Михаил Делягин: Чего не хватило Бореньке
Специализирующийся, - возможно, невольно – на комедийном (в терапевтических целях: так легче переносится) изображении пороков своего поколения «Квартет И» вновь подтвердил репутацию лучшего из устойчивых актерских коллективов России сериалом «Бореньке чего-то не хватает».
Строго говоря, это не привычный уже сериал, который зритель может произвольно жевать с любого и до любого момента по своему выбору, а прочно забытый жанр полноценного многосерийного фильма, объединенного единым сюжетом и замыслом.
Формально это классический «фильм о фильме», показывающий не менее классическую «драму творца»: таланта, ощущающего себя гением и под давлением обстоятельств отказывающегося от крайне тяжелых попыток достичь новых высот творчества.
Новация в том, что эти обстоятельства носят для него сугубо внутренний характер.
Да, «среда заедает», - но сильный человек решительно преодолевает ее давление, пусть и с потерями (вроде продажи дома, в котором он жил с любимой женщиной, - но подразумевается, что, если он сумеет снять не обычный кассовый, а гениальный фильм, все вернется сторицей).
Героя ломает исключительно собственная гордыня и ее частное проявление – глубоко загнанный страх не создать что-то великое и не получить всеобщего восторженного поклонения (хотя, возможно, «Квартет И» думает по-другому).
Ключевой конфликт фильма – противостояние героя и его тоже крайне талантливого друга-оператора, выбравшего, в отличие от героя, путь принципиального и сознательного конформизма и открыто отстаивающего его.
И именно этот человек, четко и жестко декларирующий предательство главных творческих принципов героя (и свой принцип – «спать с хлопушками, то есть девушками-ассистентками»), походя и без напряжения предлагает ему потенциально гениальную концовку фильма, вводя героя в невыносимый соблазн.
Когда б Вы знали, из какого сора…»
Принять идею конформиста – значит, реализовать свой творческий потенциал, реализовать себя как творца. Но при этом принять не просто чужую идею, а идею, пришедшую от идейного врага (личная дружба, как это бывает, лишь подчеркивает принципиальную враждебность), - признав тем самым пусть еще и не его правоту, но как минимум право на существование этого воплощенного конформизма.
И политическая ценность неприятия конформизма убивает творческую способность: герой отрекается от себя.
Отрекается от возможности творческой жизни, возвращаясь в давно забытую им и глубоко чуждую ему семью и полностью разрушая жизнь своей любимой (которую в этот момент никто не смеет увидеть ни на сцене, ни в зале, – «а туда, где молча Мать стояла, так никто взглянуть и не посмел»).
Творчество по своей природе абсолютно свободно: творец, как русская культура, берет все и у всех, перерабатывая самое враждебное и превращая его тем самым в навсегда свое. Отказываясь от высказанной конформистом идеи, герой отказывается тем самым и от сути творчества, - предпочитая ей мелкий политический предрассудок, ставший невидимым стержнем фатальной трусости целого поколения.
Принципиально важно, что это «гибель всерьез»: герой действительно талантлив, так как его гомерическое самомнение подтверждается не только почтительным отношением окружающих и посвящением ему всей себя очень умной женщиной, но и по-хорошему шокирующим эпизодом, когда он топором крушит декорацию, внезапно создавая (к общему восторгу) принципиально новый эффект (как минимум световой).
Этот же эпизод, кстати, обнажает фатальную импотенцию следующего «поколения ЕГЭ», лишенного способности не только вообразить что-либо за пределами раз и навсегда зазубренного трафарета, но и попытаться освоить что-то новое.
В лице неплохого, по общим оценкам и на общем фоне, оператора показан прекрасно узнаваемый тип молодого человека, в принципе не подозревающего о возможности творчества (при формально творческом характере своей работы), искренне не способного понять, зачем надо делать что-либо хорошо, когда есть инструкция, и глубоко презирающего любые попытки приложить к чему-то старание.
О таланте же самого «Квартета И» свидетельствует полная психофизиологическая достоверность именно того момента, который вызывает максимум сомнений и недоверия аудитории, - галлюцинации режиссера, разговаривающего со своей несуществующей (но возможной в параллельной реальности, при ином развитии событий) дочерью.
Дело в том, что человеческий мозг, загнанный в формально неразрешимое и не полностью осознаваемое им противоречие по критически значимому для него вопросу, часто пытается выйти из него именно порождением галлюцинаций (в мягком случае снов), корректирующих поведение человека. И «Квартет И», вряд ли знакомый с соответствующей медицинской истиной, открыл ее для себя на основе глубокой художественной правды. Как отчаянно полемизировал со стирающей его догмой Мандельштам, «рифма – критерий истины» (и не нашлось тогда марксиста, признавшего бы, что рифма – просто частный, хотя и симпатичный случай ленинской «практики»).
Героя ломает безальтернативность: в другой реальности все в принципе так же, как в этой. «Будущего нет», - как потерянно говорил Макаревич в другом их проекте накануне Крымской весны; соответственно, и пытаться не для чего, - а на восприятие того, что никакая безысходность не является окончательной, у сытых уже не остается творческих сил. Переваривание ведь тоже требует энергии.
Это поколение закончилось, - против своей воли говорит нам «Квартет И», выражая художественную правду поверх благополучия, - несите следующее.
Но следующее, воплощенное в образе рутинера-оператора, не способного даже на просто добросовестное отношение к работе, убито условным ЕГЭ и не годится ни на что, кроме выполнения сугубо служебных (по М.Ковальчуку) функций.
И это оказывается не менее страшно, чем саморазоблачение поколения в своих собственных глазах (и, возможно, разоблачение кого-то из пока всесильного телевизионного начальства, способного узнать себя в главном герое), - и вынуждает «Квартет И» на полное самоотрицание в завершающих сценах, когда вдруг выясняется, что все происходившее на самом деле происходит не всерьез, а понарошку, что это просто съемка фильма.
Соприкоснувшись с чудовищной и обжигающей его неприемлемой правдой, - с тем, что в конформисте может быть жив талант, и даже больший, чем у всеми признанного гения, кичащегося своей творческой независимостью, - герой фильма в ужасе отказывается от себя.
Точно так же и «Квартет И», обнажив ничтожность и порочность своего поколения (которая до ужаса узнаваема в себе каждым из нас), в ужасе отшатывается от уже сказанной им правды о нас (и тем самым, возможно, и о себе) и всеми силами пытается затушевать ее: ничего этого не было, это все выдумка, фантазия, это просто комедия, - посмотрите, вот же он, герой без страха и «укропа», и уже не фильма, а герой самой реальности, возвышается над съемочной площадкой даже не как капитан океанского корабля (только трубки и фуражки не хватает), а хозяин всего, как незыблемый и величественный памятник самому, - вот только не поколению как таковому, а его бесплодной и несбыточной мечте о себе.
Это поколение научилось прятать свои комплексы, изображать победителя, скрывать и дискредитировать реальность, - но отреклось от себя и потому бесплодно.
По-чеховски ничтожного директора «Бореньку» - не обманешь.
И жизнь не сводится к съемочной площадке, в окрестностях которой можно изобразить все, что угодно.
И правда, однажды сказанная, остается, как бы ни извинялись после нее и как бы по-галилеевски (или «по-квартетовски») от нее ни отрекались.
И это поколение, так любимое самим собой и так взаимно любящее себя, такое теплое и близкое для себя, - обречено не из-за старения, а из-за бесплодности: предавший себя, в отличие от предавших других, плода не оставит.
«Квартет И» не показывает смену: это вне его исторического и художественного зрения (и это объединяет его с привластными сверстниками и их наставниками), но прием с расширением взгляда за пределы экрана, продемонстрированный им в финале, любой зритель с легкостью может повторить самостоятельно.
И увидеть, что следующие поколения рутинерами-операторами – не исчерпываются.
Они уже в дверях, - просто замешкались, вытирая ноги.