Алиса Вокс: «Тогда у Шнурова случилась жутчайшая истерика со слезами, с алкоголем»

О своем отношении к основателю «Ленинграда», нервном срыве на почве его интриг, уходе из группы и новом клипе на песню «Супермен» певица рассказала в эксклюзивном интервью WomanHit.ru

Алиса Вокс стала известной и любимой в народе благодаря своему яркому участию в группировке «Ленинград». Но время шло, и сегодня некоторые называют ее неудобным человеком, который умудрился поругаться с Сергеем Шнуровым, уйти из группы, создать свою и даже подать на своего экс-худрука в суд. — Как появился ваш сценический псевдоним Вокс (Vox)? — Я сама себе его взяла. Мне было лет семнадцать, и моя фамилия Кондратьева мне не нравилась, казалась какой-то корявенькой, нелепой. Наверное, все дело в том, что я всегда была неудобной девочкой в том плане, что ставила под сомнение слова своих педагогов. Нет, я не вела себя дерзко, просто задавала неудобные вопросы, когда остальные дети брали на веру все, что им говорили. Например, когда в начальной школе учительница сказала, что на Северном полюсе холодно, а на Южном — очень жарко, я немножечко вклинилась и произнесла: «Пардон! Тут у вас небольшой нестроевич». Понятно, что никакой преподаватель не потерпит, когда его авторитет ставят под сомнение. Поэтому окрик «Кондратьева!» не предвещал ничего хорошего. Наверное, с тех самых пор с моей фамилией у меня ассоциации не самые позитивные. Меня мало хвалили, называя мою фамилию. (Смеется.) И вот однажды я смотрела у подружки сериал «Тайны Смолвиля» про юность Супермена, где был герой Лекс Лютер. Он мне импонировал намного больше, чем Супермен, наверное, потому что обладал целеустремленностью, понимал, чего хочет, называл вещи своими именами, как и я, был всем неудобен. Мне стало интересно, что значит имя Lex. Полезла в латинский разговорник. Узнала, что это слово означает закон. Стало интересно, какое имя подошло бы мне, я же петь хотела по жизни, певицу не нашла, зато увидела слово Vox — голос. Так и появилась певица Алиса Вокс. — А что за история с вашим голосом, когда вы его потеряли после… раздевания на сцене во время концерта «Ленинграда»? — Да, и это было ужасно. Я проплакала всю ночь. На следующий день у нас была какая-то корпоративка в яхт-клубе, так я пела на октаву ниже. Слова «тебе повезло, ты не такой как все, ты работаешь в офисе», практически шептала. Верхний регистр у меня просто обрубило, отекли связки. Это очень сильно по мне ударило. Думаю, что именно с этого момента начался конец моего пребывания в группе. Я поняла тогда для себя что-то очень важное. — А что поняли и зачем тогда обнажились перед народом, если это чуждо вам? — Человеку, который на это смотрит извне, объяснить будет сложно. Чтобы понять, надо погрузиться внутрь. Когда у людей, которые выходят из секты, спрашивают, о чем вы думали, когда продавали свою квартиру и отдавали все деньги руководителю секты, внятно никто объяснить ничего не может. Для человека, который никогда в ней не был, непонятно, как это возможно. Я занималась вопросом того, как устроены секты, поскольку мне стала интересна эта тема после ухода из «Ленинграда». Почему люди туда попадают? И не просто суеверные с ограниченным культурным багажом, а с двумя-тремя высшими образованиями. Обычно на тот момент они находились в каком-то тяжелом психическом или психологическом состоянии. Я была на тот момент в полной стопроцентной эмоциональной зависимости от Сергея Шнурова. Он умеет создать вокруг себя настоящую секту, культ себя, культ поклонения, некий культ семьи, как у Чарльза Мэнсона. Он умеет мягко продавить так, что заставляет человека сделать то, что он сам хочет. И при этом малейшее сомнение в его правоте, словах и приказах встречает жуткую и уродливую истерику, и ты уже готов пойти на все, лишь бы этой истерики не было. Этот эпизод с раздеванием был результатом долгой обработки меня. Начался он месяца за два до этого, когда начали в первом чтении принимать закон о запрете мата, который протянул в Госдуму Станислав Говорухин. Тогда у Шнурова случилась жутчайшая истерика со слезами, с алкоголем — 17 часов он меня не выпускал из своей комнаты, не давал отойти в туалет, не давал даже попить воды. Он то плакал, то смеялся, то стонал, что все пропало, то говорил, мол, ничего, прорвемся. А то начинал кричать, что все мы сдохнем с голоду, спрашивал: «У тебя остались какие-то деньги, отложены, ведь все, это конец?» А затем снова, что мы еще поборемся, что надо сделать что-то крутое, как-то по-новому заявить о себе, выразить протест. И снова плакал, что все это бесполезно. На самом деле, это были действенные и нужные ему эмоциональные качели. У меня незадолго до этого умерла мама. Я была совершенно в разобранном состоянии. Психика была подвижной в том плане, что я не имела никакой опоры внутри себя и искала ее вне. Я полностью ему доверяла, на 200%. Если бы он сказал мне тогда пойти и умереть за него, я бы пошла и умерла за него. По факту так было. — Не испытываешь стеснения, говоря об этом? — Нет, сегодня я не стесняюсь об этом говорить. Я проделала огромный путь, чтобы это понять, принять и изменить себя. В принципе, это его такой фирменный почерк — именно так использовать людей, не поступаясь ничем и не останавливаясь не перед чем. Что ждать от человека, который может сказать: «Что-то ты сегодня грустная, когда у тебя мать умерла, ты веселее скакала по сцене». Это довольно беспринципный и авторитарный человек. Он очень хороший манипулятор. И если бы он захотел иметь секту, а у него, кстати, были мысли использовать название «Церковь Ленинграда», он ее создал бы. Шутка, не шутка, но, когда принимали закон о запрете мата, как раз было исключение для религиозных организаций. И тогда он хотел переквалифицировать коллектив в религиозную организацию. Повторюсь, если бы он захотел сделать полноценную секту, он бы ее сделал. Без вопросов. — Это только вы понимали? — Если я смогла выйти из этих зависимых отношений, то музыканты, которые с ним работали, тот состав, который был настоящий, не смогли. Поэтому, когда их одним днем всех уволили, причем они узнали об этом из СМИ, для них это было ужасно. Можете представить ситуацию, когда вам 20 лет говорят, что мы семья, мы пиратская шхуна, один за всех, и все за одного, а потом из газет вы узнаете, что вас убрали и заменили какой-то кавер-группой. Я думаю, ребятам было намного тяжелее, чем мне. Хотя, когда я уходила, их предупреждала, говоря: «Ребята, будет плохо. Позаботьтесь о своей психике. И о том, чтобы у вас был бы какой-то backup». Тогда мне не поверили, но прошло время и… Кстати, когда я занималась вопросами сект, то посмотрела потрясающий документальный фильм Луи Теру «Мой фильм о сайентологии». Там говорится о главе этой церкви Дэвиде Мицкевиче. Он для своих генералов отделений, у него в структуре некая военизированная история, устраивал тренинги. На два-три дня запирал их в «золотом доме» — штаб-квартире в США, и точно по той же схеме, что и Шнуров, прессовал их. Точно так же он не давал им ни пить, ни есть, ни в туалет выйти. Они были заперты в одном помещении, нельзя было спать. Он то заставлял целовать его ботинки, то плакал и говорил, что никто его не уважает, что он все для них сделал, открыл тайны мироздания, а они не могут ради него повысить месячные сборы. Затем он орал, унижал их, выбегал, возвращался обратно. В общем, это такая эмоциональная раскачка, которая, к сожалению, работает. Я очень рада, что смогла это распознать на каком-то животном уровне, а впоследствии проработать это с психотерапевтом. И благодаря своему пытливом уму понять, как это было сделано. И больше не попадать в такие ситуации. — Кстати, а что с вашим решением подать в суд на Сергея Шнурова? Это правда, как вы утверждаете, что 39 песен из репертуара «Ленинграда» написаны в соавторстве с вами, но денежные отчисления получает только лидер коллектива? И что, по вашим подсчетам, он должен вам более 20 млн. рублей? — Да, подала, было слушание, но речь не об авторских правах, как все написали, а о смежных. По закону исполнитель имеет право на долю отчислений от коммерческого использования песен, если не подписаны отчуждающие документы. Разумеется, таких документов нет и никогда не существовало. Заседание прошло очень смешно: оно продлилось пятнадцать минут и из предварительного сразу стало основным. Моей стороне не дали ознакомиться с документами, предоставленными той стороной. Судья просто открыл адвокатский отзыв, такой документ толщиной с «Мастера и Маргариту», полистал и сказал, что аргументы ответчика признаны весомыми. Решение суда было как-то так сформулировано, что Шнуров как руководитель коллектива имел право собирать и распоряжаться единолично средствами участников группы. На каком основании — непонятно, потому что это решение напрямую противоречит федеральному закону о смежных и авторских правах. Правда, это был судья, который судил Навального. (Смеется.) Поэтому больших чудес ждать не стоило. Конечно, я очень сильно разочарована судебной системой в России. И, наверное, не я одна, но все же верю в какую-то справедливость и думаю, что апелляция, которую я подала, уже пойдет немножко другим путем. Потому что два раза воспользоваться телефонным правом невозможно. По крайней мере, не в случае борьбы Шнурова с девочкой, которая на 14 лет его младше. — Прямо борьбы? — Да, конечно, маэстро любит побороться с бабами. Это он так женщин называет — «бабы». Вы обратите внимание, если нападать на каких-то мужчин, то можно схлопотать по пятнадцатимиллионным зубам, а ему этого не хочется. (Смеется.) А баба, она не вызовет на бой. Единственный мужчина, кстати, который вызывал Шнурова на открытое выяснение отношений, был Иосиф Пригожин. Но Шнуров проигнорировал. Хотя я не думаю, что Иосиф мастер спорта по боевым искусствам. Но я с удовольствием посмотрела бы на этот бой. Надела бы своё лучшее платье и сидела бы в первом ряду. (Смеется.) — Некоторые говорили тогда о хайпе Шнурова и Пригожина, а что вы думаете о недавнем скандале Собчак и Шнура? Это правда, как вы считаете? — Да, и для меня нет в этом ничего нового. Это ровно то, о чем я говорила шесть лет назад — у Шнурова нет никаких принципов, нет ничего святого. Но тогда все, что сказали обо мне, — она просто обиженка, брошенка, оставленная баба злобствует. Но мое дело было предупредить, а дело остальных, верить или нет. И у меня нет облегчения от того, что я предупреждала, скорее разочарование, что все стало еще хуже в плане морально-этической составляющей. Не удивлена, куда еще ниже? — Вы верите, что это скандал, а не хайп для поднятия рейтингов? — Однозначно. Это уже года с 18-го не договорняк. Началось все с того момента, когда Матильда со Шнуровым развелись, и Собчак приняла сторону бывшей жены. Она взяла у нее интервью и, что примечательно, на интервью тоже было написано, как и на мой новый клип «Супермен», огромное количество жалоб с временных пустых аккаунтов. Впоследствии это интервью снесли за нарушение авторских прав, потому что Собчак использовала частично заставку, по-моему, с «Женского взгляда» Оксаны Пушкиной, вот под таким благовидным предлогом. Конечно же, все было сделано чужими руками, как и песня, посвященная Собчак, она тоже спета, скажем так, не Шнуровым. Загребание жара чужими руками — это его визитная карточка. Чтобы в случае чего, а ручки — вот они! — А как пришла идея пригласить на съемки клипа своей песни «Супермен» Иосифа Пригожина? — А просто никто еще не снимал Иосифа как актера. Хотя у него режиссерское образование ГИТИСа, а на режиссуре в любом случае преподают актерское мастерство. С ним было интересно работать, поскольку он очень органичен, круто вжился в свою роль, роль простого, доброго, рукастого и любящего мужа. Хотя любящим мужем он, в принципе, и является по жизни. Наверное, он просто перенес себя же на экран в более гротесковой форме, более утрированной. — С ним на площадке не возникало сложностей? — Он абсолютно обалденный человек. Очень легкий. С ним интересно разговаривать, работать, он переключается в кадре за секунду. И, несмотря на то что на съемку он примчался с ночного рейса и был без сил, спал между дублями в кресле, в кадре включался моментально и работал лучше всех. — Помимо актерских талантов, у него талантище продюсерское, если в дальнейшем вам поступит от него предложение о сотрудничестве, вы согласитесь? — Я не планирую ставить свой проект под чье-то управление, под чей-то продакшн. Это предполагает вмешательство в творческую часть, а для меня важно, чтобы я имела полный контроль над тем, что происходит в проекте. Я сама являюсь продюсером своего детища, он, наверное, этим и ценен, что он целостный. Я отвечаю абсолютно за все, начиная с гитары, которую разбили в кадре, и заканчивая видеоартами, которые показывают на концерте за моей спиной. Это действительно все делаю я сама. Я не люблю делегировать обязанности. Некоторые говорят, что у меня с этим проблема, но проблема не совсем во мне. Просто если, например, вы предложите десяти своим близким людям, которые вас хорошо знают, нарисовать синий домик, то вы получите десять разных синих домиков, и ни один из них не будет таким, каким вы его себе представили. Если ты хочешь что-то сделать целостное, где будет единая концепция во всем, начиная от костюма танцовщиц до какого-то видео и фото контента, публикуемого в том же Инстаграме, ты вынужден делать все сам. Но мне это доставляет огромное удовольствие. Мне это приносит большое количество позитивных эмоций. Но нужно много работать. Я тружусь с утра до ночи каждый день. У меня вообще нет выходных. Нет свободного времени. Я сплю по три-четыре часа в сутки. Но это ни с чем не сравнимое ощущение, когда ты понимаешь, что из этих маленьких кусочков мозаики собирается единая целостная картина, которая несет именно тот месседж, который я и хотела донести до людей. — Надолго ли вас хватит с таким жестким распорядком дня? Не кажется ли вам, что вы взвалили на свои хрупкие женские плечи непосильную ношу? — Я большой трудоголик. И, что главное, мне нравится это. Когда это работа, которая тебя раздражает, то в таком режиме можно умереть. Мы же видим массу примеров, когда люди выгорали на работе, потому что их эмоциональные, временные, денежные вложения не окупались в том объеме, в котором они на это рассчитывали внутри себя. Мои вложения окупаются огромной сторицей, скажем так, потому что я имею возможность устанавливать и тот ценник на свои концерты, который я хочу, и выступать на сцене столько, сколько я хочу, контролируя полностью весь процесс. Я от этого испытываю невероятный драйв и кайф. Я не смогла бы жить без этого. Ну и, в принципе, если выбирать, от чего умереть — от забвения или от обилия работы, — то я выберу последнее. (Смеется.) — Многие опять скажут, увидев клип на песню «Супермен» с альбома «Алиса из Ленинграда», что песня напоминает группу «Ленинград». Не обидно, ведь многие его шлягеры были написаны в соавторстве с вами? — Только давайте сразу оговоримся — «Ленинград» в свои лучшие годы. (Смеется.) Потому что совсем не хотелось бы ассоциироваться с «Ленинградом» последних лет. И я не понимаю, почему мне должно быть обидно. Во-первых, ведь если меня сравнивают с группой с 25-летней историей, если я примерно в том же эшелоне, то это хорошо, а не плохо. Во-вторых, конечно, к женщинам в нашей стране отношение, мягко говоря, несправедливое. Считается, что молодая хорошенькая не может быть специалистом. Постоянно возникают какие-то «но», мол, кто-то за ней стоит, возникают какие-то подозрения. Я же своим проектом доказываю, что возможно все это сочетать. «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей», как говорил Пушкин. И в то же время я очень люблю философию, социологию, психологию, историю. Я очень глубоко в это погружаюсь, потому что из этого, в том числе, состоит мой проект, как я могу писать о людях, писать на понятном им языке, на близких им примерах, если я не знаю, что такое общество, не погружаюсь в какую-то социальную историю. Я рада, что сравнивают. Значит, я попала в ту целевую аудиторию, в которую метила. — А сколько тогда существует прицелов, ведь музыка у вас разная? — Дело в том, что у меня были большие проблемы с принятием своего образа. Между моим образом и моей личностью настолько большой диссонанс, что я очень страдала в «Ленинграде», в частности, из-за того, что люди действительно воспринимают меня, как продолжение моего образа. Они искренне считали, что если я пою про алкоголь, беспорядочные соития, значит, это то, что меня действительно интересует, что мне близко, что меня волнует. Сейчас в своем проекте я очень сильно разделила Алису Вокс и Алису Кондратьеву. Вокс действительно гротескная героиня, как, например, есть Верка Сердючка, а есть Андрей Данилко, это надо понимать. Есть Трус, Балбес, Бывалый, а были Вицын, Никулин и Моргунов. И это разные образы, персонажи, характеры. И мне так проще, легче. И я считаю, что принятие — это победа, а не поражение. Если люди полюбили меня в таком образе, если людям этот образ близок, радостен, понятен и приносит им позитивные эмоции, то кто я такая, чтобы их этого лишать. Я считаю, что уйдя из «Ленинграда», я забрала с собой все самое лучшее. (Смеется.) Несколько лет оно у меня лежало где-то там, в хранилище. И вот наконец-то я созрела эмоционально для того, чтобы понять — Алиса Вокс ко мне не имеет никакого отношения, поэтому я спокойно могу выводить ее на сцену и не бояться, что она каким-то образом разрушит мою собственную репутацию. — Все же вы делегировали что-то? — Да, я их разделила. (Смеется.) Их надо было разводить по разным углам, потому что я действительно страдала, когда, например, в аэропорту ко мне подходили люди, с ходу хватали за плечи и восклицали: «Эй, Алисыч, пошли бухнем!» А я интеллигентная петербурженка из интеллигентной семьи, папа инженер, художник, я выросла на книгах по архитектуре, культуре, вместо детских книжек у меня были альбомы музеев Prado, Эрмитажа, Русского Музея. И этим людям бесполезно было говорить, что я не такой человек, они не понимали. Так что, когда я разделила, мне стало проще. — В каком направлении будете двигаться дальше? Вы открыты для экспериментов, как это было когда-то с мэтром Владимиром Матецким, цирком братьев Запашных? — Конечно. Если это что-то стоящее, если мне интересно, то с удовольствием. В частности, мы сейчас готовим интересную коллаборацию с ребятами проекта Kiskateka с Сережей Мезенцевым и Тимофеем Копыловым. У них получился шикарный дуэт. Реально слушаю их песни, они играют у меня в машине. Они беззлобные и актуальные. Кстати, это то, что потерял Шнуров — беззлобность риторики, самоиронию. Например, в моей песне «Для инстаграма я буду молодой и вечно пьяной» я, в том числе, иронизирую над собой: вот я арендовала тачку, букет, кольца, всё это сфоткала и выложила в Сеть. В этом нет злости. Я же понимаю, что практически все привирают в Инстаграме. За исключением Миши Козырева, который рокер трушный — какой есть, таким себя и выкладывает. (Смеется.) Все мы понимаем, что это такая ярмарка тщеславия. И у ребят из Kiskateka тоже ироничные тексты, которые мне безумно импонируют, прикольная музыка. Мы с ними близки жанрово. Только у меня это ска-поп, а они не ограничиваются никакими жанрами — от бардовской песни и блюза до хауса. Такие шутки-минутки, где музыка здесь и сейчас. В наше тяжелое и депрессивное время и с нашей русской ментальностью, которая предписывает всем страдать, ибо страданиями очистимся, легкая музыка без претензий на какие-то высокие материи очень востребована. А с Запашными все произошло очень вовремя и классно. Я презентовала свой альбом «Новая Алиса Вокс», который написала полностью сама: и музыку, и тексты, и аранжировки, саунд-продакшн сделала тоже я. Горжусь им, потому что с точки зрения музыки как искусства, пусть и современной музыки, не классической, но это то, за что мне не стыдно. И если лет через 30 этот альбом кто-нибудь вспомнит, то его оценят по достоинству. Хотя в коммерческом аспекте это был полный провал. Я вложила в него порядка трех миллионов, он мастерился в том числе в Лос-Анджелесе на студии Рика Рубина. Было бы логично предположить, что нашим людям, которые привыкли видеть меня в «ленинградском» образе, альбом не зайдет абсолютно. Но я не могу никого в этом винить, потому что я должна была понимать, что если ты — Юрий Никулин и появляешься в фильме «20 дней без войны», то люди в зале будут смеяться или недоумевать. Соответственно, люди, которые ждали от меня, условно говоря, «Ленинграда», были разочарованы. А люди, которые потенциально могли заинтересоваться этой музыкой, не рассматривали меня как серьезного исполнителя. Потому что я у них ассоциируюсь исключительно с гениталиями и спиртом. С точки зрения маркетинга это был провал. Но для меня это было важно как для творческой единицы. Не все упирается в деньги, творческая реализация очень важна. Я заявила о себе как о музыканте, получила очень хорошую рецензию, но впала в жуткую депрессию. Причем это не была «пичалька», это была клиническая депрессия. Я ее лечила, работала и с психиатром, и с психотерапевтом. На почве всех переживаний случился сбой биохимии мозга. А когда ты борешься с депрессией, ты не можешь ничего писать, выпускать, не понимаешь, зачем тебе это нужно. Не понимаешь, как это делать, с какого конца начинать творить. В этот момент мне и прилетело предложение поработать на проекте с Запашными. Это был спектакль, посвященный чемпионату мира по футболу. Все пришлось очень кстати, это была стабильная хорошая поддержка штанов. Я выходила изо дня в день и пела четыре песни. Тогда же я углубленно занялась спортом, открыла для себя жанр «воздушные полотна». Понятно, что на дилетанском уровне, но мне это помогло на тот момент. Это мой детский незакрытый гештальт — куда-то лезть, на чем-то висеть, ведь всегда это пресекали родители, говоря: «Ты же не обезьяна, куда полезла?» А помимо всего прочего, это еще и хорошая физическая нагрузка. А как мы все знаем, при лечении тяжелых психологических состояний, не путайте, пожалуйста с тяжелыми психическими заболеваниями (смеется), регулярная физическая нагрузка очень важна. Так я три раза в неделю по два часа висела на полотнах. И каждый день, приходя в цирк пораньше, качала руки, ноги, попу, спину. Это было здорово. К тому же я посмотрела на жизнь цирка изнутри. Как дрессируются животные. Я их очень люблю. И я никогда не смогла бы работать с людьми, которые их обижают, даже общаться не смогла бы. У меня у самой два кота. Оба подобраны на улице. Какие-то беспородные. Один глухой, другой тупой. (Смеется.) Но я их обожаю. И для меня большой радостью было узнать, что дрессура сильно изменилась за последние полвека. Сейчас это сродни спортивным тренировкам, игре и воспитанию детей. — А все же, что позитивного тебе дал «Ленинград»? — Много. Были же хорошие времена. Пусть они были основаны на какой-то моей наивности, на лжи, на использовании, но все равно я-то испытывала позитивные эмоции тогда. К тому же это огромный опыт. Я посмотрела на то, как работать с музыкантами, поняла основные принципы аранжировки, поэтому я очень много аранжировала сама в «Ленинграде», редактировала. И это гораздо проще, чем кажется, нужно просто в практике это увидеть. Впоследствии, если, конечно, у тебя есть к этому предрасположенность и вкус, ничего сложного в этом нет.