Писатель Евгений Водолазкин: Мы переходим к ночной культуре
Человек, который не умеет забывать – герой нового романа Евгения Водолазкина «Чагин». Прямого прототипа у него нет, заявлял писатель. Но есть черты Соломона Шерешевского – советского журналиста и мнемониста. Он свои навыки демонстрировал на сцене – а книжный Исидор Чагин идет в архивариусы: спасает цифры и имена от забвения.
О феноменальной памяти, движении к Средневековью и защите русского языка – в интервью Евгения Водолазкина MIR24.TV.
Что бы вы сказали самому себе из далекого прошлого сейчас, если бы была такая возможность?
– Запоминай все хорошенько. Все пригодится.
Ваш новый роман «Чагин» – как раз о человеке, который помнит все. Как работает его дар?
– Все в мире существует в определенных парах, в противостояниях полюсов. Слово существует только потому, что существует молчание. Вымысел существует только потому, что существует реальность. Мы стремимся позабыть то, что нас печалит и угнетает. Не чувствуем так ярко, как в момент событий. А здесь у человека эта свежесть восприятия, эта эмоциональная память, – она удивительно сильна. У него такая синестезия происходит – это несколько типов памяти: фотографическая, визуальная, память на запахи, память на звуки. Все вместе это дает такой совершенно невозможный эффект.
«Чага – это рак березы» – написано у Солженицына. То есть, фамилия у Чагина символическая? В чем суть этого символа?
– Я часто подхожу к фамилиям не содержательно, а эстетически. Мне нравится фамилия Чагин. Она какая-то платоновская. Он такой чудик – и для чудика такая фамилия очень подходит. Как его отец сказал: «Пусть будет Исидором», ничего не объясняя, – так и я сказал: «Пусть будет Чагиным».
А нужно объяснять такие вещи, как думаете?
– Обычно не нужно. Объяснение всегда снижает эффект влияния на читателя. Нет ничего хуже, чем когда человек рассказывает, допустим, анекдот, а потом объясняет, почему он смешной.
Ваш любимый жанр – роман-житие. «Чагин» – тоже?
– Да. Собственно говоря, житие не так выходит за пределы традиционной литературы, как можно подумать. Житие – наследник прямой в отношении мифов о героях. Другое дело, что герой иной уже. Античные мифы о героях повествовали, например, о Геракле и его подвигах, а повествование средневековое – житийное – уже о духовном восхождении.
Это так актуально, потому что нас ждет новое Средневековье?
– Мы сейчас получаем определенные черты Средневековья. Это не значит, что оно наступает. Думаю, придет какой-то новый тип культуры. Более глубокий, потому что, если пользоваться терминологией Бердяева, бывают культуры дневные и ночные. Культура дневная – яркая, искрометная – это Античность и Новое время. А Средневековье – это ночная культура. Ночью человек переживает то, что прожил за день – усваивает, делает своим. И это более глубокий процесс, чем просто производство текстов. Сейчас, может быть, мы переходим к этой ночной культуре, в которой, я надеюсь, будет место и свету Нового времени, и глубине Средневековья. Мне кажется, это будет симбиоз эпох.
Ваш роман «Авиатор» собирается экранизировать Данила Козловский. Как продвигается работа?
– Было несколько проектов сценария. И мы наконец нашли нужную интонацию. Фильм не должен быть копией книги. Это было бы скучно.
Насколько ваши книги вообще «переводимы» на язык театра и кино?
– Многое непереводимо. Не только из моего. Например, поэзия непереводима – человек на другом языке создает похожее стихотворение, но совершенно отдельное. Чтобы перевести Пушкина, нужно, чтобы на другом проводе был тоже Пушкин местный какой-нибудь. А это исключено. Перевести можно исторический роман – когда каждое слово используется в своем лексическом значении, нет никакого надтекстового смысла, никакого пара над этой кастрюлей нет. Но вот здесь, в сценарии «Авиатора», вроде бы очень точно все найдено.
Не так давно в Госдуму был внесен проект закона о защите русского языка. Вы согласны, что русский язык надо защищать?
– Во Франции существует закон Тубона, который запрещает в речи средств массовой информации использовать американизмы там, где есть красивые французские слова. Это я говорю по сути проблемы. И эта суть не в высоком патриотизме говорящих, а вопрос стиля – прежде всего. Потому что зачем говорить «паркинг», если есть «стоянка»? Таких слов масса, я об этом писал.
А о форме решения этой проблемы я бы подумал. С возрастом я все меньше полагаюсь на запретительные меры и какие-то административные вообще вмешательства. Язык – живая система, которая сама себя регулирует. Можно доводить до сведения людей, которые не очень хорошо владеют стилем, что лучше сказать иначе. Я призываю просто внимательно относиться к родному языку, но вызывать полицию при всяком неточном употреблении слова – мне кажется, это неправильно.