— Читали ли вы книгу "1993" Сергея Шаргунова, по мотивам которой снят фильм? И в целом, на ваш взгляд, полезно ли актерам изучать первоисточник перед съемками - или достаточно ознакомиться со сценарием? — Мне кажется, режиссер Александр Велединский хотел снять эту историю с 1993 года, когда он стал свидетелем тех страшных событий. Года за полтора до съемок он сообщил, что хочет видеть меня в главной роли. Тогда же он сказал, что книгу можно не читать, потому что сценарий переписывается, герой меняется. Это связано с тем, что Саша хотел рассказать не о книжном, а своем герое, который - подобно ему самому - присутствует при штурме "Останкино", пытается понять и осознать свое место в происходящем историческом катаклизме. — В 14-летнем возрасте вы сами присутствовали на событиях 3-4 октября 1993 года в Москве. Какие у вас были эмоции? Было ли страшно? — Да, мне было очень страшно. Но, видимо, в этот момент вырабатывается адреналин, который вызывает какой-то внутренний восторг. Наверное, в этом отчасти была глупость, — в общем-то, и в фильме есть место глупости, как и в нашей жизни. — А страх перед родителями был? — Я думаю, нет, это была не та ситуация. Страх был больше у родителей, но уже потом. Они не знали, естественно, что я пошел к Белому дому. — Как они отреагировали? — Ругались. Я своим детям тоже запрещаю ходить в места скопления людей, потому что у меня есть родительский инстинкт. Но тут тоже нет ответа, как правильно, как неправильно. Конечно, переживаем, любим, хотим, чтобы все были здоровые и счастливые. Но в тот момент мне казалось, что я уже очень взрослый, что мне надо присутствовать на этих событиях. Кроме того, я собирался заниматься кино и театром, быть художником, поэтому не мог закрыть глаза и запереться в комнате. Мне хотелось выйти навстречу жизни для того, чтобы попытаться в ней разобраться. — Это похоже на современную молодежь. — В случае с детьми имеет место юношеская безответственность. В этом есть минусы, но есть и очевидный плюс — он заключается том, что ты ко многим вещам относишься легче, отчаяннее и смелее. Поэтому это разговор не про современную молодежь, а про какую угодно молодежь. Вообще, 14 лет — достаточно бунтарский возраст. Потому что ты пытаешься понять, кто ты, — а это можно сделать только через восприятие окружающего мира. А как воспринимать окружающий мир, когда на улице происходит революция, а ты не там? — Ощутили ли вы ностальгию по 90-м во время съемок в фильме? — Это была не самая простая эпоха. Я подростком видел перестрелки на улицах, за мной гонялись люди, отжимали у отца дом, родители жили в долг, потому что им не платили зарплату. Но при этом в 90-е, понятно, я формировался - в 92-м поступил в киношколу, в 93-м со школой объехал всю Европу, а в 94-м - всю Америку от Лос-Анджелеса до Нью-Йорка на машине. В 96-м поступил в "Щуку", в 97-м - на курс Фоменко, и это были какие-то совершенно новые эмоции. Но при этом не могу сказать, что я такой ностальгирующий по 90-м пассажир. Моя жизнь — это моя жизнь. А что такое 90-е? Это фон моей жизни. — В фильме показаны непростые времена, когда представители науки и интеллигенции уходили в рабочие профессии, чтобы выжить, — и при этом могли радоваться мелочам. Почему, на ваш взгляд, об этом важно знать молодому поколению, какую пользу это знание может принести? — Мне кажется, это совершенно не связанная вещь. Во-первых, я не мыслю поколениями, потому что мне кажется, что и в вашем, более молодом, и в моем поколении есть и совершенно бестолковые товарищи, и рефлексирующие, переживающие, думающие люди. Это кино снято очень серьезным автором — на мой взгляд, этого уже достаточно для того, чтобы его посмотреть. Но, кстати, при всем серьезе там достаточно много юмора, на мой взгляд. — Чем вам запомнилась роль 40-летнего трубоукладчика в фильме "1993"? Что вы вынесли из этого опыта? — Меня вырубили во время съемки драки. Мне попали в нервное окончание челюсти, я потерял память на некоторое время. И не помнил не только о том, чем занимаюсь и кого играю, — я не помнил вообще, в какое время живу. То есть о том, что сейчас 2023 год со всеми вытекающими последствиями, я узнал уже по дороге к врачу. И как-то потихонечку ко мне стала возвращаться память. Осознание удивительного исторического момента, в котором мы сейчас с вами живем, - пожалуй, самое яркое впечатление. Мы также под землю опускались, на "Луне" я танцевал в стиле Майкла Джексона, пел песни Черепашек-ниндзя, дрался, целовался — все делал. Хотя нет, не целовался, по-моему… Могу что-то забыть, мне же отбили память. — Что сказал врач? Насколько это серьезно? — Врач, когда обследовал сотрясение, обнаружил гайморит. Вообще, жизнь — это очень опасная штука, смертельная болезнь, передающаяся половым путем. — Как вам работалось с экранными женой и дочерью? Удалось ли вам быстро сконнектиться и почувствовать себя настоящей семьей? — С Катей Вилковой мы знакомы много лет, мы уже были практически семьей. Во-первых, мы рядом живем, во-вторых, в театре я в одной гримерке с ее мужем (Ильей Любимовым. — "Газета.Ru") — а это значит, что мы вдвойне близки. В-третьих, мы замечательно друг к другу относимся. Потом, Катя — блестящая актриса. Нет никаких причин, чтобы не быть семьей. А что касается Ани Цветковой, она тоже замечательная, светлая, добрая девчонка, очень старательная, внимательная. Для нее это первые шаги, но ого-го какие — в фильме Велединского сыграть такую большую, сложную роль. Поэтому ее можно с этим поздравить и пожелать ей интересного кинематографического будущего. — Можете ли вы вспомнить роль, для которой вам нужно было максимально отдалиться от себя настоящего? — В спектакле "Дон Жуан" я играл в маске и разговаривал не своим голосом. По сути, это театр масок, когда ты действительно становишься маской, — у персонажа другая физиономия и фигура. У меня там был живот, горб, седые волосы, орлиный нос. То есть ты как бы внешне отдаляешься от себя, но должен в этом найти целостность, свое присутствие, прочувствовать героя, который на тебя похож ровно ничем. А чувствовать его ты можешь исключительно в силу своего жизненного опыта. Хороший был спектакль. Но, к сожалению, он больше не идет в театре. — Готовите ли вы какие-то проекты в качестве режиссера? — Мне предложили сейчас проект, но я не буду про него рассказывать, потому что пока не решился на него. Не решился в связи с тем, что там интересный материал, но нужно для себя точно понимать, как это понимал Велединский про фильм "1993": где в этом материале ты, почему ты будешь тратить год своей жизни, чтобы рассказать историю этого героя. Есть также история, написанная мной, но тут обратная штука. Мне нужно убедить других в том, что она как-то может увлечь зрителей, что в меня должны просто поверить и довериться. Поэтому если произойдет либо так, либо эдак, то я бы, может быть, что-то и попробовал. В кино у меня небольшой режиссерский опыт, в театре - больше. И это, конечно, очень нервное занятие, но страшно интересное. — Как много времени вы сейчас уделяете музыке? Какие у вас ближайшие творческие планы в этом направлении? — Я ей практически не уделяю сейчас никакого времени. У меня планируется с Дашей Мороз и Петром Дрангой совместный концерт в "Доме музыки" по письмам Ремарка и Марлен Дитрих — наверное, это все равно больше актерская работа. А что касается музыкальной группы, мы, честно говоря, даже не знаем, когда вернемся к нашей концертной деятельности. Мы сейчас условно назвали группу "Мечтой", и наша мечта в том, чтобы к этой музыкальной деятельности вернуться, но пока как-то не находится внутренних ресурсов. — Как вы относитесь к мелодрамам о женской психологии — таким, как "Нежность" с Викторией Исаковой, в которой вы сыграли объект внимания ее героини? Известно ли вам, смотрят ли мужчины такие фильмы? — Смотрят, конечно. "Нежность" — это не только мелодрама, это не чистый жанр, а в некотором смысле еще и анекдот. Сериал сложился из коротенького анекдота, который был короткометражкой, снятой для благотворительного аукциона. Когда я говорю "анекдот", это не какое-то уничижительное понятие. Это такой жанр. Фильм отозвался женской аудитории и стал любопытен мужчинам, потому что в этом есть возможность практически подглядывания за тем, что обычно скрывается от мужских глаз. Недавно мы снимали вторую часть, которая рассказывает ту же историю с позиции моего героя — что же происходило с Сергеем Николаевичем, пока его искала Елена Ивановна. — Могли бы вы себя представить живущим и работающим не в России? — Да, конечно. У меня неплохая фантазия, мне кажется. Так что я могу себя представить и не работающим вовсе. — Показываете ли вы свои фильмы детям? — Я не занимаюсь этой ерундой. Не говорю: "Посмотрите мои фильмы". Ну и потом - в детское кино меня пока не зовут. Но у меня очень разные дети. Есть дети, которые уже живут чуть ли не самостоятельной жизнью, с ними мы обсуждаем фильмы. И какие-то премьеры они ждут, говорят: "Я вот очень хочу посмотреть, я посмотрел трейлер. Я очень жду такое кино". Такое бывает, да. У меня уже некоторые дети сами в кино снимаются. — Как вы относитесь к тому, что в сети обсуждают вашу личную жизнь? Почему она так интересна людям? —Видимо, от недостаточности собственной жизни происходит какая-то подмена. Подглядывать — нехорошо, сплетничать — нехорошо. Это guilty pleasure — такое грязное удовольствие. То есть это такой вот порочный момент, как порнография. Огромное количество людей эту порнографию смотрят, а значит, есть потребность в ее производстве. И есть люди, которые снимают порнографию. Пока они производят контент, его смотрят, — это замкнутый круг. В свое время мне звонили люди, говорили: "А вы можете прокомментировать что-то?" Я говорю: "А вы можете от меня отстать?" Они говорят: "Не можем, у вас очень высокие рейтинги". Грубо говоря, если поставить в заголовок "Евгений Цыганов", то это будет лучше продаваться. Потом они пишут: "Евгений Цыганов умер". У них сразу 100 тыс. просмотров. А дальше человек читает: "Евгений Цыганов умер от счастья, когда узнал, что на его премьеру пришел полный зал". Вот так делается бизнес. — Кликаете ли вы на такие заголовки о себе? — Ну, грешен, иногда…
