Российский режиссер, сценарист и продюсер Андрей Кончаловский 20 августа отметит свое 85-летие. В преддверии юбилея он поделился с ТАСС своими мыслями о "культуре отмены", оценил степень своей свободы, а также предрек исчезновение кинотеатров.
— Повод для нашей встречи — ваш предстоящий юбилей…
— Да, но эту тему можно очень коротко обсудить.
— Знаете, как будете отмечать?
— Как правило, мы с Юлей (Юлия Кончаловская — актриса, жена режиссера — прим. ТАСС) в день рождения встречаемся с близкими друзьями. Их человек восемь.
— Юбилей — не повод для чего-то глобального?
— Я не воспринимаю юбилей как повод для чего-то глобального. Во-первых, потому, что большого числа друзей у меня никогда не было и, думаю, не может быть. Это знакомых много. Но я считаю, что за столом должно быть ровно столько человек, чтобы можно было вести беседу. Ну, восемь, ну, десять — это максимум. Если больше, уже начинаются выступления и нужен микрофон. Как-то не очень — микрофон на семейном празднике. Ну, вы сами это понимаете… Я вообще сдержанно отношусь к участию в общественной жизни, то есть не стремлюсь высказываться по любому поводу в любой момент. Я просто не считаю себя знатоком во многих областях, меня пугает роль вещателя или пророка.
— Тогда давайте поговорим о творческих высказываниях. У вас весной была премьера в Театре Моссовета — "Укрощение строптивой" по Шекспиру. Понятно, куда пойдете дальше?
— Да. Так же, как делал трилогию Чехова, я хотел бы так же поставить трилогию Шекспира: комедия, трагедия, фантазия. Но это точно займет какое-то количество лет. Если бы у меня сейчас было время только для этого, ставил бы сразу подряд. Но готовлюсь еще снять большой сериал. Он займет по меньшей мере год съемок, так что мы должны отложить "Макбета" на конец будущего года.
— Вы имеете в виду свой многосерийный фильм, посвященный событиям вокруг Октябрьской революции? Когда начнется работа?
— Работа уже началась. Она длительна. Надо найти актеров, я сейчас народный кастинг делаю, чтобы найти правильные лица, правильные характеры. Поэтому работа идет. Надеюсь уже к концу осени начать снимать.
— Андрей Сергеевич, вы ставили спектакли по всему миру, в последние годы и в России, и в Италии. На ваш взгляд, сейчас есть какая-то перспектива для сотрудничества или история с "культурой отмены" будет стремительно развиваться? Как думаете, российскую культуру реально отменить на Западе?
— Я бы сказал, что временно, указом, решением сверху можно все что угодно отменить. Но это все решения не очень самостоятельных политиков… И они не могут иметь продолжительного применения в силу того, что человечество развивается не по каким-то решениям какого-либо правительства, оно развивается по своим собственным законам.
Это же видно по состоянию театра, по состоянию того, что происходит там на фестивалях, на которых зашкаливает политическая корректность, когда на фестивалях нужно, чтобы равное число мужчин и женщин снимали кино. Это же смешно! В один год хорошие картины у женщин, в другой год — у мужчин. Но арифметического равенства не бывает. Отбирать лучшие фильмы таким принципом — это как, я не знаю, выстроить в шеренгу муравьев, ос, шмелей, шершней и тараканов. Вот так: "Встаньте в ряд. Сейчас мы будем все поровну делать". Так не бывает, это просто глупо.
— Как считаете, для российских, для русских режиссеров будет возможна какая-то копродукция? Вы сами, например, будете готовы поставить спектакль в Италии или снять там фильм?
— Конечно, конечно, возможно вполне. Но, в принципе, сейчас, в данный момент, торопиться некуда. Сейчас надо, чтобы это стадо политкорректных деятелей выдохлось. Чтобы на Западе пришло отрезвление, осознание абсурда, только тогда будут предприняты какие-то шаги. Надо ждать. Торопиться и в самом деле совсем некуда. Это с одной стороны. С другой стороны, особенного стремления у меня сейчас уже нет.
Я очень люблю Венецию. Но она для меня прекрасна и без Венецианского фестиваля. Фестиваль был — хорошо. А если в целом, сейчас кинематограф переживает непростые времена, он ищет себя, люди думают, в какой форме донести содержание.
— И вы действительно считаете, что это неплохо? Есть же сотни зрелищных фильмов, которые обязательно надо смотреть на большом экране. Нюансы разве увидишь на экране телефона? Исчезновение кинотеатров не станет ущербом для киноискусства?
— Ну, Бетховена лучше слушать в концертном зале, а мессу Баха лучше слушать в соборе. Но люди сидят и слушают в наушниках. И мы не можем запретить им ничего. В этом смысле цивилизация дает нам какие-то возможности, но и лишает нас других возможностей. Знаете, триста лет назад люди понимали, что на Пасху в Кельнском соборе 200 человек хора, 100 человек оркестра будут играть мессу Баха. Это было событие, к которому готовились несколько месяцев. Женщины крахмалили свои юбки, мужчины тоже наряжались, выбирали время, чтобы поехать, садились на дилижансы и ехали через опасные дороги, где разбойники грабят. Ехали в Кельн слушать мессу Баха.
И это было событие на всю жизнь. А сейчас нажал кнопку — одна месса Баха, нажал другую — другой шедевр, третий, четвертый. Все доступно. А чем доступнее, тем менее нужно. Это закон. Изобилие и доступность лишают человека потребности, а значит, желания его удовлетворить…Тут ничего нельзя поделать. Надо просто наблюдать.
— Сейчас в российском прокате практически нет новых западных фильмов. Как вам кажется, есть ли какой-то шанс для российского кино расправить, так сказать, крылья? Поможет ли это развитию или никак не повлияет?
— Не знаю, я не очень хорош в прогнозах. Но это все тоже называется "импортозамещением". Оно бывает в технологиях, бывает и в культуре. Думаю, что в какой-то степени, безусловно, поможет развитию. Энергия же есть. Молодые люди хотят снимать. Им пока не надо будет искать пути, как пробиться и попасть на большой экран. Другой вопрос, что молодые практически лишаются и путевки в жизнь с помощью, например, Каннского кинофестиваля. Да и значение его уменьшается.
— В последнее время вы без восторга говорили про "Оскар". Скажите, пожалуйста, на ваш взгляд, Российский оскаровский комитет, который отбирает русские фильмы на "Оскар", сейчас вообще нужен? Есть ли смысл в принципе выдвигать российский фильм на "Оскар" в нынешней ситуации?
— Пока есть "Оскар", нужен оскаровский комитет. И нужно делать все обычные шаги: выдвигать свои фильмы, пытаться показывать их миру. Это имеет смысл как стимул для молодых людей. Но про "Оскар" я могу сказать так: пока еще не все поняли, что танцы кончились. Танцы кончились, но люди еще не знают. Они еще танцуют, а музыка уже не играет. Это сложно осознать. Но по тому, что происходит в мире кино, уже все понятно. Двадцать лет назад аудитория "Оскара" была полмира. И это имело коммерческие последствия. А сейчас все это сужается, "Оскар" перестает быть интересным. Я думаю, что в дальнейшем интерес будет снижаться и дальше. Менеджеры в мировом кино настолько напуганы необходимостью быть политически корректными, что очень сложно говорить о великих открытиях.
— Главный герой вашего фильма "Рай" предан идеям нацизма. Как вы думаете, что приводит людей к таким идеям?
— Теория подтверждается или опровергается практикой. Идея нацизма возникала в головах у абсолютных идеалистов. Эта идея не касалась вопросов расы, национальности. Она касалась идеи сверхчеловека. А когда она стала развиваться, нацисты начали говорить о превосходстве одной расы над другой, идея стала приобретать довольно страшные черты. И эта идея была обречена. Думаю, там были серьезные трагедии у ряда людей, которые имели убеждения, но, встретившись с применением этих убеждений в жизни, были в ужасе, но не могли уже выйти из этого мутного потока. Из мутного страшного потока. Вот это трагедия.
Такая же трагедия была и в любых других государствах, в которых применялось насилие. И наверняка такие же трагедии были у сторонников Робеспьера или Пол Пота и так далее. И запущенный механизм, влияющий как гипноз, безжалостно увлекает беззащитного человека. Это психология масс. Опасная вещь.
— Андрей Сергеевич, вы любите повторять, что свобода — это не самоцель, главное — от чего вы свободны. Лично вы свободны от чего?
— Это очень свойственно нам — абсолютизировать некоторые понятия. В частности, понятие свободы. Но возведение свободы в абсолют, в наивысшее значение, абстрактно, отдельно от обязанностей, ведет к потере свободы. То есть наиболее свободный человек, как правило, — это дикарь. Вот собака, она бегает, она свободна. Потом ее начинают дрессировать: это нельзя, то нельзя, на стол не залезай, — и у нее возникают обязанности и, как бы, ограничивается свобода. Поэтому если человек знает свои обязанности, то, соблюдая их, в их рамках, он может считать себя свободным.
— То есть вы себя свободным от чего-то назвать не можете? Потому что у вас обязанности, правильно?
— Конечно. Но это не значит, что я не наслаждаюсь тем, что мне дано внутри этого. Ну а как иначе? Иначе вряд ли возможно жить. Если вы не будете принимать жизнь, а будете все время с ней, с обстоятельствами бороться, вы никогда не будете свободны. Есть вещи, с которыми бессмысленно бороться. Знаете, знаменитая есть арабская молитва: "Аллах, дай мне силы изменить то, что я не могу вытерпеть, дай мне сил вытерпеть то, что я не могу изменить, и дай мне мудрость отличить одно от другого".
— Да, тоже часто это вспоминаю.
— И поэтому, наверно, самое сложное для человека — реально представлять себе свое место в человеческой цивилизации. У человека обычно ложное представление о себе. Либо оно выше, чем он есть на самом деле, либо ниже. Но очень большое счастье, когда ты реально понимаешь все о себе, знаешь, где ты находишься: в семье, в стране, в культуре, в нации, на глобусе, в космосе. Что ты собой представляешь как живой организм. Как живой организм, который по природе знает, что не может быть слишком близко к огню, потому что он сгорит, либо слишком далеко от огня — тогда он замерзнет.
— А если вернуться к вопросу импортозамещения. Несколько лет назад громко звучала история про вашу с Никитой Михалковым будущую сеть быстрого питания "Едим как дома". Заявлялось, что это может стать альтернативой "Макдоналдсу". Сейчас "Макдоналдс" то уходит, то приходит в новом виде, вроде бы самое время развивать свое. Проект будет реализован?
— Не могу сказать, что этот проект является главной целью в жизни. Слава богу, у меня другая профессия. И у нас с братом, и у Юли. Эта идея возникает и исчезает, потому что есть более важные вещи в жизни. Есть люди с фанатической энергией, и они достигают успеха в бизнесе. Но этот проект — не главное, чем мне суждено заниматься. Эта идея возникает и исчезает, что-то там происходит. Но вот так, чтобы прямо рвать, толкаться, пробиваться, это надо серьезно подходить к делу, надо быть одержимым этим.
— Сейчас многие говорят, что жизнь нас к этому не готовила — то пандемия, то новые пертурбации. Ощущение, что мы все находимся в учебнике истории. Вы как себя ощущаете в новых реалиях? Чувствуете, что живете в учебнике истории, или у вас есть свой путь, своя жизнь, которая не очень сопряжена с вещами, которые вокруг происходят?
— Я всегда думал о причинно-следственных связях развития страны, развития русской культуры. Еще начиная с "Андрея Рублева" большинство моих картин или сценариев так или иначе были посвящены разным эпохам истории моей страны. Будь то русское крестьянство, или дворянство, или революция. Я постоянно об этом задумываюсь, так что я постоянно живу в учебнике истории. Всегда. Просто в силу того, что причинно-следственные связи очень сложные, я своих детей тоже учу: "Ты пойми, где причина, где следствие. Где причина крепостного права, а где последствия крепостного права". И так далее.
Сейчас мы просто живем во время, когда происходит тектонический сдвиг в развитии цивилизации. С одной стороны, технологии разрушительно действуют на человеческий мозг, они разрушительно действуют на подкорку обилием ненужной информации. С другой стороны, доступность информации убивает память. Люди все меньше и меньше помнят. А чем меньше они помнят, тем меньше они знают. Это особенно происходит в европейской цивилизации, где память становится все короче, короче и короче, а культурой отмены является только одно: культура отмены культуры, культура отмены обязанностей, возвышения прав над обязанностями. И это не происходит в Китае, в Индии, в Латинской Америке — так называемых "непередовых", "отсталых" странах. И поэтому это тектонический сброс целой цивилизации.
— Как думаете, найдем новые ориентиры?
— Куда деваться? Конечно. Вообще-то сари гораздо удобнее, чем джинсы.
— А нельзя что-то свое, русское придумать. Не сари и не джинсы?
— Вы знаете, джинсы, оказывается, очень влияют на продуктивность мужчины. На кровоснабжение мужского таза (смеется). Я не знаю, конечно. Мы все равно все — единое дерево. Конечно, есть огромное пространство, где нет культуры отмены. Там огромные пласты иной жизни.
— Но, на ваш взгляд, выедем мы как-нибудь?
— Я часто повторяю: мы никогда не ездили к пропасти на "Роллс-Ройсе". Мы ехали к пропасти на трехтонке. Поэтому до пропасти не доехали и притормозили.
Беседовала Наталья Баринова