Юрий Богатырев: чужой среди своих.

Никита Михалков; — Я познакомился с Юрой в "Щуке". Он учился на два курса младше меня. И я помню его невероятно дородную внешность... Помню его в самостоятельной работе по "Подростку" Достоевского — он приготовил отрывок и замечательно там играл... Уже тогда он считался очень перспективным актером. К тому же у него еще было дарование художника. А также замечательный юмор, деликатность в обращении. То есть это был как бы образ артиста начала XX века — МХАТовской школы, с интеллигентными манерами и веселыми шутками... Но мы не были еще близко знакомы... А когда я начал снимать свою дипломную работу "Спокойный день в конце войны", то, совершенно естественно, обратился к своим однокашникам — Сереже Артамонову, Вале Смирнитскому, Саше Пороховщикову... И, конечно, к Юре. Тогда-то он и попал к нам на съемочную площадку в первый раз. У него была очень маленькая роль. У других, правда, еще меньше, но там были хоть какие-то слова. Но зато у него была замечательная фактура — белоголовый, голубоглазый, с русой щетиной... Потрясающая фактура... А в "Свой среди чужих…" на роль Шилова я уже никого не пробовал, кроме Юры. Его физическая форма вызывала у всех уважение. Он был совершенно фантастической выносливости. Его огромные руки все называли "верхние ноги" — они были с гигантскими кистями и толстыми, мощными пальцами. Вообще Господь одарил его совершенно невероятной фактурой. Юра был сложен так потрясающе, что, когда мы снимали финальную сцену, где он бежал в маечке навстречу товарищам, то он, никогда не занимавшийся спортом, выглядел настоящим ширококостным атлетом с рельефными мышцами... Помню, спросил его: "А верхом ты ездишь?" — "Никогда не ездил..." — "Ну и как ты?" — "Я научусь". И он сделал это просто в считанные дни и виртуозно, — сел на коня и тут же поехал. А однажды я испытал шок, когда мы должны были снимать сцены, где он сжимает кулак. Я увидел, как он абсолютно по-женски сжал кулак, прижав большой палец к ладони, и был совершенно потрясен. Я спросил: — Юра, ты что? Ну-ка, ну-ка, сожми кулак. Ты что, никогда не дрался? И он признался, что никогда. Я пришел в ужас, потому что в картине были и бои, и пот, и кровь, и все такое мужское... Мы начали репетировать сцену драки — и он все сделал потрясающе, абсолютно точно. Юрий Богатырев в роли Шилова. Фото из открытых источников. …В "Неоконченной пьесе…" для Юры уже специально писалась роль. И сумасшедшее удовольствие была эта работа — то, как мы искали и находили образ Войницева... Мы понимали, что Серж — это такое большое, трогательное, глупое, наивное, слабое и в то же время очень искреннее и честное существо. Такой Пьер Безухов, только глупый. Но глупость тоже бывает разная. Это была не глупость, а, скорее, такая звенящая ограниченность. Труднее всего играть это. И Юра делал это ювелирно, на каких-то невероятных полутонах. Его образ родился от походки героя — это Юра предложил сам. У него было плоскостопие, поэтому ему специально делали очень большие ботинки: размер был гигантский. Ему изготовили ботинки еще больше, и он поджимал пальцы на ногах, поэтому его походка становилась такая... шлепающая. Он шел, как ходят плоскостопные люди, — с пятки с развернутыми носками и шлепая. И как только он пошел этой походкой— все сразу стало ясно. Все слилось в один образ: и шляпа с высокой тульей, надеваемая прямо, и огромные руки, и трость, и косоворотка — все сразу заработало... В "Обломове" он сыграл, на мой взгляд, достаточно убедительно Штольца. Юра его очень очеловечил. Сделал из него не бездушную машину, а человека, который просто искренне не понимает, что такое русская душа. Квинтэссенция этой роли — эпизод, когда отец провожает мальчика Штольца учиться. В сцене прощания с отцом Юра сыграл безупречно точно. И, конечно же, для меня чрезвычайно важна сцена в бане. Эти две кульминации Юра провел замечательно. …Для Юры главное было — поймать точный камертон. Когда он его ловил — дальше уже все катилось само собой... Юра действительно был гениальный артист. Я имел счастье и смелость говорить это ему в лицо и считал, что ему очень важно было это слышать. Ему нужно было, чтобы его ценили. Ему так не хватало внимания… Сергей Шакуров: — Это был очень добрый человек. Он всех любил и обязательно говорил добрые слова. Причем так естественно, просто и адекватно, что, конечно, его все тогда любили. Не знаю, может быть, ему не хватало, действительно, какого-то эгоизма. Артист должен быть эгоистом, понимаете? Иначе он начинает разваливаться. Может быть, не хватало именно вот этого… Но я не могу себе его представить другим. Наталья Варлей: — Впервые я увидела Юру на ступеньках Щукинского училища. Мы вместе поступали на первый курс. Он стоял в центре толпы абитуриентов — такой большой, вальяжный, громкий, что-то рассказывал и держал внимание всех. И потом на протяжении всех четырех лет нашей студенческой жизни он так и притягивал всех нас какой-то необыкновенной внутренней силой. Это, наверное, и есть магия таланта. С ним мы сразу прониклись пониманием. И так невольно получилось, что в нашей общей студенческой жизни главная, ведущая роль была у Юры. Он всегда был в центре внимания. Мы все старались говорить, как он, шутить, как он, — вкусы всего нашего курса были подстроены под Юру. При этом над ним немножко подсмеивались, подтрунивали, "пельмень" называли его — но с такой любовью, с такой нежностью. Или "бело-розовый": он был как зефирчик — мягкий, пухлый, уютный, с большими, словно припухшими губами. Фото из открытых источников. И в то же время удивительно легкий. Просто потрясающе легкий. Я очень хорошо помню, как он танцевал на уроках танцев — просто летал. Он замечательно пел. У него был прекрасный голос, удивительный слух. На всех занятиях по мастерству он часто слушал вполуха, делая какие-то наброски, рисунки, зарисовки, шаржи... карандаш из рук никогда не выпускал. Однажды нарисовал и меня — висящей головой вниз на трапеции. А лицо получилось перевернутое. Почему-то он так меня увидел. Жаль, что этот портрет у меня не сохранился. Александр Ширвиндт: — Он был совершенно разносторонним. Мог замечательно сыграть лирического героя. А затем очень легко уходил в характерность. Юра был очень подвижен внутренне, разнообразен, мягок необыкновенно... Мягкость — это было основное его качество, редкое среди артистов. При этом он отличался поразительной творческой интуицией: он никогда не позволял себе делать что-то выше той органической планки, которая была в нем заложена. У него был какой-то внутренний камертон, который не позволял ему "плюсовать", наигрывать, говоря нашим шершавым актерским языком. Он всегда был предельно органичным. И отсюда мягкость. А разнообразие талантов у него было фантастическое. Он не только пел, музицировал, но и замечательно рисовал. У меня сохранились его рисунки — Юра легко их дарил... При этом он был человек корректный и очень ранимый. Артисты ведь обычно очень зависимы от чужого мнения. Сыграют спектакль, и за кулисами у них в глазах собачий вопрос: "Ну как?" У Юры этого не было. Он был как бы... над схваткой. Он сам знал, что ему хорошо и что — плохо... Константин Райкин: — Ко мне он сразу очень расположился. Уж не знаю, почему. И мне он был интересен. Обаятельный, красивый, явно умевший тогда больше, чем большинство из нас. Во всяком случае, больше, чем я. Потому что я тогда ничего не умел, а Юра уже профессионально выступал на сцене, работал чтецом. У него была очень хорошо поставленная речь, красивый разработанный голос. Он создавал впечатление более взрослого, опытного в профессии, в актерском деле, к которому мы только приступили. При этом он был очень доброжелательный, открытый… У него были свои взгляды на искусство, свои оценки спектаклей и актеров. И он охотно делился своими впечатлениями от искусства. Казалось, он излучал особую ауру… Мы быстро подружились с ним. И дальше это уже продолжалось на протяжении многих лет. …Папу он совершенно боготворил. И папа, и мама, вообще вся наша семья, сразу почувствовала в нем очень приятного и одаренного человека. И его вхождение в наш дом было органичным, естественным. Он у меня часто бывал, длительные периоды просто гостил в нашем доме. Мог несколько месяцев пожить у меня… Иногда у него бывало какое-то неконтактное настроение. Он уходил в себя. Очень подолгу рисовал, не общаясь. От него в компании иногда исходила такая иногда аура… неконтактная. Сидел молча, подолгу, часами, мог рисовать у всех на глазах, не разговаривая. Он умел закрываться. И довольно часто. Хотя, в целом, всё равно я назвал бы его человеком общительным и светлым по своей энергии. …Конечно, по мощи таланта, по энергии, по голосовым и внешним данным он был абсолютно театральный артист… А кино, конечно, технический вид искусства. Актерское искусство, как говорится, на чистом сливочном масле, — это театральное искусство. А Юра с какого-то времени очень увлекся кино. Потому что хотел быть знаменитым. Тут был момент тщеславия… Это естественное дело для артиста, что он хотел быть знаменитым. И он им стал. Радовался от того, что его узнают. Я же уверен, что слава – это не самое важное. Но тогда ему хотелось отведать этого блюда, чтобы потом иметь возможность от него отказаться. Он это не прошел, не успел утолить этот голод и повзрослеть. Но жил органично между театром и кино. Фото из открытых источников. Профессионализм – это особая честность в профессии, Юра был профессионал в высочайшем смысле. Его можно назвать великим артистом, но он был еще высочайшей степени оснащен технически. И черты его характера очень подходили для того, чтобы быть артистом. Он был жертвенный, серьезный, увлекающийся, эмоциональный человек. Все эти качества очень годились для того, чтобы заниматься той профессией, которой он занимался. …При этом он был человеком эмоций и предчувствий. Это было очень развито у Юры. Про свою раннюю смерть он мне говорил не раз. Я тогда считал, что он таким образом как бы интересничает. Юра не раз говорил, что точно знает, что умрет рано… Причем говорил об этом так житейски, без всякого трагизма. По касательной как-то, не специально, а к слову. Поэтому нами это серьезно не воспринималось, а как нечто забавное, просто странность. Александр Адабашьян: — По-настоящему мы с ним сблизились на почве изобразительного искусства. Он же учился в художественном училище, а я уже закончил к тому времени Строгановку… Я помню, что для Юры стали откровениями мои рассуждения по поводу "мирискусников" и передвижников. Он был человеком чрезвычайно восприимчивым, и когда мы начали разговаривать на эти темы, то стали вместе ходить в Третьяковку и Пушкинский музей. Помню, как однажды он пришел домой из магазина очень сильно расстроенный, с глазами, полными слез. И трагически молчал на кухне, сев за стол. Было видно, что ему явно требуется участие. Я спросил, в чем дело. — Меня не узнают на улице! — с отчаянием выговорил он. Это его расстраивало. Юра тогда уже снялся в нескольких картинах. А на улице прохожие его действительно не узнавали. Почему? На мой взгляд, именно этим он и был замечателен: не было в нем ни одной яркой характерной черты — весь белесый. Но, по-моему, это совершенно замечательное качество актера, когда нет ярко выраженной внешности, когда из "материала" можно лепить что угодно. И я ему об этом говорил. До сих пор не понимаю, как он этого достигал, но Юра был совершенно не похож на своих персонажей, хотя снимался почти без всякого грима. В кадре он буквально физически менялся. Его трансформация была поразительной. Если поставить рядом его героев и сравнить — разные люди! Он мог одновременно играть в двух разных фильмах полные противоположности — обрюзгшего толстяка и мускулистого подтянутого супермена. Он практически нигде и никогда не был похож на себя. Это ценное актерское качество. Когда Никита Михалков пригласил его на "Свой среди чужих...", он был такой… рыхлый бело-розовый блондин. Он плохо загорал, кожа сразу становилась розовой, белесые брови выгорали. Он не занимался никаким спортом, был весь какой-то аморфный. Но в картине получился спортивный, жилистый, замечательно держался в седле. Потом в "Неоконченной пьесе…" он вдруг снова предстал абсолютно бесформенным, расслабленным. Правда, небольшой животик ему там подкладывали, но все равно... физиономия абсолютно другая. А Штольц — опять строгий, сухой, подтянутый, весь спортивно-"англичанский". Эти его мгновенные переходы удивительны. То же самое с ним происходило в театре. Притом что он никогда не пользовался никаким пластическим гримом или париками. Он не мог быть никем другим, кроме как актером. Это совершенно точно. Актерство было его постоянным состоянием. Он актерствовал всегда, но это была не работа на публику с конкретной прикладной или прагматической целью — чего-то достичь, иметь какую-то выгоду... Это была форма его существования. Так, он абсолютно искренне играл в вегетарианца. В этом вовсе не было никакой позы. Он мог подробно объяснить, почему он вегетарианец, почему он может есть только травку, а мясо не может. И через неделю вы могли его встретить на улице с двумя килограммами вырезки. И это было продолжение темы. Он уже кричал с тем же грубоватым темпераментом: "Какого хрена траву эту есть! Надо есть мясо! Нужна сила!" Это означало, что в данный момент Юра — по своей жизни — в какой-то другой роли. Ему просто нужно было разрядить свой актерский аппарат. Бродившие в нем несыгранные, неконкретные, недовоплощенные герои мучили его — их надо было выплеснуть. Вот он и доигрывал самого себя. Но все время разного. То он скромный, несчастный, то, наоборот, наглый, уверенный в себе, то сверхрациональный, то — эдакий сумасшедший безумец не от мира сего. Фото из открытых источников. Татьяна Догилева: — По сценарию "Нежданно-негаданно" у нас была любовь. Но… начались проблемы. Режиссер страшно нервничал, везде искал какие-то подвохи, интриги. Материала нам не хватало. И хотя Юра был вроде как звездой, но его интеллигентность и скромность мешала дать отпор нападкам режиссера. Но эти проблемы нас с ним очень подружили. Мы держались друг за друга, потому что нам доставалось обоим. Тогда я, неопытная актриса, думала, что картина будет ужасающая – по тем скандалам и истерикам, которые нам закатывал режиссер. Я была настолько уверена, что это плохо, что даже не пошла на премьеру фильма в Дом кино! Думала, что это будет позор. А Юра пошел, он был мудрее меня. Потом позвонил, говорит: "Ты знаешь, Эйзенштейн прав, кино – это искусство монтажа. Он что-то там намонтировал, и получилось очень даже всё ничего". Сейчас Юра уже из легенды. Мы его помним, любим. Юра Богатырев — это нежность в сердце, теплота. Прекрасный, добрый, светлый человек с очень непростой судьбой.