об американской певице Махалии Джексон
«Она долгие годы была рядом с доктором Кингом и провожала его в последний путь. Она устала от лживой и вездесущей Америки. Она брала за присутствие при её диалоге с Богом наличными. И правильно делала. Таких, как Махалия Джексон, больше нет. Им не из чего взяться. Только после великих бед и страшных потрясений».
Адова жара, и небо плавится, стекая на раскалённый асфальт насухо выжатыми облаками, — ни капли влаги, кроме пота.
Дородная негритянка внушительных габаритов, высокая, с непроницаемым, как бы хранящим отблеск блуждающей улыбки лицом, сдержанно и методично выговаривает сама себе и канцелярии Отца небесного на несправедливость законов чёртовой чопорной Америки, на невозможность обналичить чек, если ты чёрная и слишком далеко отъехала от Чикаго, на невозможность зайти в любое из манящих прохладой кафе, на крайнюю затруднительность изыскания места ночлега — с чистым бельём и горячей водой — и чтобы не «только для белых».
Она направляется к роскошному Cadillac, грузно усаживается на заднее сиденье, заваленное пакетами с продуктами, отирает ладонями потное лицо и, покачивая головой, повторяет: «Господь сделал всех нас одинаковыми... Но даже и петь в этой стране приходится иногда раздельно — может, и потому, что уши белых не так слышат!.. А может, и почему ещё другому... Стоило выступать на инаугурациях Трумэна и Эйзенхауэра, чтоб после, обливаясь потом, не мочь сыскать себе душ и постель!..»
Она крайне раздражена.
Кроме того, ей мешают две пачки наличных долларов в бюсте и ещё одна — в чулке.
Дьявол попирает личные её духовные ценности, соблазняя великими гонорарами и великими целями, коим служит она со всем рвением своей души. При чём тут дьявол? При том, что она всё та же девчонка с дурацким и обидным прозвищем «рыболовный крючок», и всё так же в минуты горестного отчаяния она мысленно драит на четвереньках деревянные замызганные полы под пение Бесси Смит, а «любящая» тётя Бэлл проводит по ним белым платочком, зажатым в чёрной руке, и с деланым изумлением, показывая на едва заметный грязный след, отвешивает затрещину и требует начать всё сначала.
Жир.
Вот что она особенно ненавидит, хлопая в ярости по кожаному дивану Cadillac.
Жир! Чёрт бы его побрал!!!
Она родилась с кривыми от рахита ногами, и тётя Бэлл натирала их жиром лет до десяти — в надежде на магию чёрных богов и наложенный поверху наговор соседки напротив — такой же оборванки и безумной фурии.
«Эй, ты! Кривой рыболовный крючок! Много наловила рыбы? Много наловила жаб?!» Они кричали ей вслед и не такое — мальчишки, тощие, как ветки осенних деревьев, злобные, словно ночные кошмары. Если бы всех их кормили... Если бы её кормили! У неё были бы ноги.
У неё и были ноги.
Ходила она, хвала небесам, именно что ими — без помощи палок.
А потом, годам к 14, они сами собой начали выправляться...
Отец всю неделю надрывался грузчиком и парикмахером, но это уже в ночи, а в воскресенье преображался в проповедника и нёс слово Божье таким же замученным и выжатым досуха афроамериканцам, как и он сам. Неграм.
Без права на жизнь и на ошибку. Отец с семьёй не жил, он жил на работе. Мать не была с ним в браке, никто вокруг ни с кем толком не был в браке, её дед и бабка по материнской линии были рабами на хлопковой плантации, а её же дед и бабка по отцовской — рабами на плантации риса. Она родилась в октябре 1911-го, и это не имело никакого ни для кого значения, потому что было бы лучше (и мудрее) сдохнуть сразу, чем отправляться в такой-то вот мир!
Её назвали Махалией.
Фамилия прилепилась к ней по наследству самая что ни есть простецкая — Джексон. Наибольшее, о чём она мечтала, характеризовалось верой в провидение Божье, что однажды избавит её от голода, грязи и нищеты. Лет с четырёх она пела в церковном хоре, и голос её частенько перекрывал голоса детей и повзрослее, и покрепче здоровьем.
Она пела.
Что ещё ей оставалось?
Она молилась и плакала, эту привычку ей удалось сохранить на всю жизнь. На всех своих концертах, на всех самых впечатляющих и устрашающих размахом представлениях, будь то Карнеги-холл или фестиваль джаза в Ньюпорте, она пела, молилась и плакала. И никогда — слышите вы, звёзды шоу-бизнеса, в аду страстей своих горящие, — никогда не сходила с лица её улыбка: она знала, кому обязана жизнью, и держала перед ним и ответ, и исповедь.
Её личные отношения с Богом были далеки от идеала, во всяком случае так считала воинствующая армия христиан-пуристов, ставящая ей в вину исполнение не только канонических госпелов, но и песен — рассуждений о жизни и трудном пути. Ха!!! Да никто из нынешних «властителей сердец» не нашёл бы, не сумел бы найти никакой в том разницы!
Жалкие напыщенные идиоты!
Она достаёт пачки долларов, складывает их в дорожную сумку, более походящую на скромный чемодан, и даёт знак водителю двигаться дальше. Ещё в один город, на ещё одно выступление.
1960-й.
Махалии Джексон почти 50.
Наличными, невзирая на неудовольствие устроителей её выступлений, она берёт ещё и потому, что отдаёт их на помощь мирным протестам Мартина Лютера Кинга. Бумажные деньги не оставляют следа. Так много она теперь зарабатывает, так горько упрекают её её же чёрные братья за то, что стала она недоступной роскошью для любой нищей и чёрной церкви. Знали бы они, на что идут белые деньги! Впрочем, ей это всё равно. Она никогда об этом не думает.
Она думает о Боге.
«Меня не волнует, что там написано у вас в контракте! Если я пою In The Upper Room 27 минут подряд против пяти прописанных — то так тому и быть! Меня ведёт Бог! Он во мне, в моём голосе, и это его, а не меня слушают люди в зале!»
Она чертовски упряма и последовательна. Она всегда — и в бытность на Apollo Records под «крылом мистера Бермана» (мерзавец... задерживал гонорары, довёл дело до сознательной просрочки контракта, да она и сама ушла), и в годы на Columbia Records «под крылом мистера Миллера» (этот оказался значимо приличней) — отказывалась от коммерческих записей, от развлекательной музыки. Она и себе не позволяла ходить на спектакли, мюзиклы и услаждать собственный слух прочими голливудскими и бродвейскими водевилями.
Ну... Несколько раз она там, по правде сказать, была. Об этом узнал её добрейший дядюшка, из тех, кто по-настоящему протягивал руку помощи в труднейшие времена, — они столкнулись нос к носу на улице, когда выходила она с представления... Дядюшка чуть не умер от ужаса и стыда, Махалия дала ему зарок и впредь его не нарушала.
Компании звукозаписи, словно хитровыделанные змеи-соблазнители райских кущ, месяц за месяцем и год за годом требовали от неё блюза и джаза: «Мэм! Это немыслимые деньги! Мы сметём рынок с такими записями!»
Она предпочитала сметать залы, полные верящих в госпел и молитву силам небесным. Всей мощью своего голоса, в розовом (чаще прочего) платье до самого пола, с закрытыми глазами, непрерывно пританцовывая и улыбаясь сквозь слёзы, она пела!
Для нас с вами.
Там был один мальчик.
Южанин.
Очень хороший и добрый мальчик, попавший в руки полковника... Трижды проклятый проходимец... Да будут прокляты все они, импресарио сатаны...
Мальчика звали Элвис. От так восторгался её пением, её записями, так искренне был рад её визиту на съёмочную площадку его последнего художественного фильма. Change of Habit — да-да, именно так он назывался. Он играл там врача клиники для бедных, играл на удивление хорошо, и три монахини, что по сюжету приходили под видом обычных женщин помогать больным, — как естественно они смотрелись, уже потом, в готовом фильме, на экране...
Он сказал ей: «Я поклоняюсь вашему голосу, мэм. Вы моя любимая певица. Когда я слушаю ваши пластинки, я становлюсь лучше. Из меня уходит темнота...» Она ответила: «Ты записываешь замечательные духовные альбомы, Элвис. Поверь мне, замечательные. Твоя мама тобой гордится, я в этом уверена».
Махалия Джексон умрёт через три года после той встречи, в конце января 72-го, и мальчик, всемогущий Элвис Аарон Пресли, будет рыдать в номере отеля Hilton— это будет второй день зимнего фестиваля, он даст 57 блестящих концертов за 29 дней и улетит в Мемфис совершенно опустошённым...
В марте того же года он скажет Джо Эспозито: «Когда ушла мама, я был совершенно сломлен. Похоже, теперь я сломлен окончательно...»
Ей было всего 60.
Она благословляла Кеннеди в первый день его президентства и пела на его похоронах.
Она долгие годы была рядом с доктором Кингом и провожала его в последний путь. Она устала от лживой и вездесущей Америки. Она брала за присутствие при её диалоге с Богом наличными. И правильно делала.
Таких, как Махалия Джексон, больше нет.
Им не из чего взяться.
Только после великих бед и страшных потрясений.
Я почти забыл, что хотел вам сказать...
Great Songs of Love and Faith — её альбом 1962 года. За него она получит Grammy Award for Best Gospel or Other Religious Recording. За него же будет осуждаема пуристами и прочими поборниками чистоты мозга и сердца.
Какая жестокая бессмысленность. Вы послушайте, послушайте... Вы должны это послушать — чистая музыка, свет, слёзы...
Когда кто-то, кто не умеет сам говорить с Отцом небесным, принимается поучать и наставлять «всяких скудных умом» — берите стул и... Вы поняли. Тут не до сантиментов.
Хорошо бы написать книгу.
Много книг.
Можно и ничего не писать.
Слушайте настоящую музыку.
Гоните прочь темноту.
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.