Денис Новиков: "Я не хочу быть великим поэтом"

Про него говорили, что он ненавидит и презирает российскую действительность. А он просто не принимал "жизнь по лжи", оставался верным самому себе: Что сказать? Стало больше престижу. Как бы этак назвать поточней, но не грубо? — А так: НЕНАВИЖУ загулявшее это хамьё, эту псарню под вывеской "Ройял". Так устроено сердце моё, и не я моё сердце устроил. Лирика Новикова – трагическая песня поколения, вобравшая в себя все традиции, которые были ей доступны, от блатной песни 20-го века до сакральности молитвы. Новиков был истинным поэтом, верным стиху, вслед за Цветаевой говоря: идеальные стихи есть, они написаны, надо просто точно их воспроизвести. Словно сам Бог нашептывает правильные слова. Но при этом он не пытался нести эту истину, как флаг. Его стихи всегда оставались его сугубо частным, действительно личным делом. Поэт Олег Хлебников в некрологе по Денису Новикову говорил: его проморгали. Но это не так. Его просто не хотели видеть. А Новиков не считал нужным делать что-то такое, чтобы его видели. Будет дождь идти, стекать с карнизов и воспоминанья навевать. Я — как дождь, я весь — железу вызов, а пройду — ты будешь вспоминать. Будет дождь стучать о мостовую, из каменьев слёзы выбивать. Я — как дождь, я весь — не существую, а тебе даю существовать. Он был человеком высокой культуры, настоящей интеллигентности, удивительно обаятельным. Когда читаешь Новикова, невозможно оставаться равнодушным, потому что нельзя оставаться равнодушным к искренности. Нельзя слышать чей-то крик души и молча проходить мимо, а от сборника к сборнику этот накал становится только выше. Если в книге "Караоке" Новиков еще как будто пытался удержать рассыпающийся мир, то от последней его книги, "Самопала", веет отчаянием. Его попытки обернулись полным крахом. Презрительным рассмейся смехом и надо мной, и надо мной, как над каким-нибудь чучмеком; езжай домой, скажи, домой. Во мне священного таланта не признавай, не признавай, не убивай меня — и ладно; не зарывай, не зарывай. Новиков писал стихи всю жизнь и умер, когда они его покинули, потому что быть человеком "междумирья" – значит быть одиноким. Не иметь возможности принадлежать к чему-то. Одно время еще не настало, к другому он не хотел иметь отношения. Вера в свое призвание уступила место разочарованию и постепенному саморазрушению. И тоска, большая человеческая тоска от этого стала в нем только сильнее. Будь со мной до конца, будь со мною до самого, крайнего. И уже мертвеца, всё равно, не бросай меня. Положи меня спать под сосной зеленóй стилизованной. Прикажи закопать в этой только тобой не целованной. Я кричу — подожди, я остался без роду, без имени. Одного не клади, одного никогда не клади меня.