Ода последнему романтику

Сегодня, в канун юбилея музыка Рахманинова звучит практически повсеместно, и в Московской филармонии имя композитора – практически на каждой афише. Неизменно стильно оформленная филармоническая полиграфия и при таком монографическом характере программ выделяется креативом: все афиши выполнены в едином монохромном цветовом решении, но с каждой взирает разный портрет Рахманинова. А размещённая в фойе ростовая фигура композитора, вдобавок к нему, смотрящему со всех афиш, и вовсе создают впечатление, что Сергей Васильевич сегодня – "наше всё" в музыке, но при всём своём величии, он – такой наш, русский, близкий, великий, но вместе с тем, понятный классик. Несомненно, такой подход к юбилею находит самый непосредственный отклик у публики, чему свидетельством – услышанные в фойе восторженные восклицания: "Как прекрасно, что мы можем слушать и понимать эту великолепную музыку!". А пониманию отнюдь не самых простых симфонических замыслов Рахманинова способствовали комментарии к каждому отделению Артёма Варгафтика, который в своих, как всегда, остроумных, полных увлекательных фактов, но при этом лаконичных текстах настраивал слушателей на нужный лад. Фото предоставлено пресс-службой оркестра Открыв концерт самым первым, романтичным оркестровым опусом композитора – симфонической фантазией "Утес", Госоркестр Татарстана под управлением Сладковского воплотил не только ту утончённость и элегичность, за которую Рахманинова называют "последним романтиком", но в кульминациях достигал поистине вагнеровского звучания. Следом прозвучало последнее произведение, написанное композитором для фортепиано с оркестром – Рапсодия на тему Паганини. Одно из самых часто исполняемых и часто цитируемых (в самых разных видах – от рингтонов до всевозможных саундреков) сочинений Рахманинова, Рапсодия исчерпывающе демонстрирует еще одну знаменитую сторону рахманиновского таланта – блестящую исполнительскую виртуозность, которой прославился и сам автор, и пианисты, играющие его музыку. Солирующий в Рапсодии Константин Емельянов в своём исполнении следовал кредо Рахманинова: при всей увлечённости блеском и виртуозностью, не забывать, что важнейшее в музыке – это лирическое высказывание. Несомненно, самому композитору нравился и льстил его авторитет одного из лучших пианистов своего времени, и, конечно, создавая свои фортепианные опусы, он рассчитывал на их исполнение при своих триумфальных выходах на сцену. В этом контексте обращение к цитате из Паганини, фантастического виртуоза скрипки, приобретает особый смысл и символизм. Собственно, инфернальную природу гениальности как Паганини, так и Рахманинова-пианиста чувствовали многие, например, Константин Сомов, описывая свой портрет композитора писал: "Рахманинов вышел у меня грустным демоном – сходство внешнее не разительно, но все говорят, что я изобразил его мятежную душу". В исполнении Емельянова эта рахманиновская "душа" гибко сплеталась с блестящим "пианизмом", придавая музыке нежную, постромантически утончённую манеру повествования. Квинтэссенцией этой проникновенной лирики стала и сыгранная на бис фортепианная "Элегия". Фото предоставлено пресс-службой оркестра Главным же событием вечера стало исполнение Второй симфонии. В интерпретации Госоркестра Татарстана под управлением Александра Сладковского она прозвучала так, что при всём обилии рахманиновских программ, этот концерт, несомненно, стал особенно заметным событием. С самой первой впечатляющей кульминации в меланхолическом вступлении к первой части Сладковский обозначил главную драматургию, как движение от размеренного созерцания к импульсивной, страстной эмоции. И оркестру Сладковского потрясающе удались все многочисленные волнообразные переходы от роскошной, богатой деталями картинности к захватывающим эмоциональным кульминациям. Зал слушал симфонию замерев, на едином дыхании, но при всех достоинствах каждой части, главным эмоциональным центром стала медленная, третья. Крайние части оказались монументальной аркой, обрамляющей лирический центр этой стройной симфонической концепции. Вторая часть, скерцо, изобиловала эпически-архаическими картинами, динамично чередующиеся музыкальные зарисовки ассоциировались и с историческими, и с бытовыми образами. И складывалась невероятно сильная, эффектная, буквально следующая словам А. Блока картина: "Великая, необозримая, просторная, тоскливая и обетованная, та, что мы привыкли объединять под именем Русь..." Фото предоставлено пресс-службой оркестра В исполненной с невероятной эмоциональностью третьей, медленной, части Сладковский и Госоркестр Татарстана воплотили, пожалуй, самую загадочную и восхитительную особенность музыки Рахманинова. А именно: неуловимое перевоплощение пейзажно-жанровых картин, которые ярко и цельно рисуются в сознании, в страницы пронзительных лирических исповедей. В этой медленной части оркестру Сладковского невероятно сильно удалось раскрыть ту потрясающую образную свободу, гибкость переходов от эпических смыслов к той страстной экспрессии, которая стала особенностью всего творчества Рахманинова, но наиболее ярко воплотилась в медленной части Второй симфонии. Особой трепетностью нюансировки и обилием тонких оттенков эта лирическая исповедь отличалась в начале и в репризе, где многочисленные выразительные оркестровые соло прекрасно передавали то скрытое лирическое волнение, которое ощущается у Рахманинова даже в моменты покоя и безмятежности. "Главным" лейттембром части стал кларнет (Артур Мухаметшин), выразительно сыгранное соло которого гибко подхватывали английский рожок (Дмитрий Никитин) и гобой (Андрей Шубин). А в репризе краткие, но невероятно объемно и колоритно сыгранные соло флейты (Венера Порфирьева), валторны (Сергей Антонов) и скрипки (Алина Яконина) еще сильнее подчеркнули оркестровые красоты этой симфонической фрески, всё богатство которой сполна показал москвичам Госоркестр Татарстана под управлением Александра Сладковского. Концертный зал имени П.И.Чайковского наградил казанских музыкантов стоячей овацией и, казалось, готов был рукоплескать бесконечно. Маэстро Сладковский эффектно вызвал на аплодисменты каждого из солистов оркестра, концертмейстеров групп, и лишь с уходом музыкантов со сцены публика, переполненная впечатлениями, стала расходиться.