает семью. И задавались вопросами: на что мы готовы ради близких, ради людей, есть ли место для такого подвига — не побоюсь этого слова — в нашей повседневной жизни?

— Фильм основан на реальных событиях. Какова доля вымысла в картине? Были ли у героев прототипы?

— Прототипы были, истории подвига на войне в Сирии тоже были. Конечно, много всего привнесено нами, додумано — иначе историю не расскажешь. Но мы старались быть как можно ближе к реальности, много общались с нашими военными, с участниками тех событий, с сапёрами, очень много пересмотрели хроники.

— А насколько достоверно показана работа сапёров?

— У нас на площадке всё время были два сапера, которые работали в Сирии. Более того, наши артисты проходили обучение в Международном противоминном центре в Нахабине. Они там около месяца ходили на занятия, их учили работать с самодельными взрывными устройствами. В этом отношении у нас всё реальное, допущений почти нет.

— Что насчёт локаций?

— Какие-то объекты сняты в Сирии, что-то — в других местах. И военные, которые были в Сирии, и люди, летавшие туда ещё до войны в качестве туристов (Пальмира — жемчужина античности), говорят, что есть ощущение, будто опять попали туда. Было много фактического материала, на который мы опирались, а также компьютерная графика. Мы дорисовывали объекты, на которых работали.

— Расскажите подробнее о материале, который был снят в Сирии. Эти кадры вошли в финальный монтаж?

— Конечно. У нас был продакшен сирийский. Мы руководили съёмками из России, по мессенджеру. С одной и той же машиной в Сирии снимали общие планы и проезды, а внутри автомобиля снимали в России. Это всё детально разработали, раскадровки были и у сирийского продакшена, и у нас. В реальности снимать можно было только на самом Хмеймиме, на аэродроме, а выезжать небезопасно для группы.

— Как снимались взрывы?

— Взрывы мы почти все сняли вживую, только добавляли с помощью компьютерной графики дым, камни, осколки, затирали тросы. А так большую часть взрывов группа каскадёров блестяще отработала. Мы их только усиливали и дорабатывали.

— Оружие, техника — это всё настоящее?

— Всё настоящее, рабочее. Мы даже из танка стреляли холостыми патронами, чтобы это выглядело убедительно.

— При работе над экшен-эпизодами не возникало никаких рискованных ситуаций?

— Нет, что вы. Каждая ситуация была оговорена, всё было безопасно. Как можно на съёмках рисковать жизнью людей ради кадра? Это недопустимо.

— Вы наверняка слышали историю, когда на съёмках фильма с Алеком Болдуином погибла оператор. В США это сейчас активно обсуждается, пересматривают отношение к организации съёмок. Как вы считаете, насколько подобные проблемы актуальны для российского кино?

— Есть департаменты, которые работают с оружием. И боевые патроны не могут попасть на площадку, это невозможно. Я вообще не могу представить ситуацию, чтобы на площадке были боевые патроны.

Что касается работы каскадёров, то, конечно, безопасность превыше всего. Если постановщик трюка говорит, что ему, чтобы снять кадр, необходимо какое-то оборудование для обеспечения безопасности… Не только каскадёров — вот массовка бежит по узкому мосту деревянному, а справа и слева вода со льдом. Человек может поскользнуться и упасть, у него может быть шок из-за холодной воды, какие-то риски. Сразу должны решаться вопросы безопасности. Это касается и продюсерской группы, и режиссёра, и постановщика трюков.

Во всяком случае, в моей практике всегда всё безопасно. У меня в последних картинах есть война, выстрелы… Плюс компьютерная графика. Не всегда пушки стреляют на съёмках, иногда выстрелы накладываются потом. Каждый кадр обсуждается, разрабатывается, собирается, снимается отдельно. Это же не то что мы пришли и говорим: «Давайте постреляйте, мы будем снимать».

— Производство «Однажды в пустыне» поддержало в том числе Министерство обороны. Расскажите, такое сотрудничество накладывает какие-либо ограничения на производство?

— Нет. Они нам помогали техникой, советами. От них был консультант, который следил за соответствием формы, внешнего облика. Чтобы мы не искажали ради художественной правды какие-то моменты, связанные с внутренним распорядком, уставом жизни военных.

— Главную роль в фильме исполнил Александр Робак. Весьма неожиданный выбор для этого жанра. Как вы к нему пришли?

— Я долго думал, каким должен быть главный герой, пробовал много очень хороших артистов. Но почему-то было трудно поверить, что на излёте военной карьеры он остаётся всего лишь капитаном. А в Саше Робаке я — особенно когда смотрел фильм «Шторм» — увидел какую-то надёжность, человечность. Я мог поверить, что он и по жизни такой, что его внутренние ценности важнее внешних обстоятельств. Он неохотно идёт на компромиссы, пытается добиться того, чего хочет. Мне показалось, что такой образ будет более правдив и честен.

— Уже после выхода трейлера пользователи соцсетей прозвали «Однажды в пустыне» нашим ответом «Повелителю бури». Как вы относитесь к такому сравнению? Оно вам льстит или, наоборот, задевает?

— У нас другая история. Тот фильм говорит, что война — это наркотик. Если ты на него подсел, то уйти не можешь. Наша история совсем про другое. Схожие обстоятельства — любой фильм о войне будет касаться военных. Важно, чтобы по качеству, эмоциям, высказываниям мы были не хуже, а может быть, и лучше. Чтобы мы не смотрелись бледной тенью. А то, что сравнивают, — это право зрителей.

— Каких результатов вы ждёте от «Однажды в пустыне»?

— Об этом пока не думаю. Хотелось бы, чтобы как можно больше зрителей посмотрели. Мне кажется, мы сделали эмоциональное, яркое кино: с одной стороны — почти военный боевик, с другой — сильную человеческую историю. Я видел, что многие зрители в зале плакали, значит, фильм вызывает эмоции. При этом я отдаю себе отчёт, что сейчас далеко не лучшее время для релиза. Но уже как будет, так будет. Знаете, как ребёнок приходит в жизнь — и дальше как судьба его сложится… Мы сделали всё, что смогли.

— Вы всегда так относитесь к выходу своих фильмов? Или всё же иногда ждёте чего-то конкретного? Вот «Итальянец» у вас прогремел в Берлине. Вы ожидали такого успеха?

— Нет. Я не верил, что что-то получу, если честно. Это же практически мой дебют. А потом около 40 международных фестивалей, его даже на «Оскар» выдвигали… Это было радостно. Хотя проката в России практически не было — вообще ноль. Всего два раза показали, и никто не пошёл.

— Как вы считаете, что такого должно быть в проекте, чтобы он попал на западный смотр и получил приз?

— У каждого фестиваля своя тема. У Берлинале некоторая заострённость на социальной тематике, Венеция — это сложности человеческих отношений и так далее. Поэтому трудно сказать.

Точно так же нет рецепта успеха или неуспеха. Бывает, фильм потрясающий, а в прокате проваливается. Бывает, смотришь — настолько здорово сделан, тебя потрясает, а зритель не идёт. А бывает, фильм, который кажется невыдающимся, а у него оглушительный успех. Здесь нет какой-то формулы. Бывает попадание, непопадание. На это влияет очень много факторов.

— Что важнее для успеха фильма — интересная идея или высокий бюджет?

— Конечно, идея. Бюджет определяет история. И денег всегда не хватает — что на фильм с небольшим бюджетом, что с большим. Но бюджет даёт возможность иногда дополнительно воссоздать некоторую аттракционность. Потому что для театрального показа фильм должен содержать ещё какой-то дополнительный элемент, который ты не получишь дома у телевизора.

— Но даже не самый зрелищный фильм можно снять по-разному, с низким и с высоким бюджетом. Насколько важен бюджет при съёмках не фильмов-аттракционов, а жизненных историй?

— Всё определяется историей и замыслом. Вот «Трагедия Макбета» Коэна — там всё снято в павильоне, ни одного боя не показано. Всё отражено почти театрально. Предыдущий фильм «Макбет» — там есть и битвы, и казни. Зрелищная составляющая значительно выше. При этом сравнивать их тяжело. У каждого свои задачи и художественные цели. Даже внутри одного фильма разные бои нельзя делать одинаково. Если вы вспомните «Спасти рядового Райана», то первый бой там идёт около 20 минут, он снят максимально подробно. Другой уже показан глазами человека, который боится, прячется. Всё зависит от задачи.

Иногда непоказ чего-то может работать эмоционально сильнее, чем полнокровный показ. А иногда, наоборот, надо раскрыть что-то максимально, создать визуальный аттракцион, в котором зрители узнают что-то новое о том, что происходит в кадре. Любой аттракцион нужен, чтобы раскрыть характеры героев и обстоятельства или какие-то вещи, связанные с темой. Аттракцион ради аттракциона работать не будет.

— Вы уже показали на экране разные исторические периоды. Это и X век, и XIX, и XX, и наши дни. С каким временем вам было наиболее комфортно работать?

— Над настоящим временем работать всегда легче. Ты всё знаешь про реальность, тебе легче её восстанавливать. А исторический мир — очень много вопросов возникает. Требуется большое эмоциональное погружение, чтобы попробовать представить, как могли жить люди. И больше сложностей и препятствий, которые надо преодолевать во время подготовки и съёмочного периода.

— А интереснее с каким временем?

— Каждое время интересно. Когда ты туда погружаешься, начинаешь для себя открывать целые миры. И дальше попытки реконструкции этих миров не являются конечными, это всё равно какой-то мой взгляд на время. Но это всегда очень увлекательно. Снимая фильм про современность, ты всё равно её перевоссоздаёшь.

— В конце прошлого года был анонсирован фильм «Пётр Первый: последний царь — первый император» с вашим участием в качестве режиссёра. Он позиционируется как документально-игровой. Расскажите подробнее, что он из себя представляет?

— Это документальный фильм о Петре, но в нём есть художественная реконструкция, будут показаны некоторые фрагменты жизни. Там собраны несколько точек зрения историков, политиков, футурологов, социологов, психологов. Есть и наш авторский взгляд на Петра. Хочется, чтобы было эмоциональное ощущение при просмотре этого документального фильма, что вы и посмотрели художественный фильм, и послушали историка.

— Будет ли в этом проекте место художественному вымыслу?

— Нет хронологических описаний всех происходящих событий. Когда есть подробное описание, можно воссоздать достоверно. Но всё равно то, как вёл себя герой, как это проявлялось, приходится додумывать. Поэтому мы это называем реконструкцией, но даём слово узким специалистам по конкретным темам. Они будут рассказывать свою точку зрения в соответствии с документами. Поэтому, мне кажется, у нас может возникнуть уникальный и неожиданный образ Петра.

— Игровые картины, которые так или иначе основаны на реальных событиях, неизбежно сталкиваются с критикой со стороны зрителей. Всегда находят какие-то несоответствия с историей.

— Естественно, каждый зритель имеет право судить. Но зачастую, когда люди говорят: «Так было на самом деле», они лукавят. Общаясь с историками, ты видишь всю противоречивость документов. Опираться на один источник и считать, что он и есть та самая икона этих событий, — не совсем правомерно, но спорить бессмысленно. Надо понимать, что художественное произведение подразумевает некоторый домысел.

— В своё время критиковали и ваш «Союз спасения». Как вы относились к этому?

— Если честно, я перестал читать. Зачем себе жизнь отравлять? Ты работал, делал всё, что мог. Зачастую какие-то высказывания не имеют отношения к самому фильму. Это особенность восприятия произведений — особенно российских — нашим зрителем. Зарубежному кино всё прощается, к нему зритель более снисходителен. Но к нашим фильмам подходят с микроскопом, через лупу разглядывают. И читать это… Зачем? Портить себе жизнь? То, что тебе помогло бы для развития, в такой критике не найдёшь.