Лев Мей: "Как тяжки иногда певцу веселья звуки…"

Лев Александрович Мей был выходцем из бедной дворянской семьи. Он родился у обрусевшего немца, офицера, воевавшего под Бородином и умершего в молодом возрасте, вероятно, от ран, и его русской жены. После смерти отца семья сильно нуждалась, но "голубая кровь" позволила юноше поступить сперва в московский дворянский институт, а затем – в прославленный Царскосельский лицей. Лев окончил лицей в 1841 году – том самом, когда не стало Михаила Лермонтова . Но "прийти ему на смену" в литературном сообществе у Мея не получилось, хотя, казалось бы, он делал то же самое – писал стихи (и неплохие!), занимался переводами и "не соглашался" с обществом (правда, не столь вызывающе). Лев Мей 10 лет прослужил в канцелярии московского генерал-губернатора, но карьеры за этот немалый срок так и не сделал. Видно, по складу характера он был поэтом, а не карьеристом – хотя и поэтам бывает свойственна игра на публику и активное самопозиционирование, но это явно не о Мее сказано. Из чиновников он ушел в литераторы. В конце 1840-х годов Мей примкнул к так называемой "молодой редакции" журнала "Москвитянин", который издавал профессор Московского университета по кафедре истории Михаил Погодин. Издание было не чисто литературным, а, как тогда говорили, "учёно-литературным", в нем наряду с текстами печатались исторические изыскания, а в целом журнал стоял на позициях официальной народности и полемизировал с "западниками". Возможно, эта позиция привела к тому, что журнал не пользовался большим успехом у читателей. Чтобы исправить положение, в 1850 году Погодин передал управление своим детищем группе более молодых литераторов, которую и называли "молодой редакцией". В их числе были, кроме Мея, Александр Островский, Аполлон Григорьев, Павел Мельников - Андрей Печерский и др. Этой группе удалось изменить концепцию и идеологию журнала. Мей заведовал его русским и иностранным литературным отделом. Надо сказать, что по духу он даже больше соответствовал Погодину, чем его преемникам. Лучшие стихотворения Мея написаны в русском народном стиле и народном духе. Обложка журнала "Москвитянин" № 1 за 1845 год. Фото: Википедия/Общественное достояние В начале 1850-х годов Мей создал семью и предпринял попытку вернуться на казенную службу. Он стал инспектором 2-й московской гимназии, но долго на этом посту не задержался. Ученики тянулись к Льву Александровичу, а его сослуживцам это было нож острый, и Мея затравили интригами. Он ушел из гимназии и больше с педагогикой не связывался, а потом вообще переехал в Петербург. Здесь Мей числился в археографической комиссии, но главным смыслом его жизни стала литература. Он печатался в "Библиотеке для Чтения", " Отечественных Записках", "Сыне Отечества", "Русском Слове" и других тогдашних изданиях. Необходимо отметить, что и по складу характера Мей был более всего представителем богемы. Ему нравилось творчество, нравилась жизнь без формальной службы, со сборищами литераторов, с чтениями стихов – и с вином. К нему Лев Александрович пристрастился еще в "молодой редакции" "Москвитянина". С годами тяга лишь прогрессировала. По одной из легенд, в кружке графа Григория Александровича Кушелев-Безбородко, шахматиста, литератора и мецената, на одном из его литературных обедов, славящихся на весь Петербург, Лев Мей на просьбу сочинить экспромт раскрыл душу: "Графы и графини, счастье вам во всем, мне же лишь в графине, и притом в большом". Дружба с меценатом не могла поправить дел Мея, которые по понятным причинам шли все хуже. Мей вроде бы и неплохо печатался – но все заработки пропивал. Он клянчил в редакциях авансы, которые уходили в ту же бездонную бочку, и одалживался у друзей, и те вскоре закрыли для него "ссудную кассу". Иными словами, последние годы жизни Мея прошли в нищете. Еще одно предание гласит, что однажды он, не имея средств купить дрова, в зимние холода разрубил и спалил в печке дорогостоящий шкаф – приданое жены. Лев Мей умер в конце мая 1862 года, едва перевалив сорокалетний рубеж. Его безвременная смерть оборвала подготовку трехтомного собрания сочинений к изданию. В итоге "Полное собрание сочинений" Мея было издано лишь в 1887 году Николаем Мартыновым (через 25 лет после кончины автора). Составил его П. В. Быков, а предисловие написал тот самый Зотов, который еще при жизни пытался содействовать Мею обрести заслуженное место в литературном процессе. В трехтомник вошли и прозаические опыты Мея. Из них самый выразительный рассказ – "Батя" о крепостном, который помог барыне встать на ноги после смерти мужа, а она его продала. Не кто иной, как Аполлон Григорьев, назвал Мея "литературным явлениям, пропущенным критикою". Несмотря на то, что у него были периоды активных публикаций, критика им мало интересовалась. Тот же Аполлон Григорьев и некоторые другие знакомые из литературного мира (А. П. Милюков, В. Р. Зотов) пытались писать о творчестве Мея и находить в нем бесспорные достоинства. Но и публика, и критика были прохладны. С высоты сегодняшнего дня считается – это потому, что Мей в большей степени поэт формы, нежели содержания, что он писал достаточно умело, но неглубоко и без внутреннего огня. На мой взгляд, это не так, и читатели "Ревизора.ru" смогут составить собственное мнение о стихах Мея, которые я приведу в конце статьи. Кстати, не разделяет пренебрежительного отношения к таланту Мея и Игорь Панин, написавший для "Литературной газеты" статью к посмертному юбилею стихотворца. Собрание сочинений Льва Мея. Фото: ЛГ Есть также мнение о том, что Лев Мей обладал талантом проникаться чужими чувствами. Это редкое умение для поэтов, поскольку они, как правило, сосредоточены сами на себе. Но от эмпатии рукой подать до подражательства – и в этом Мея тоже обвиняли еще при его жизни. Зато эта способность сделала Мея прекрасным переводчиком и пересказчиком. Количество переводов и переложений в его наследии ощутимо доминирует над собственными стихами, которых наберется, может быть, два-три десятка (тех самых, в основном под фольклор стилизованных). При этом Мей не имел переводческой "специализации" – он одинаково технично переводил немцев Шиллера и Гейне, древнего грека Анакреонта, поляка Мицкевича, француза Беранже и памятник древнерусской литературы "Слово о полку Игореве". Лучшими стихами Мея в "славянофильском" духе считаются "Русалка", "По грибы", "Как у всех-то людей светлый праздничек", а также пересказы современным ему языком средневековых былин: "Отчего перевелись витязи на святой Руси", "Песня про боярина Евпатия Коловрата", "Песня про княгиню Ульяну Андреевну Вяземскую", "Александр Невский", "Волхв" и, разумеется, "Слово о Полку Игореве". Конечно, во многом эти стихи были имитацией народной речи, причем в ее наиболее слащавом и декоративном изводе (скорее, не народный язык, а представление о нем интеллигенции). И все-таки в своем восхищении народным устным творчеством, к которому поэт пытался приблизиться, он был искренен. Он был искренен всю свою жизнь. Может, потому и ни карьеры ни сделал, ни денег ни заработал, ни с "зеленым змием" не справился. А теперь – перевод и два стихотворения Льва Мея. Из Генриха Гейне Погребен на перекрестке Тот, кто кончил сам с собой; На его могиле вырос Грешноцветник голубой. Я стоял на перекрестке И вздохнул... В ночи немой При луне качался тихо Грешноцветник голубой. * * * Он весел, он поет, и песня так вольна, Так брызжет звуками, как вешняя волна, И все в ней радостью восторженною дышит, И всякий верит ей, кто песню сердцем слышит; Но только женщина и будущая мать Душою чудною способна угадать, В священные часы своей великой муки, Как тяжки иногда певцу веселья звуки. Малиновке Посвящается Варваре Александровне Мей Да! Ты клетки ненавидишь, Ты с тоской глядишь в окно; Воли просишь... только, видишь, Право, рано: холодно! Пережди снега и вьюгу: Вот олиствятся леса, Вот рассыплется по лугу Влажным бисером роса, Клетку я тогда открою Ранним — рано поутру — И порхай, Господь с тобою, В крупноягодном бору. Птичке весело на поле И в лесу, да веселей Жить на воле, петь на воле С красных зорек до ночей... Не тужи: весною веет; Пахнет в воздухе гнездом; Алый гребень так и рдеет Над крикливым петухом; Уж летят твои сестрицы К нам из-за моря сюда: Жди же, жди весны-царицы, Теплой ночи и гнезда. Я пущу тебя на волю; Но, послушай, заведешь Ты мне песенку, что полю И темным лесам поешь? Знаешь, ту, что полюбили Волны, звезды и цветы, А задумали-сложили Ночи вешние да ты.