«Ундервуд гремел, как товарный поезд»

Писатели жизни не представляли себе жизни без пишущих машинок. От них зависела их жизнь и благосостояние. Поэтому литераторы любили их как родных. И даже больше, чем некоторых родственников.

Лев Толстой на машинке не печатал – не графское это дело. В Яснополянском имении он приходил в специальную комнату, прозванную «ремингтонной», и диктовал жене Софье Андреевне или дочери Татьяне. Машинку заменитому писателю презентовал лично глава фирмы Remingtonгосподин Фил Ремингтон…

Михаил Шолохов и Ольга Берггольц пошли «по стопам» Льва Толстого и «писали» на «Ремингтоне». Илья Эренбург работал на «Ундервуде», как и Алексей Толстой. У Максима Горького и Демьяна Бедного была «Корона». Кажется, это единственное, что роднило пролетарского «Буревестника» и советского баснописца.

Михаил Зощенко предпочитал «Рейнметалл», Юрий Казаков – «Каре», Иосиф Бродский – «Роял стандарт», а Виктор Шкловский гонял слова на «Мерседесе». Когда-то эта фирма выпускала не только автомобили, но и машинки с литерами.

Во многих советских фильмах показывали приемную большого учреждения, где сидела суровая секретарша. Она строчила приказы-указы, а посетители покорно ждали, когда она разрешит им войти в кабинет начальника.

В «Осеннем марафоне» машинистка была не второстепенным персонажем, а главным. В фильме показывают машбюро, где стоял неумолчный гул – машинистки строчили, не переставая.

У героини фильма Аллы (Марина Неелова) были сложные и запутанные отношения с Бузыкиным (Олег Басилашвили). Зарплаты ей не хватало, и она брала «халтуру» домой. Алла изображала бурную деятельность, даже когда выясняла отношения с Бузыкиным…

Машинистки в советское время были очень важными персонами. Машбюро были уголками удивительного женского мира - там клубились сплетни и слухи. Туда мужчины шли с подарками – конфетами и цветами. Потому что от волшебных рук машинисток зависело многое.

Машинисток поэтизировали, как, например, Николай Олейников: «Ты надела пелеринку, / Я приветствую тебя! / Стуком пишущей машинки / Покорила ты меня. / Покорила ручкой белой, / Ножкой круглою своей, / Перепискою умелой / Содержательных статей».

У Евгения Евтушенко есть стихотворение «Первая машинистка». В нем такие слова: «Машинисток я знал десятки, / А быть может, я знал их сотни. / Те – / печатали будто с досады, / те – / печатали сонно-сонно, / Были резкие, / были вежливые. / Всем им кланяюсь низко-низко. / Но одну не забуду вечно – / мою первую машинистку».

Татьяна Малиновская работала в редакции «Советского спорта», где начинал Евтушенко. Обычно Татьяна Сергеевна молча печатала стихотворения дебютанта. Но однажды «вдруг застыла машинка: «Женя, / А вы знаете… – / хорошо!» С тех пор поэт мечтал, «чтоб затихло каретки движение, / Чтоб читали еще и еще, / И сказали мне просто: «Женя, / А вы знаете, – хорошо!»

Нина Мушкина была легендарной машинисткой журнала «Знамя». Она печатала произведения известных писателей и поэтов: Константина Симонова, Александра Фадеева, Алексея Арбузова, Алексея Суркова, Эммануила Казакевича, Веры Инбер. Кстати, у последней есть такая «тяжелая» строка: «Ундервуд гремел, как товарный поезд…»

Мушкина не просто печатала, но и редактировала тексты, исправляла ошибки. Мэтры были благодарны ей и спешили преподнести вышедшие книги с автографами. Нина Леопольдовна заслужила немало звучных комплиментов. Один из них принадлежит Борису Полевому, который назвал ее «королевой машинописного престола».

…Героиня повести Лидии Чуковской «Софья Петровна» события - машинистка одного из ленинградских издательств. Ее коллега Наташа допускает ошибку – в одном из предложений вместо «Красная армия» она напечатала «Крысная». Оплошность девушки расценили как «антисоветский выпад» и ее немедленно уволили. Впрочем, она еще хорошо отделалась – могли и посадить…

В Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев» редакционный поэт «ухаживал за машинисткой, скромные бедра которой развязывали его поэтические чувства. Он уводил ее в конец коридора и у окна говорил слова любви, на которые девушка отвечала:

– У меня сегодня сверхурочная работа, и я очень занята.

Это значило, что она любит другого…

Забавную историю рассказал на страницах своей книги Сергей Довлатов: «Лев Никулин, сталинский холуй, был фронтовым корреспондентом. А может быть, политработником. В оккупированной Германии проявлял интерес к бронзе, фарфору, наручным часам. Однако более всего хотелось ему иметь заграничную пишущую машинку.

Шел он как-то раз по городу. Видит - разгромленная контора. Заглянул. На полу - шикарный ундервуд с развернутой кареткой. Тяжелый, из литого чугуна. Погрузил его Никулин в брезентовый мешок. Думает: «Шрифт в Москве поменяю с латинского на русский».

В общем, таскал Лев Никулин этот мешок за собой. Месяца три надрывался. По ночам его караулил. Доставил в Москву. Обратился к механику. Тот говорит: - Это же машинка с еврейским шрифтом. Печатает справа налево. Так наказал политработника еврейский Бог.

…Я часто вспоминаю свою машинку – старый Remington. Тогда не знал, что «аппарат» такой же марки был у Льва Толстого, иначе бы проявил большее рвение…

Машинку давным-давно привез из немецкого города Галле отец. Это был его единственный трофей, привезенный с войны.

На машинке работала моя мама. Потом Remington с боками, с которых облезла краска, перешел по наследству ко мне. Со временем последние слова марки стерлись, и машинка стала просто Remi. Так нежно я ее называл.

Несмотря на преклонный возраст, машинка могла работать без отдыха и не роптала. Иногда я трудился до глубокой ночи и, чтобы не разбудить домашних, подкладывал под старое механическое тело одеяло, чтобы смягчить «голос» вытертых клавиш.

Стук Remi был всегда разный – то тихий, усталый, то громкий и радостный. Все зависело от того, о чем я живописал и в каком был настроении. Иногда входил в раж, и частые удары превращались в пулеметные очереди…

У моей Remi была долгая и счастливая жизнь. Но потом пришли компьютеры и, как безжалостные оккупанты, завладели пространством вокруг, заставив умолкнуть пишущие машинки. Remi с письменного стола перекочевала в пыльный угол комнаты и стояла печальная, растерянная. Она не понимала, за что получила отставку.

Я пытался объяснить Remi, в чем дело. Но она не хотела меня слушать. Или хотела, но не могла. Она просто оглохла от старости и тишины…

…Многие москвичи помнят магазин «Пишущие машинки» на Пушкинской улице (ныне – Большая Дмитровка). Там всегда толпился народ – машинки, особенно импортные, были в большом дефиците, на них записывались в очередь. В большом почете были «Олимпия» и «Оптима» из ГДР, чехословацкая - марки «Консул». Советские изделия – «Любава», «Украина», «Уфа» – тоже покупали, но «авторитет» у них был ниже.

Пишущие машинки ремонтировали во многих уголках Москвы. Одна из мастерских располагалась в старом домике на улице Герцена – нынешней Большой Никитской. Ремонт машинок был и на Пятницкой улице. Эти мастерские привычно вписывались в облик давно ушедшей Москвы. Как и ателье, прачечные, палатки ремонта обуви, места, где заправляли стержни для авторучек…