Новые книги февраля

«До того дня любой хамоватый водитель автобуса мог довести Митци до слёз. С того дня её работой стало доводить до слёз других. Она поднялась до уровня профессионального садиста, только лучше. Её способность создать всеобщее напряжение, а потом взорвать аудиторию, дать всем выпустить пар без преувеличения можно было назвать сверхъестественной. До выпускного оставалось два года, но в школу Митци больше не вернулась. Девушка стала единственной Айвз в «Айвз Фоли артс». Учиться предстояло другим 15-леткам, тем, которые хотят в университет. Митци уже знала всё что нужно: о жизни, ужасной смерти и том, как по-тихому получать гонорары с мирового проката, не особо заморачиваясь вычетом налогов».

«Один раз фон Кобург, тот самый герцог с кинжалом на поясе, прошествовал мимо неё, когда она беседовала с Куртом Далюге, полицейским чиновником, которого журналистка считала «жестоким и безжалостным». Она видела, что герцог очень хотел казаться надменным, но, как ни старался, оставался лишь смешным. По выражению Беллы Фромм, он был похож на «горбатого гнома». Далюге сказал: — Этот Кобург выступает как на ходулях. После чего злобно намекнул: — В прессу могут просочиться сведения, что его бабушка изменяла эрцгерцогу с одним придворным банкиром-евреем. На следующий день в десять утра Белла Фромм позвонила Пулетт. Трубку взяла пожилая служанка. Она сказала, что «госпожа баронесса оставила на кухне записку с просьбой её не беспокоить». Но Пулетт никогда не залёживалась в постели так долго. «И я сразу всё поняла», — вспоминала Белла Фромм».

«На негнущихся ногах я прошаркала к столику с другой стороны кровати, на котором стоял телефон, и позвонила на стойку регистрации. — Regency Grand, ресепшен. Чем я могу вам помочь? — Добрый день, — начала я. — Я не гости. Обычно я не прошу помощи. Это Молли, горничная. Я сейчас в пентхаусе на четвёртом этаже, в номере 401, и у меня тут нестандартная ситуация. Беспорядок особого рода, если так можно выразиться. — Зачем вы звоните на ресепшен? Звоните в службу уборки. — Я и есть служба уборки! — повысила я голос. — Пожалуйста, не могли бы вы сообщить мистеру Сноу, что тут у нас один гость... не вполне живой. — Не вполне живой? Вот почему лучше всё и всегда говорить прямо и недвусмысленно, но, признаюсь, в тот момент я на время потеряла голову. — Он совсем мёртвый! — сказала я. — Лежит в постели, совсем мёртвый. Свяжитесь с мистером Сноу. И пожалуйста, вызовите экстренные службы. Немедленно!»

«Ханна дала бы руководителю этой странной газеты лет 40—45, но его нездоровый, помятый вид мог ввести в заблуждение. Мужчина умудрялся выглядеть одновременно полным и худым, а его лицо поражало похоронным выражением. Хотя оно могло объясняться вкусом доисторической пиццы, которую Бэнкрофту никак не удавалось дожевать. Одним словом, он производил впечатление ожившего трупа себя самого. Наконец собеседник с трудом проглотил остатки пиццы, громко рыгнул, положил ноги на стол и засунул в рот сигарету, добытую ранее. — Разве здесь можно курить? — спросила Ханна. — Всё зависит от обстоятельств. Например, тебе это делать категорически запрещено. Мне же, наоборот, настойчиво рекомендуется, чтобы снять стресс. Это одна из немногих радостей в награду за управление компанией бездарностей и остолопов, — проговорил Бэнкрофт с лёгким ирландским акцентом, отчего слова походили скорее на рычание. — У меня астма. — Каждый из нас несёт свой крест, — пожал плечами мужчина, зажигая сигарету. — У меня, например, ужасное грибковое заболевание стоп. Ну что, приступим к собеседованию? Где ты себя видишь через пять лет?»

«Между двумя группами растениеводов «Петровки» часто случались жаркие дебаты. Однажды зимой Николай Иванович ехал в составе группы студентов в отдельном железнодорожном вагоне из Москвы в Харьков на первый съезд по селекции и семеноводству — его полное название отражало то значение, которое ему придавали организаторы: «I Всероссийский съезд деятелей по селекции сельскохозяйственных растений, семеноводству и распространению семенного материала 10—15 января 1911 года в Харькове». В вагоне завязался бурный спор о законах Менделя и их применении в растениеводстве, настолько горячий, что дело шло к драке. Николай Иванович вмешался, предложив продолжить дискуссию в форме суда над менделизмом. Он организовал инсценировку судебного слушания, взяв на себя роль защитника Менделя, и отстаивал постулат, что растениеводство суть «наука», а не «искусство». Были приглашены свидетели с обеих сторон. «Прокурор» открыл заседание, объявив, что сеятели веками отбирали лучшие растения для посева. Докажите, потребовал он, каким образом молодые агрономы начала ХХ века могут быть лучше подкованы в отборе, чем крестьянин с острым глазом, намётанным на определение хорошего, здорового растения или породистой отборной коровы?»

«У художников, рисовавших фотороботы, фронт работы стал шире. Они больше не просили вас выбрать форму носа или разрез глаз. Они рисовали по вашему полустёртому воспоминанию целую кучу картинок, в которых пытались ухватить жест, цельный образ во всех его проявлениях. Как человек пожимает плечами, как наклоняет голову, как поджимает губы, насколько широк у него шаг. Пластика стала значимой частью описания: даже в чужом теле люди чаще всего продолжали вести себя как обычно. Мелкие нервные движения, поза, в которой человек сидит, то, как он вытягивает шею, когда слушает, — всё это стало частями огромного отпечатка пальца, не всегда ясного, но богатого деталями. И вот передо мной сидел полицейский — рисовальщик фотороботов — и занимался пантомимой. — Когда он был уже за рулём, он сидел и смотрел на вас так? (Вытянул шею, нахмурил брови, изобразил пронзительный взгляд.) Или так? (Пронзительный взгляд, нахмуренные брови, вытянутая шея.)»