Свидетельство о жизни рисовальщика Ефремова

Среди чиновников и бизнесменов давно пошла мода на картины Алексея Ефремова. Его монограмму в виде бабочки знают даже Дмитрий Медведев и Сергей Степашин.

У тех, кто ходит по улицам Екатеринбурга пешком, есть несомненное преимущество перед випами – популярного художника в любую погоду можно встретить где-нибудь на берегу Патрушихи, в дендропарке или одном из старых кварталов Екатеринбурга. И в момент встречи не только посмотреть за его работой, но даже пообщаться.

Но для беседы на "Творческой кухне "Уралинформбюро" Елена Мезенова и Вадим Дынин все же выбрали мастерскую Ефремова.

– Алексей Валентинович, правда, что вы пишете по 200 картин в год?

– Не меньше, даже где-то 250.

– Ого! Чуть ли не каждый день по картине?

– Мы недавно были в Верхотурье – я написал четыре работы за день. Потом я их доделываю. Не получается работать каждый день, я был бы счастлив, если бы такая возможность была – писать по четыре работы каждый день, и чтобы все – шедевры… (смеется).

– У вас есть такие работы, которые вы принципиально не продаете?

– Конечно. У меня дом наполнен теми работами, которые мне так или иначе дороги. Они – моя биография. Когда человек умирает, выдают свидетельство о смерти, рождается – о рождении. А творчество – это свидетельство о жизни.

Например, вот эта работа – шедевр. Я ее, конечно, не продаю, хотя каждый раз кто-то хочет ее унести.

"Эта работа – шедевр. Я ее не продаю, хотя каждый раз кто-то хочет ее унести"

– А вот картина, датированная 1992 годом…

– Это – прошлый век, это как будто другой человек написал, у меня было другое мировоззрение, другое мироощущение, все было другое.

В то время я занимался музейным проектированием. В составе группы "Артефактум" под руководством Юрия Калмыкова мы 20 лет оформляли экспозиции. Объездили полстраны – Таймыр, Приобье, Татарстан… В Екатеринбурге мы много сделали: ямщицкую в Литературном квартале, зал рядом с Шигирским идолом в Музее истории и археологии Урала, в Музее природы на Плотинке есть моя диорама, какие-то диорамы там я приводил в порядок. Перечислять можно долго, порядка 60 музеев и экспозиций было сделано.

А однажды мне пришло в голову, что хватит, как говорят, "работать на дядю". И я стал каждое утро до того, как прийти на службу, что-то свое писать.

– Итак, в 90-е вы стояли писали на улице, еще никому не известный художник. А как в итоге вы оказались в той точке, в которой сегодня находитесь?

– Я думал об этом и для себя выделил несколько основных принципов успеха художника. Во-первых, это образование. Во-вторых, наличие какого-то таланта. И в-третьих, коммуникабельность.

– Коммуникабельность? Почему?

– А иначе о тебе никогда никто не узнает. Мы ведь говорим о популярности. Как это бывает? Ты берешься за любую работу. Однажды приходит к тебе, например, главный бухгалтер Уральского банка.

– Алексей Валентинович, мне нужно нарисовать портрет мужа к 23 февраля.

– Давайте фотографию, нарисую.

– А что это у вас?

– Картины, старый город.

– А зачем мы каких-то лошадей печатаем в календарях? Давайте-ка завтра вот это, вот это и вот это принесите в банк.

Я принес. Спрашивают – сколько стоит? 200 долларов за каждую (это было в 2000-х годах).

Потом я три года сотрудничал с этим банком – он у меня скупал всё. Моими работами были одарены все випы. Баннеры висели по всему городу "Это наш город. Уральский банк реконструкции и развития", а в качестве иллюстрации – мои картины шестиметровые. У какого еще художника это было? (смеется).

В результате ты попадаешь в обойму. Все крупные начальники имеют твою работу, а все их замы понимают, что раз у шефа есть, значит, им тоже надо… Я предполагаю, что это так работает. Но при этом картина все равно должна цеплять, должна быть неплохой, чтобы вот это все случилось.

Можно было просидеть дома, не показывать ничего никому, можно было пойти на улицу и продавать работы за 200 рублей – еще не факт, что купят. Мы же все когда-то на "панели" рисовали, в сквере на Вайнера. Я в то время, это было после художественного училища, работал в 4-й школе искусств, мне 21 год, уже семья, дети. Так за выходные на "панели" я зарабатывал больше, чем за месяц в школе… Я тогда не отказывался ни от какой работы, такое время было. Контролером даже подрабатывал, в трамвае билеты проверял.

– У знаменитого художника Павла Корина была задумка написать картину "Реквием. Русь уходящая", а вы, получается, пишете "Уходящий Екатеринбург"?

– У меня такой задумки нет. Просто я однажды понял, что далеко ходить не надо. Как раз был конец 90-х годов, когда у меня вдруг получилась вот эта работа, написанная на улице Горького, на берегу Исети. В ней было и состояние, и драматургия, и от нее оторваться невозможно было. Город – это моя биография (не география). Вот этот дом с чем-то одним связан, другой – с другим…

Мне интересен XIX век, соразмерная человеку архитектура, образная, уютная, заросшая лопухами… В краю лопухов и сиреней – это вот мой город. Он обычно даже не населен людьми.

– Вы как-то сказали, что новых львов у екатеринбургского Оперного театра поставили, а они не просятся на картину.

– Не просятся. В новых львах с никелированными пандусами нет романтики. А вот в старом льве было. Я когда зимний пейзаж с ним рисовал, даже следы изобразил на снегу. Мне казалось, что этот хищник ходил ночами к своей даме по соседству.

"Львы зимой" (пр-т Ленина), холст, масло, 40 х 80

Художник хоть и пишет с натуры, но должна быть и драматургия – это очень важно. Ты рассказываешь сам себе истории, которые не обязательно озвучивать вслух. Иногда ты даешь ключ к этой драматургии в названии. Например, сидит старушка, что-то у нее в руках – газета – не газета. Сзади – пейзаж, храм. Работа называется "Новости на старости", такая игра слов. Или "Весенние сети Исети" – это о картине, где ветки переплетены, старый город, отражение в реке. Это все помогает шагнуть чуть дальше от просто созерцательной живописи.

В живописи ведь можно быть рабом натуры – это один путь. Когда художник рисует глазами, нет никаких проблем, ты берешь и срисовываешь. Но можно прийти на берег, допустим, Патрушихи, а там уже надо рисовать сердцем…

– Вы постоянно экспериментируете?

– Творчество – это и есть эксперимент. Сначала у меня была монохромная живопись, основанная на рисунке. А сейчас мне интереснее работать с импрессионистичным, впечатленческим моментом. Я много в графике работаю. Дочери Анне передаю некоторые техники, и у нее неплохо получается.

– А можно подробнее про связь поколений в вашей семье?

– Анна оканчивает пятый курс Уральского архитектурно-художественного университета, есть какие-то успехи.

А мой отец – это художник выходного дня. Он – архитектор, работал в проектном институте Уралгипромез, строил заводы черной металлургии, участвовал в реконструкции всех демидовских заводов, когда их переводили на новое оборудование. Живопись – это его хобби, которое дает возможность жить и сегодня. Ему 91 год, он каждое утро начинает с работы над маленьким пейзажем. Это его жизнь.

Валентин Ефремов. Этюд Анны Ефремовой

– Какое-то из детства яркое переживание от картин можете вспомнить?

– Мне было лет 13. Папа принес с Уктуса "Зимний пейзаж". Мы там катались на лыжах всегда, я с тех пор и лыжи люблю, и Уктус. Помню, что почувствовал, когда увидел его этюд: меня захватило до душевного какого-то неравновесия. Вдруг ощутил эту среду зимних сумерек, это настолько меня задело, что запомнил чувство на всю жизнь, это дорогого стоит.

Я думал, что для меня это пройденный этап, искусство меня уже не может растрогать, но вот два года назад был на выставке Репина – и он меня до слез пронзил. Смотришь работы – и слезы в какие-то моменты накрывают. Хотя, может быть, с возрастом мы в принципе становимся более сентиментальными.

– Вы мысленно равняетесь на Репина?

– Репин – непревзойденный мастер. У меня совсем другое искусство. Это – пленэрная живопись, основанная на натурных впечатлениях. Куда можно развиваться? Ну, был бы я цветовиком типа Врубеля, Малявина, Архипова, Серова, можно было бы писать как-то красиво по цвету. Но я этой способностью не обладаю, я – рисовальщик. У меня живопись тональная по сути своей.

Вот я и развиваюсь в сторону виртуозной живописи с натуры. Я делаю это быстро, точно. Но там есть еще что-то и от сердца, а не только от глаз – этим я и отличаюсь от других.

– То есть, если мы назовем материал "Свидетельство о жизни рисовальщика Ефремова", Ефремова это не обидит?

– Не обидит. Так и есть, я – рисовальщик. Меня все время спрашивают: как правильно говорить "писать" или "рисовать"? Лично я рисую, в моем случае живопись вторична. Вообще, в основе изобразительного искусства ведь лежит рисунок, линия…

– Как линия жизни… А где место драматургии?

– У меня драматургия связана с литературой, с литературным подтекстом.

– То есть на этой картине из дендропарка драматургия – это силуэт женщины?

– Она входит в состав драматургии. Убери ее, драматургия все равно будет присутствовать. Но ключ – вот он, пожалуйста: она одна, молода, "на черемуху ударят холода / и прохожие озябнут в городах" (цитата из песни свердловского рок-барда и художника Андрея Вох (Вохмянина).

Вот, например, моя работа "Русская свеча". Это – Иерусалим, храм называется "Русская свеча", в нем похоронен архимандрит Антонин (Капустин). Здесь есть своя драматургия. Это не натурная работа, я написал ее в Екатеринбурге по фото и по памяти. Вот эта фигурка на ослике – это привет от Василия Поленова, у него на картине "Христос и грешница" эта фигурка в углу. Он – русский художник в Палестине, я, русский художник, там побывал. И я сам себе передал привет – об этом нигде не написано, для себя я играю в эти игры.

"Русская свеча" и привет от Василия Поленова

Ассоциативный ряд достаточно большой. Чем человек сложнее, чем он больше волновался в этой жизни, тем у него и работы интереснее. Для меня важны три фактора успеха произведения: Свет, Любовь и Гармония. Свет – это то, что сверху, то, что нужно всем. Гармония зависит от твоего образования, чувства ритма, чувства меры, насколько ты можешь гармонизировать этот мир. И Любовь – кем мы без нее будем?

– Вы не раз говорили о том, что Бог умер в искусстве, когда Малевич создал свой "Черный квадрат"…

– Да. Это была большая черная квадратная точка. Он же его показывал вместо иконы в углу на выставке. Бога из искусства прогнали. Художники сказали: мы – сами боги, мы – сами творцы. Возьмите, зрители, наши чувства, наши мысли, наши концепции. А до этого ведь искусство вне Бога не существовало. Средние века – там всё с Богом, Возрождение – там человек как Бог. А потом начались ломаные линии, прямые, абстракции…

– А как быть тогда с понятием "божий дар"? Если у художника божий дар, как он без Бога?

– Вы называйте конкретные имена, а я вам скажу, есть у него божий дар или нет. Вот один прибил свои яйца к Красной площади и сказал, что он – художник. Ну, какой там у него божий дар?!

– А у вас есть божий дар?

– Я надеюсь, что есть.

– А амбиции? Разве не хочется сказать новое слово? Берем того же Поленова – он для своего времени ведь был новатор… У вас нет такого желания?

– Нет, таких амбиций у меня нет. Мы все заняты одним делом. Изобразительное искусство – это один общий какой-то мир, он вне времени, вне пространства. Каждый туда вносит свою лепту. Кому-то не нравится то, что я делаю, кто-то говорит, что это вчерашний день, что это все было, что это неинтересно. Ну, зайди в другую дверь! В искусстве их много. Малевич – вот чем он закончил свой путь? Реалистическими портретами, весьма посредственными.

Или все мы сейчас носимся с конструктивизмом. Конструктивизм – это о-о-о! А я не люблю конструктивизм.

– Души в нем нет?

– Да вообще ничего там нет. Ну, концепция есть – Город солнца. А мне ближе Зимний дворец или какой-нибудь классицизм. А модерн! Я от модерна просто балдею! Это – стиль, это – гармония, это... свет и любовь (смеется).

Я всегда мечтал жить в нашей стране, никуда не хотел и никуда не уеду. Мне очень нравится путешествовать, но мне и очень нравится возвращаться. Недаром в моем проекте "Южный Китай" завершением, когда вернулся, стал зимний пейзаж на Уктусе. Я еще храм туда поставил и успокоился. Это был итог экзотики – то, ради чего я ездил.

"Снегири" (Харитоновский парк в Екатеринбурге). Холст, масло, 60 х 80

– Расскажите о своих экспериментах с цветом.

– Слушайте, ну, мы же все проходим путь эволюции какой-то, от простейших. Ты развиваешься и от реализма начинаешь уходить в какие-то "измы". Я попробовал в декоративность. Потом пошел в абстракцию.

Попробовал пьяным нарисовать работу, понял, что это вообще не мое. С тех пор пьяным не рисую, потому что смотришь потом и думаешь: ну и что? Ты-то уже протрезвел, а картина – вот она, такая и осталась (смеется).

Я как искусствовед по образованию могу поговорить о любом "изме" – о концепции и так далее. Но как человек я это не люблю. Меня должно трогать произведение. Я и хожу с этюдником по городу, пока не торкнет – пока я не увижу это нарисованным произведением, я не буду рисовать.

– Есть что-то, о чем вы жалеете? Что-то из не сделанного?

– Я, может быть, в свое время поучился бы в Академии художеств рисовать, технике. Я считаю, что учиться надо всем – учиться, учиться, учиться. Реалистическое искусство – единственное, где можно чему-то научиться. Все остальное – от лукавого.

"Осенние сети Исети" (улица Горького). Холст, масло, 50 х 60

Я окончил художественное училище, потом шесть лет изучал историю искусств в Уральском университете. Тогда была прочитана масса книг, в университете было много интересных педагогов, сформировалось окружение какое-то. Там зарождались концепция, язык, мысль.

– Почему невозможно было попасть в академию?

– Раньше после училища туда брали только с красным дипломом, а у меня были две тройки – по физике и математике. А, кроме того, после окончания училища нужно было три года отработать, то есть ты не имел права сразу поступать. Так что я выпустился преподавателем черчения и рисования – вот кто я. Поэтому злые языки говорят: да это – полупрофессиональный художник. Я не заканчивал высшего звена. Я не пишу жанровых картин, чему учат в академии.

– Как вы говорите, у вас в Екатеринбурге много "натоптышей": город уже уходили- утоптали, а как найти новое?

– Я же работаю с натурой, а натура – она не бывает одинаковой…

– И насколько изображение соответствует действительности, которую вы увидели…

– Очень мало соответствует, и это многих удивляет и разочаровывает. Я имею в виду художников, которые просятся и встают со мной на этюды. Они говорят: а что ты такое нарисовал? Там же такого нет! Отвечаю: я рисую свою картину. Это ты рисуешь глазами, я рисую сердцем то, что мне дорого. Или еще спрашивают: а что, сегодня солнце было? Сегодня же пасмурный день, а у тебя картина – солнечная. Я говорю: у меня было, мне так захотелось.

– Вы назвали тот деревенский пейзаж шедевром. А сколько всего шедевров можете у себя насчитать?

– Десяток. Из тысяч работ.