Философия Меги Гогитидзе (Megi Gogitidze): интервью с грузинской певицей, автором и исполнителем Nu Geshinia

Большой разговор с грузинской певицей — о мотивации, творчестве и проблемах современного мира.

«Я человек простой, говорю с вами на вашем родном языке с моей нарушенной грамматикой и нестандартным акцентом, – заявляет Меги Гогитидзе в своей песне. – Если понимаете, то берите». Её самобытное творчество набирает популярность в России с 2019 года. Гогитидзе в разных странах участвовала в песенных конкурсах, но прогремела треком Nu Geshinia («Ты не один»). Вскоре вышел одноимённый альбом, открывший её широкой аудитории. Сейчас в YouTube у Nu Geshinia уже 22 млн просмотров, у Sapexurebi – 15 млн. В 2020 году Меги выпустила мини-альбом «+1» из пяти песен – три были на русском языке.

Её стиль – музыкальная эклектика: джаз, фолк, хип-хоп, немного рока, может ворваться электронная музыка, и всё это в изящной обвязке грузинской этники. Тексты и музыку она пишет сама. По-русски в том числе, хотя честно говорит, что знает язык не так хорошо. Но ей важно донести свои мысли, так что «нарушенная грамматика» и «нестандартный акцент» стали её фишкой.

Мы встретились в Краснодаре и проговорили час перед концертом.

– Вы часто выступаете на открытых площадках, в том числе идёте прямо в зал – в гущу людей. И кажется, что вам так куда комфортнее, чем просто на сцене.

– В первую очередь, здравствуйте, – улыбается Меги и ощущается, что это приветствие как бы для читателей. – Для меня не то чтобы имеет большое значение, открытая или закрытая площадка, это не так. Самое важное – место, где я выступаю, именно сцена. А во-вторых, для меня очень важно взаимодействие с людьми. В моëм случае всё идет изнутри. Этот процесс – он настоящий, здесь нет лжи, ничего лишнего. И в этом процессе я всегда хочу, чтобы участвовали люди. Понимаете, да? Когда ты выходишь с площадки вниз [к зрителям], они чувствуют тебя больше, открываются. Мне хочется, чтобы люди не думали, будто я из тех музыкантов, которые себя ставят выше зрителей: «Нет, сейчас так положено», – она изображает ладонью воображаемый барьер. – Нам всем не хватает человечности. И не то чтобы во мне её такая особенная доза. Просто душа так говорит: любовь надо передавать.

– Отсутствие рамок в зале вас не пугает?

– У меня нет рамок для людей. Есть рамки мои собственные, которые я устанавливаю лично для себя. Но в отношении людей открытость – это хорошо и для меня, и для них. Не должно быть так: ты просто билет купил, пришёл на концерт, постоял, артист даже не заметил тебя. Я всегда стараюсь спускаться со сцены, чтобы показать: «Я тебя увидела, я ценю, что ты здесь!» Может быть, даже ты стоишь далеко, но, когда я обнимаю одного человека, это объятия и для другого.

При этом бывают концерты, когда я не выхожу. Это очень плохой знак, – улыбается Меги. – Шучу-шучу, если я не вышла, значит, не почувствовала. Бывает, что люди не готовы к моему выходу и могут возникнуть недоразумения, опасности. Я это всегда чувствую. Такие концерты были. Хотя на некоторых концертах мне было неловко выйти, и тогда я сама звала людей к сцене поближе.

– На большой площадке вроде стадиона вы себя представляете?

– Ну, например, сколько человек?

– Пусть будет футбольный стадион – любой.

– Ну, сколько человек? Давайте… миллион! – смеётся Меги. – Даже если будет 30 тысяч, 70 тысяч, миллион – я выйду в зал. Что меня остановит? Пока у меня хватит энергии – где смогу, там и пройду. Просто когда 70 тысяч, ты точно не дойдёшь до каждого. Пока будешь по всему залу ходить, концерт провалится. Но выйти к людям и тут не проблема, главное — желание.

– У вас есть площадка мечты?

– Ой, нет, у меня такого не бывает: «Площадка мечты – вот», «Моя цель в две тысячи-та-та-та году быть на этом месте». Самый главный для меня – процесс, а не то, где я стою (тут намеренно сохранены мелкие нарушения в грамматике, потому что в этом тоже Меги Гогитидзе. — Прим. «Чемпионата»). Есть места, которые неуважительно выглядят для меня: по идеологии, ощущениям, это я сама определяю. Но ни в коем случае не влияет, насколько богатая сцена или название места, где надо спеть.

– Вы говорите, что главное – процесс, эмоции. И много отдаёте эмоций на сцене. Вчера вы были в Ростове-на-Дону, сегодня – в Краснодаре. Есть ощущение, что все эмоции вы должны были оставить в Ростове. Как вам удаётся сохранять энергию в такой плотности?

– Что вы говорите, у меня три месяца назад было 16 концертов подряд. Вообще, это реально удивительно, мне самой не понять! У меня есть разные мысли, и выглядят они странно. Но в чём я стопроцентно уверена – это бог. Энергия, которую я выдаю на концерте, без бога невозможна. Мыслящие люди заметят: что творится на моём концерте полтора-два, иногда и три часа, это удивляет. И я благодарю бога за эту энергию, чтобы я справлялась физически в том числе.

– А какие-нибудь лайфхаки есть?

– «Лайфхаки» – это что значит?

– Ваши проверенные методы. Кто-то, например, использует йогу, кто-то бегает.

– Ой, вообще ничего. Ни йога, ни спорт. Я живу как ленивый человек, если честно. Йога, всё такое – это что-то не в моём стиле.

– То есть вообще никакого спорта? Ну уж Хвичу Кварацхелию вы точно знаете.

– Как я могу не знать! Я невероятно горжусь, что наш грузинский футболист достиг таких высот. И желаю ему ещё больше и больше побед. Что касается спорта вообще, я очень уважаю этот вид творчества.

Да, для меня спорт тоже творчество. Я не смотрю на него технически, как вы: вот у него какие умения, как кто мячи забивает. Для меня спортсмен – такой же творческий человек, если он любит своё дело. Есть такие люди, не знаю, как сказать, «попсовые» что ли, для которых важны тренды. А есть настоящие творческие люди: они и в спорте, и в музыке. Да человек даже в банке может работать, казалось бы, что ещё более материалистическое сейчас существует, но он так любит свою работу с документами, что может быть очень творческим человеком. И я уважаю людей, которые творят в своей профессии.

– Ещё один большой грузинский футболист Каха Каладзе после окончания карьеры занимал множество политических постов. Всё больше артистов идут в политику. Можно ли представить однажды, что, допустим, мэром Кобулети будет Меги Гогитидзе?

– Ха, нет-нет-нет. Только не это. Люди должны делать то, что умеют. Нет, конечно, люди и из спорта могут иметь силу быть в политике. Но во мне этого нет, я абсолютно творческий человек. Моя жизнь определена двумя частями. Это моя семья, а у меня большая семья – мой муж, двое детей, мама, брат, мама и папа мужа, родственники. И есть моё творчество. Два полюса: один, второй, один, второй. Иногда меня спрашивают: «Какое место занимает семья, а какое — творчество?» Равное. Иногда я могу себя на второй план подвинуть. Так что никакой политики, я не хочу и не буду этим заниматься. На-де-юсь, – чеканит Гогитидзе. – Хотя человек не должен громкие слова говорить, но я надеюсь.

– Вы и внешне, и через музыку излучаете позитив. При этом ваша песня «Ничего не меняется» парадоксально пессимистичная. С такими строчками: «Где потеряна совесть, там и бог исчез», «Мы не имеем права менять свою совесть на деньги».

– Когда вы послушали эту песню, что подумали, почувствовали? Если честно?

– Она довольно личная, мне близок смысл. Возможно, такие песни сейчас помогают…

– …выжить.

– Да. При этом есть вроде бы позитивный посыл, но там же вы поёте, что «ничего не меняется» и «человек не меняется».

– Надежда и безнадёжность друг друга сменяют. Это реально удивительный текст. И я говорю о нём сейчас, будто его не писала. Это было дома в Тбилиси: когда я закончила это стихотворение, дети что-то начали шуметь, бац, я переключилась на них и забыла [о стихотворении]. А потом взяла его, читаю и думаю: «Как я могла это написать? Это же не я».

Если честно, русский язык я нехорошо знаю. Ещё у меня мышление такое, сейчас, найду слово на русском… – Меги долго смотрит в сторону, перебирая воображаемые слова. – …«абстрактивное». Понимаете? Даже на грузинском я когда пишу, в моей стране не всегда понимают смысл до конца. А тут вообще русский: и у меня были сомнения, может, я где-то просто в языке ошиблась? Проверила – нет, всё правильно. Так что, думаю, эта песня просто нужна была.

А то, что там говорится: так ведь ничего и правда не меняется, человек не меняется. Но если это осмыслить, услышавший как раз начнёт меняться, чтобы не случалось так, как уже было. Мы же все идём на замкнутый круг. Рождаемся все чистыми, потом что-то происходит с нами. Мне сложно объяснить по-русски, но, если этот текст изучить, появятся новые смыслы – и ещё, и ещё. У него нет концовки. Это для людей – и люди должны это услышать уже.

– И как вы мотивируете себя сражаться за этот мир?

– Сейчас мир живёт без любви, это чувствуется. И когда человек слышит, что любовь важна, что «мы не имеем права менять свою совесть на деньги» – просто нужно, чтобы кто-то это сказал. А таких людей убрали, посмотрите, что творится в творчестве, даже в музыке. Вся музыка про деньги, «бабки». Молодым людям говорят: «Если у тебя есть деньги, ты вообще крутой!» Отобрали бога. И ведут в депрессию, понимаете? Во имя трендов, моды. «Это сейчас в тренде!» А посмотришь этот тренд ближе, это ужас что, в сути. И я говорю не о каких-то странах, а о целом мире. Весь мир – это тренды.

И забыли бога. Причём не просто забыли, а начали с ним сражаться. А это так не пройдёт. В песне [«Ничего не меняется»] сказано, что «мир перестанет дышать». И мы не имеем права допускать ошибки, которые допускаем постоянно. Дети точно ни в чём не виноваты. Что нужно этому миру – любовь. Потому что любовь есть бог. И человек должен понять, что человек для человека – самое важное.

Даже если у нас разные мнения, мы должны общий язык найти.

Когда я песню эту писала – это было два года назад. У меня, знаешь, какое волнение было, я в предыдущие дни думала: «Боже мой, как ты допустил, чтобы безвкусие было во всём, безбожие везде?!» Рабство объявили свободой, свободу – рабством. Настоящая любовь, которая приходит с состраданием, имеет смысл и может дать человеку крылья – это теперь немодно, старомодно. А вот любовь к комфорту, шубе, машине, к чему угодно – это да, это любовь.

И потом удивляемся, почему люди такие несчастливые. Я смотрю в их глаза и вижу несчастье. И спрашиваем в воздух: «Что же я плохого сделала?» Вы не подумайте, это и я себе задаю такой вопрос, я не какая-то особенная. Но если в человеке не идет настоящий процесс, если он не ищет себя и бога, в такого человека можно легко занести злость, контролировать его как личность.

– Как решить проблему отсутствия диалога? Речь даже не о политике, мы будто бы разучились говорить друг с другом, если мнения разные.

– Люди должны заставить себя быть мудрыми, понимаешь? Да, политика – это вообще не часть меня, у меня другая миссия. Но я бы очень хотела, чтобы люди стали чуть-чуть мудрее. Нужно хотя бы перестать ненавидеть друг друга – во всём мире. Однако сейчас такая ситуация, когда мы уже зашли куда-то далеко.

То, что я могу сказать и о чём я всегда говорила на концертах: ни один человек нашу жизнь не изменит. Мы уже должны обращаться к богу, от сердца сказать ему: «У меня больше нет сил справиться, помоги!» И он услышит. И потом человек становится сильным, в нём не будет непонятных страхов.

Вот я православная и приведу пример из своей религии: люди отправили на крест Христа. А если бы бог нас не простил, что было бы? Если бы он ненавидел в ответ? А он сказал: «Они не ведают, что творят». Всё написано, но у нас никогда не хватает мудрости… Эти слова не только о сегодня, но и про 10 лет назад, и про 20 лет вперёд. Всегда люди ненавидели друг друга, это замкнутый круг, просто сейчас всё обострено. Непонятная человеческая гордость разрушает нас.

– Вы из курортного города Кобулети. Это родина и для певицы Нино Катамадзе, и для многих известных спортсменов — футболистов Реваза Челебадзе, Джано Ананидзе, тяжёлоатлета Ираклия Турманидзе. Расскажите, почему это особенный город?

– О, да, это мой родной город. Хотя родилась я в Батуми, но выросла в Кобулети. Прямо перед моим домом – море, рядом гора. И люди там чуть-чуть другие, морские люди, что ли, со своеобразным характером. Море я, можно сказать, изучаю с детства, не в смысле научном, я просто всегда любила наблюдать за ним. Оно ведь всё время разное. И все мои детские стихотворения написаны на море.

– Это место силы?

– Допустим, я три месяца в туре, мне обязательно надо вернуться в Кобулети хотя бы на несколько дней. Но рядом есть Хиноцминда, это уже горная Аджария начинается. Там монастырь, и вот это место для меня реально место силы. Туда не всегда можно попасть, трудно подняться, но оно изумительное.

– Что вам больше всего запомнилось из детства?

– Своё детство я люблю, хотя для ребёнка было много боли. Умер мой отец, затем его один брат, второй, позже брат моей мамы, моя бабушка, потом невестка. Эту боль я смогла перевести в любовь. Могло бы это подействовать на психику ребёнка иначе, но меня спас бог, и мой характер позитивный. Так что детство для меня осталось прекрасным временем. Однако если послушать мою музыку, там всегда есть минорные нотки – и это связано. Это те самые отзвуки прошлого.

– Вы говорили, что на вкусы в музыке повлиял ваш брат. Он тоже музыкант? – Нет, он не музыкант, но меломан. Разница большая – он на девять лет старше меня, и я сама изучала всё, но с ним советовалась. Он мне говорил: «Вот это круто – послушай, и вот это тоже». Общение шло. Столько времени прошло, а он до сих пор постоянно слушает разную музыку, всё время что-то новое ищет. у меня вот нет времени сейчас что-то искать, но он мне «бросает» или, как это сказать, скидывает ссылки. Но сейчас наши вкусы уже разошлись.

– В какую сторону он ушёл?

– Думаю, остался с теми же стилями. А мне вся эта музыка стала неблизка. Я с детства слушала Дженис Джоплин, Джима Моррисона, можно целую бригаду назвать. И сейчас я это не могу специально слушать – в наушниках, мыслях. Видимо, наши идеи уже разошлись. Я знаю причину, но оставлю это при себе.

– А какую музыку вы слушаете повседневно?

– Надеюсь, это не будет выглядеть как «О, какая у неё самооценка!» Просто я сейчас не слушаю в целом никого: у меня нет плейлистов, нет приложений музыкальных. Вот в машине ехали, музыка играла – с удовольствием послушала. Но специально сесть и загрузиться какой-то музыкой — у меня времени нет. И мне это не на пользу. Я ковыряюсь в своей музыке, потому что обнаружила, что если осталась одна со своим творчеством, то ещё больше делаю для неё.

Дело не в удовольствии, а то подумаете сейчас, что мне приятнее всего слушать только себя. Просто я начала работать иначе, поменяла подход к музыке и к себе. Такой период, когда меня интересует только моя музыка.

У меня большая ответственность за то, что я делаю. И я могу часами пересматривать целый концерт, переслушивать: как я тут спела, как двигалась, что сказала, что почувствовала, как гитарист сыграл. Ага, думаю: «Эта мелодия – нет, мне надо другие ноты, тут переделать». Я работаю. И если в этом процессе начну что-то другое слушать, мои мысли полетят туда, я же человек.

– Многие музыканты в какой-то момент перестают исполнять ранние хиты, потому что «выросли» из них. Может ли с вами случиться подобное?

– Человек, конечно, не должен говорить о себе впереди. Да, у меня есть хиты. Хотя я не люблю вообще это слово – «хиты». Там песни по пять-шесть минут, абсолютно нехитовые! А стали в людях как хиты. И слава богу, что эта музыка отозвалась в них.

На концертах я выбираю песни, и есть песни, которые ставлю на «паузу». В том числе хиты. Просто не исполняю, потому что бывает период, когда у меня нет энергии петь эту песню. Для меня мои песни как живой организм, с ними технически поступать нельзя. Там есть и смысл, и энергия.

А мне люди пишут: «Я еду издалека, так хочу послушать на концерте вот эту песню!» Мне душевно неловко, я встаю на сторону человека и понимаю: он же правда едет ко мне, ему важно. Но заставить себя тоже не могу. Есть песни, которые я всегда готова исполнить, но есть особенные. Если сейчас люди любят песню Vici Daggale, хорошо, почему бы мне не спеть. А если почувствую, что песне надо отдохнуть, я её отложу – и потом «оживлю». Это процесс. В творчестве я одна – сочиняю, пишу сама, однако на сцене помню о людях. Стараюсь, чтобы они увидели всё моими глазами, но не забываю и про их взгляд.

– Не опасаетесь, что песня так может совсем исчезнуть?

– Есть, например, «Бабочки» или «Не меняется» – и они останутся и в истории России, хотя я грузинка. Какие-то песни останутся в истории Грузии. Может быть такое, что эту музыку будут «гонять», называть плохой – всё могут придумать. Но исчезнуть ей не суждено. Песни не из воздуха появились, не зря – в них говорится о правде, любви и вечности.

– Что вы думаете о современной роли женщины? Вы не очень подходите под образ типичной грузинки.

– А что для вас «типичная грузинка»?

– Если стереотипами говорить, то хранительница очага, женщина, ориентированная на семью.

– Сейчас я вам скажу. Для меня в первую очередь – семья. Затем, если морально оправдано дело которым женщина занимается – да ради бога. У нас в Грузии была царица Тамара. Точнее, её даже называли «царь» – «мепе» по-грузински. То есть «Царь Тамар». Но чем она была хуже других женщин, которые охраняли очаг? Всё зависит от того, достойное ли дело, которым занимается человек. Понимаете, да?

Со мной сравнивать не нужно, творческие люди живут немного нестандартной жизнью. Но женщины, которые дома растят детей, а чем это плохо? Это тоже творчество. Женщин уже против мужчин поставили. У женщин эти права, у мужчин – такие права, это тоже пропаганда. Бог создал мужчину и женщину – и у них разные… как это сказать… задачи. Но они должны быть друг для друга, быть одним целым. Кто что может – то и делает.

Я знаю женщин, у которых нет особенных талантов. Она не пошла в университет, вышла замуж, следит за детьми и кричит: «Почему я должна сидеть дома!? У меня есть право такое-то!» Конечно, у тебя есть право. Но это семья – тут никто не должен качать друг другу права. Семья – это очень важно. Если в семье спокойно, ты будешь и вне её спокоен и адекватен. Бывает, что семью создать не получается, это другое дело. Но если эта возможность уже осуществилась и у тебя есть семья, ставь её на первое место.

Если ты в семье правильно распределяешь энергию, тебе повезёт во всём.

Как в моей семье: я впереди мужа не побегу, во всём его подожду, обо всём спрошу его мнения. Это, не знаю, как по-русски сказать… это уважение. Я стараюсь служить своей семье, своим детям. И мне нестрашно сказать где-то мужу: «Да, я ошиблась». Эти сейчас тенденции, мне кажется, специально создаются, чтобы разрушить семьи, мышление мужчин и женщин, чтобы они дрались между собой. Но это моё мнение, и я могу ошибаться. Поэтому оставляю людям возможность самим решить. Но мы видим, к чему всё приходит, что всё это не из воздуха. Это мы.

И в конце я скажу: ни в коем случае нельзя пытаться менять мир, начиная с того, чтобы указывать другим людям: «Вот вы ошибаетесь!» Даже если ты прав. Нельзя. В первую очередь я меняю себя – и вокруг меняется мир.

– Нам намекают, что время на интервью вышло. На этом позитивном моменте и закончим.

– А это был позитивный момент? – смеётся Меги.