Певица Екатерина Семенова: Я — гадина только на работе

Екатерина Семенова любима многими людьми старшего поколения. «Вечерняя Москва» побеседовала с певицей, которая в январе отметила День рождения. Оказывается, исполнительница таких хитов, как «Подруги замужем давно», «На минутку», «Школьница», «Последнее танго» и других, в детстве вовсе не мечтала о покорении песенного олимпа.

— Катя, по-моему, вы единственная из звезд советской эстрады, кто в нежном возрасте не представлял себя стоящей на сцене…

— Я не просто не мечтала, меня в музыкальную школу-то заставили поступить. Дома у нас инструмента не было, и я ходила к соседскому мальчишке Андрюхе Кудрявцеву, а он музыкой занимался с преподавателем. Мне лет восемь тогда было. И вот как-то сижу я у него, пою, соловьем заливаюсь, а преподаватель спрашивает: «А где мама этой девочки?» Пришла моя маман, бывшая фронтовичка, и учительница Зоя Ефимовна ей сказала: «Вы совершаете преступление, не обучая девочку музыке». И у нас в доме появилось пианино.

А надо сказать, что, когда к маме приходили подруги, они курили на кухне… Я все время лежала под дверью кухни и слушала, как они разговаривают матом, «впитывала», значит… И вдруг мама говорит: «Девки, я своей на три года взяла пианино в кредит». Слово «кредит» мне было не знакомо, но «на три года» я усвоила. Я ворвалась в кухню со страшным матом, потому что я так разговаривала с пеленок и стала орать: «Я не хочу на три года! Я хочу навсегда!» И меня заставили поступить в музыкальную школу. Это был кошмар и ужас. Я так и не выучила ноты, я необучаемая. Это не шутка.

— Для композитора это странно!

— Все свои программы я выучивала на слух. Мой педагог Евгения Александровна Штальберг звала меня крокодилом. Я обгладывала ногти до крови, чтобы мне было больно играть на пианино. Как-то преподаватель не выдержала: «Господи, когда этот крокодил закончит музыкальную школу, я напьюсь, как свинья, у памятника Пушкину!» По дороге в музыкалку я иногда забегала в кафешку «Русские пироги». И в от однажды зашла туда, у меня же деньги были, я работала…

— А кем?

— С пятого класса подъезды мыла. Работала по чужой трудовой книжке. Устроили свекровь моей сестры, пенсионерку, а я несколько раз в неделю два подъезда убирала.

В общем, захожу в кафешку, чтобы чая попить с булкой, и вдруг — тыдын! — педагог мой сидит. Я подхожу и говорю: «Евгения Санна, я же к вам на урок иду». А она отвечает: «Катя, ты все равно не дойдешь! Давай хоть чаю нормально попьем».

А когда мне исполнилось 11 лет, мамы не стало, и я думала, что больше музыкой не буду заниматься. Но началась другая история: «В память о маме надо закончить…» В общем, семь лет пришлось отучиться.

— А когда первая песня была исполнена?

— Дома я, сколько себя помню, всегда голосила. А вот сестра у меня обладала изумительным сопрано и много лет была солисткой хора Локтева. Но она боялась сцены. И когда солировала, с ней стояла соседка по двору — Наташа Маркович, просто чтобы Люда была не одна. И вот Наташа стала известной артисткой, а Люда… Ну, это не ее было, так бывает.

Первые песни… Когда папа был еще жив, приходили его однополчане. И военные песни, которые они пели, я знаю и помню до сих пор.

А вообще моей коронкой был номер с прыгалками. Так как сестра Людка была красавица, умница и талант, в глазах мамы я была полной ее противоположностью. Но когда ей говорили: «Софа, ну как же так, ты такая красавица, Людка красавица…» — мама, не давая закончить фразу, отвечала: «А Катька вот такая! Ну, ничего, она израстется, израстется…» И я в домашних программах чаще выступала не как певица, а как исполнительница циркового номера. Мне заплетали косички, давали в руки прыгалки и прятали за гобелен.

Перед моим выходом отодвигали штору, я выходила, скакала и пела: «Я Земля, я своих провожаю питоНцев!» Это был страшный восторг, потому что, мало того, что у меня был бас, так я еще и толстая была ужасно.

А по-настоящему распелась я в музыкальной школе, а то и позже. Помню, вскоре после моего поступления в нее к моей Евгении Санне пришел учитель по хоровому пению и сказал: «Катя — очень хорошая девочка, очень! Пусть только она на хор не ходит, я ей и так тройки буду ставить». Зато, когда я уже стала артисткой, я его встретила. Он бежал впереди меня и задыхался от восторга: «Моя ученица пришла!»

— В вашей судьбе важную роль сыграл Юрий Антонов. Он вас взял в свою группу «Аэробус».

— Да. И это был уже не первый ее состав (группа была основана в 1982 году Юрием Антоновым. Ее участниками в разное время были Евгений Маргулис, Сергей Кавагоэ, Вадим Голутвин, Виктор Буянов, Екатерина Семенова, Игорь Кларк и другие. — «ВМ»).

— Каков Антонов как руководитель? Про него разные вещи говорят...

— Он очень непрост. Но за то, что он так талантлив, можно все простить. Но нам доставалось страшно…

— Всем? Или только девочкам?

— А я единственная девочка была. Но пинка под зад, в буквальном смысле, перед выходом на сцену получить могла легко. Он человек настроения... Но я считаю, что два года работы у Антонова — это мой университет, консерватория и все что угодно. Он очень много дал мне в понимании того, что такое сцена и зачем на нее выходить. Он так гонял нас! Мы сдавали ему партии подпевок, зато и звучали чисто, как пластинка.

Кстати, именно у Антонова я усвоила: певица не имеет права выйти на сцену в том, в чем может сидеть кто-то в зале. На тебе должно быть все необыкновенное, пусть самое простое, но не такое, как у всех.

— То есть сценическую одежду вы шьете специально?

— У меня есть девочки, которые шьют. Я могу что-то купить, но я это перекрою и переделаю. Я на сцену одеваюсь крайне просто, но я знаю, что такого нет ни у кого. И это тоже один из уроков Антонова.

А самый главный, и его я тоже выучила навсегда, — нельзя халтурить! Когда я уже стала сольной артисткой и у меня был свой коллектив, я тоже своих гоняла, хотя мы все дружим, по жизни я нестрогая…

— Но вы же как-то раз уволили коллектив целиком.

— Да. Я — гадина только на работе. И об этом много говорили, я чего только про себя не слышала. Хотя у меня было всего два состава. А первый я уволила за неподобающее поведение.

— А что такое «неподобающее поведение»?

— Это были наши вторые гастроли на Дальнем Востоке. И вот моему коллективу привозят целый автобус «комсомольских активисток»… Я в этом смысле чудовищно непродвинутая. «Ну да, все мы комсомольцы…» — подумала я тогда. А когда утром мы с мужем единственные вышли к автобусу, я пошла по номерам людей будить: у нас в этот день было два концерта. И когда я все это увидела… Мы ехали молча, отработали концерты, и я директору сказала: «Завтра я с ними работать уже не буду. Ребята, спасибо большое за службу! Я понимаю, что вы все — взрослые люди, у всех свои хотелки… Но мы вернемся в Москву, а вот ты, например, ко мне с женой Танькой домой приедешь. И как я ей в глаза буду смотреть?» Ну, директор был нормальный, он понял. И когда я набирала второй коллектив, конечно, все музыканты об этом случае были наслышаны. Я знаю, что меня Глызин и Салтыкова называли гнидой последней за то, как я со своими музыкантами обхожусь. Я объясняла всем: «Слушайте, если кому-то не нравится, я никого не держу. У меня такое условие». Чем люди занимаются в Москве — не мое дело, но это — гастроли!

— Ясно. Это ваша зона ответственности. А под «фанеру» когда-то приходилось работать?

— Два раза. Многие уже тогда работали под «фанеру»… Осуждать не осуждаю, но это же неинтересно, ну правда! А первый мой сольный концерт под фонограмму был в Витебске. Я до этого в Монголии больше месяца работала, связки не выдержали. И мне между концертами в них адреналин кололи. А наш режиссер Женя Левин из самых лучших побуждений вынес мне чай горячий, я сделала глоток и... замолчала. А назавтра — последний концерт. Пошли с музыкантами в магазин, накупили моих пластинок. Зрителей я честно предупредила, что буду под фонограмму выступать. Как я пела, не помню — так мне страшно было. И то же самое случилось через какое-то время в Ставрополе.

— Считается, что детство заканчивается, когда последний из родителей нас оставляет. Вы их рано потеряли...

— Я вам откровенно скажу, что испытываю сумасшедший восторг, когда человек примерно моего возраста говорит: «Я к маме поеду». Да, родителей не стало рано. Папа ушел еще раньше мамы, 7 января 1967-го, мне шесть лет в этот день исполнилось. Он в командировке был. Помню: раннее утро, а мама мне уже бантов навязала: соседи придут поздравлять… Просыпается сестра Люда и говорит: «Мама, мне сон приснился, что папа умер». А у них связь с отцом была какая-то нереальная. Папа меня не очень любил, он мальчика Федю ждал вместо меня. И когда он пьяный был, а в Москве он был таким всегда, он вообще жил в командировках, он просил прощения: «Прости меня, что я Людку люблю больше!» Ну, неважно... Так вот, вдруг раздается телефонный звонок. Мама говорит: «Але!» — и начинает по стене съезжать. Ей сказали, что муж умер. Он с коллегами зашел в лабораторию и предложил: «Давайте за Катьку бахнем и пойдем вершить большие дела!» Взял какую-то неподписанную колбу, а в ней оказался древесный спирт. Так, извините за черный юмор, папа и умер за мое здоровье. Признаюсь, что я, взрослый человек, иногда плачу от несправедливости, что ли. Потому что мне до сих пор хотелось бы, чтобы все мои родные были не за одной оградкой, а рядом со мной.