«Почти никто в деревню не вернулся»
Детство пришлось на самые тяжёлые годы, Раиса стала свидетельницей двух оккупаций Тимского района. Память сохранила самые трагические страницы истории родной земли и семьи: в 1942 году погибли отец Никифор Филиппович Жигалкин и брат Николай Никифорович. Через несколько лет после войны не стало старшей сестры Марии и мамы Ирины Ивановны Жигалкиной (Пожидаевой). Потеряв родных, в 1955 году Раиса переехала к сестре Александре в Донецкую область (г. Макеевка), где и живёт сейчас. Там вышла замуж, воспитала троих детей, работала машинистом клетевого подъёма шахты 13-бис объединения «Советскуголь». В 2016 году внуки Раисы Никифоровны записали беседу с бабушкой на видео, а затем расшифровали видеозапись. Вот фрагменты этого разговора. О первой оккупации Тимского района «…Немцы зашли замотанные такие, холодно им, и ноги кладут туда, где печка, куда мы горшки ставили, – поближе к огню и греют. А тут детвора бегает, и немец рассердился и как поддал ногой брата… Бормотали там что-то такое: «хозяйка», «молоко», «яйца». Заходят и требуют – давай. У кого что было, тот и отдавал. Хотя некоторые немцы были жалостливые. Вот детей как-то даже конфетками могли угостить… Сестра Мария была очень красивая, она постарше всех нас, они начали её преследовать. Потом гнать они начали наших, чтобы убирали мёртвых на улицах. Собирали и хоронили их прямо в траншеях. А спустя какое-то время начали забирать в Германию нашу молодёжь. Сестра пряталась и под печкой, и где она только ни была, чтобы укрыться от немцев…». О гибели отца «…Отца не забрали на фронт, он плохо слышал и работал в колхозе. Весной 1942 года повсюду были ямы после бомбёжек, заполненные воды. Не то утро, не то день, мы со старшими на огороде мёрзлую картошку доставали из-под земли. Разжигали костёр и пекли такие картофельные лепёшки, без муки, без ничего, так вот и ели. Пришёл отец с работы. У меня была маленькая сестричка Аллочка, она во время войны уже родилась. Сидит мама, кормит её, а отец зашёл, поиграл с ней и говорит: «Бросай, мать, кормить уже. Она большая». Эти слова я запомнила. Он вышел сарай почистить. А мы – за картошкой. И вдруг как ухнуло! Страшный взрыв. А у нас военные поселились, после того как немцев выгнали. Мы гурьбой побежали домой, а у нас полный двор людей. И наши военные мечутся. Когда мы подбежали поближе, увидели: наш сарай разнесло, крышу даже подняло – внутри оказалась мина, и отец её затронул вилами. И мама обняла его, а он плачет, слёзы льются, и смотрит на нас. И такие вот кровяные слёзы, с кровью прямо. Ну, военные заходились, нужно его в госпиталь везти. А потом и мама, и другие говорят: «Что же вы будете везти, его уже половины нет?». Ногу унесло, мы так и не нашли, где она уже там… Ну, там и не найдёшь, разруха же такая была. Ну, вот это мне в память врезалось… Нас осталось мал мала меньше, самому старшему из мальчиков – 13 лет… Мама плакала всё время, ходила всё, и уже вроде ничего, тихо. А потом объявили: «Готовьтесь к отступлению». Началась вторая оккупация». О второй оккупации «…И начали собираться. Мама кричит, плачет, ещё не забыла отца… А мой старший брат Николай (ему 13 лет было) говорит: «Мам, не переживай. Я что-нибудь придумаю». А была у нас ещё корова. И нашёл он возик какой-то, приспособил его, чтоб запрягать корову. И вот мы, меньшие, сидим на этой тачке. Сначала шли гуськом, потом устали и ехали на этой корове. Я, потом сестра Аллочка на руках у старшей. Ну, едем-едем, начинается гул самолётов, они летят низко-низко. И страшно. А за нами едет родственник отца, детей тоже везут. Через какое-то время приехали мы в село Погожее. Только расположились, как началась бомбёжка, пошёл гул самолетов. Кто в каком положении был, попадали все – прятаться, бежать некуда. И мама с нами, как с цыплятами. Мы легли, я как-то чуть подальше от мамы, меньшие поближе. И тут началась бомбёжка. Снаряд упал неподалёку. Я до сих пор помню его. Такой большущий красный осколок. Возможно, он был не настолько большой, но мне показалось, что он огромный, чуть ли не метр, такой раскалённый. Погудели-погудели, побросали эти бомбы. Корову нашу убило. А мы тогда давай смотреть, кто жив. Сестру Шуру засыпало землёй, она оглохла. А брата Колю никак не найдут. Заглянули в сарай. И он прямо у входа в этот сарай стоял около стеночки. Фуфаечка на нём была, и прямо в сердце пуля попала, ещё и дымилась эта фуфаечка. Дядя Володя успокаивал маму: «Ариша, ну перестань, ну что теперь делать, крепись уже. Яму надо ж выкопать и похоронить Колю». Пока его похоронили, помню, корову нашу уже рубят на мясо, разносят, кормят людей, что-то варят. Там мы были не так долго, по-моему, дня три. А потом отбили немца, можно возвращаться назад». О Победе «…После победы начали приходить мужики, кто остался жив. Очень мало, и то покалеченные, хромые… День Победы был очень шумный, многие плакали, рыдали прямо… И как-то не то что радостные, было очень трогательно. Трогательно всё было в День Победы. Пришёл наш дядя Миша (Михаил Иванович Пожидаев), мамин брат… Он часто приходил и начинал рассказывать, как всё было, немец какой, какая война. В общем, такое вот детство было ужасное. Никто почти не вернулся в деревню. Большая была деревня. Многие погибли, а потом на минах много очень подорвалось. Разруха полная, руины на руинах. А разъехалось очень много. Сады были у людей… И остались там калеки, и всё. Так разрушило всё на свете, жизнь никакая была…».
