Семь лет в одном из самых знаменитых в России мест заключения — легендарных «Крестах» — это серьезный срок, вполне достойный такого проверенного временем жанра, как тюремные мемуары. Алексей Гавриш провел эти годы в петербургском следственном изоляторе не заключенным, а врачом-психиатром, а затем и вовсе стал заведующим крупнейшим психиатрическим отделением в уголовно-исправительной системе всего северо-запада страны. В своей книге он откровенно рассказывает о том, как устроены российская тюрьма и тюремная система. С разрешения издательства «Альпина нон-фикшн» «Лента.ру» публикует фрагмент из книги «Семь лет в "Крестах": Тюрьма глазами психиатра».

Кто сидит и как сидит

«В тюрьме случайные люди не сидят и не работают».

Невнимательные всегда начинают возражать — здесь полно невиновных! Но это вздор. «Невиновный» и «случайный» — разные вещи. Человек может быть невиновен в понятиях той статьи, по которой его закрыли. Но если начать разматывать клубок событий, который привел его в тюрьму, то обнаружится немало моментов, ситуаций, в которых человек, принимая то или иное решение, приближал себя к казенному дому.

И я не о справедливости. Она здесь совершенно ни при чем.

«Был бы фраер, а статью мы найдем». Когда беседуешь с очередным наркоманом, которого «закрыли по народной статье», то в половине случаев он скажет, что его «проложили». То есть что наркотики ему подкинули сотрудники полиции. Хотя если спросить, не знает ли он, за что его «проложили», то получишь исчерпывающий ответ, в связи с чем это произошло. И бог с тем, что формально статья не соответствует содеянному. «Сидят не за содеянное, а за пойманное».

Если иметь возможность сажать всех за содеянное — в тюрьмы и лагеря придется переквалифицировать 90 процентов пригодных для использования земель родины, а остаток оставить для трудовых профилакториев при психиатрических больницах.

Мне часто приходилось слышать слова «мне здесь не место», но в качестве причины всегда приводится что угодно: семья, дом, работа, девушка и прочее. Тема преступления не звучит вовсе.

Тюрьма — крайне специфическое место, которое имеет ярко выраженные особенности. И без понимания этих особенностей невозможно конструктивно говорить про феномен тюрьмы в России в принципе. Многое из того, о чем я буду писать в этой главе, лежит на поверхности и интуитивно понятно, но, пока не начнешь смотреть на это и анализировать это с нескрываемым любопытством, не видно слишком многого.

Итак, в СИЗО содержится в основном молодое поколение.

А тот, кто в 16 лет не писал стихи или хотя бы не грезил идеей мировой революции, — либо дебил, либо слишком рано повзрослел.

Для всех лиц молодого возраста, независимо от того, на воле они или уже в тюрьме, характерно стремление к справедливости и идеалам. У каждого понятия об идеалах и справедливости разные, и зависят они от многих факторов, но общих черт там тоже предостаточно. Наиболее точное и в то же время усредненное описание дано в различной коммунистической литературе. Кого ни спроси — все согласны с принципом «от каждого по способностям, каждому по потребностям».

При этом все стремятся прикинуться немощными, вообще без всяких способностей, но потребностей у них хоть отбавляй. А вот тезис «от каждого по способностям, каждому по труду» обычно игнорируется.

То есть в массе своей это молодые, энергичные, заносчивые люди. Это раз.

В СИЗО, и в частности в «Крестах», люди содержались в маленьких камерах, по два-четыре человека на восемь квадратных метров. Круглосуточно. И не то чтобы эти люди были друг другу друзьями или хотя бы приятелями. Знакомятся они уже в камере. И вот этому новому коллективу приходится вырабатывать и соблюдать правила общежития. Начиная от санитарии и гигиены и заканчивая приемом пищи и сном.

И далеко не всегда это легко. Впрочем, большинство из них служили в армии, а в детстве посещали летние лагеря.

Только одни с легкостью принимают новые правила игры, а другие декомпенсируются и превращаются в моих пациентов. Это два.

Скудость информации. Человек в СИЗО находится в состоянии информационного голода. Он не имеет возможности привычным образом общаться со своей семьей и друзьями с воли. Событийность в стенах изолятора крайне ограниченна. Данных по уголовному делу, по процессу всегда мало. Этим пользуются следственные органы. Это три.

Любой коллектив, даже тот, который собран против воли его участников, рано или поздно выстраивает иерархию. Тюремная иерархия описана неоднократно и подробно и, по сути, остается неизменной еще со времен царской каторги. Это и плохо, и хорошо одновременно. Меня всегда удивляло в ней следующее — она справедлива. Там есть и социальные лифты, и своеобразная коррупция, и прочее, присущее большим коллективам. А когда мы говорим об этой структуре, мы говорим не об отдельном учреждении, а о пенитенциарной системе в целом. Это четыре.

Я много общался с людьми из этой касты. И, по моим наблюдениям, в подавляющем большинстве случаев человек получал этот статус заслуженно.

Решительно все эти люди, если говорить по-простому, с гнильцой. От них всегда ожидаешь подлости, подставы, свинского или неблагодарного поведения. Думаю, способность выявлять и клеймить таких персонажей — результат и пример «эволюционности», подвижности и живучести этого общества. Это пять.

Люди, попадающие за решетку, в основном относятся к малоимущему и низкообразованному классу. Почему-то именно они живут очень быстро. Они быстро взрослеют. Или достигают потолка своего образования? В четырнадцать многие из них знают все, что нужно знать для этой жизни. Их интересуют не детские развлечения, а вполне конкретные мысли — где жить, что есть и где взять на все это деньги. А если эта жизнь будет похожа на ту, что показывают в телевизоре, — это предел мечтаний.

К примеру, в период моей работы в ПМПК (психолого-медико-педагогическая комиссия, задача которой — определить образовательный маршрут, то есть вид школьной программы и способ ее прохождения для ребенка или подростка) у меня был клиент шестнадцати лет. Он стоял на учете в детской комнате милиции, имел условный срок за угон, у него было двое детей, и он работал в автосервисе. Но социальный работник считала, что он должен закончить школу, и поэтому заставила его явиться на нашу комиссию для определения образовательного маршрута.

Штука в том, что он приехал к нам за рулем своей машины, в сопровождении соцработника.

И этот персонаж не является каким-то исключением. Таких тысячи и сотни тысяч по всей стране, и они не считают свой образ жизни чем-то особенным. Они рожают в 16-18 лет, много работают, нередко в тяжелых физически условиях, не имеют возможности (да и представления о том, как) следить за собой.

Стоит сказать, что в национальной традиции употребление алкоголя и его суррогатов носит фатальный характер. Достаточно вспомнить «Мало пить — зачем пачкаться» и прочие аналогичные пословицы. Что тоже накладывает серьезный отпечаток на этот «глубинный народ».

Не у всех, конечно. Но у многих. К пятидесяти они выглядят (и чувствуют себя) как глубокие старики, и их поведение соответствующее.

Если кто-то дожил до семидесяти — это праздник и чудо. Эти люди не являются глубоко криминализированными и опасными для общества. Но их преступления чудовищны и примитивны. В основном это убийства и нанесение тяжких телесных повреждений в состоянии алкогольного опьянения.

Реже — воровство, которое носит случайный, несистемный характер. Отношение к содеянному у них обычно равнодушное. Они не понимают тяжести произошедшего и воспринимают тюрьму как часть жизненного пути, который для них предрешен. У них поразительное смирение перед тем, что они называют судьбой.

Они с детства усвоили фразу «От тюрьмы и от сумы не зарекайся» и свое нахождение в местах лишения свободы воспринимают спокойно, не видя в этом ни трагедии, ни проблемы. Крыша над головой есть. Трехразовое питание тоже. И оно зачастую лучше, чем то, что они имели на воле.

<...>

Профессионалы. Блатные. Бандиты. Жулики. Как их ни называй, но это те люди, которые осознанно (или же сначала неосознанно, а потом осознанно) выбрали криминальный путь как основной в своей жизни. Их и романтизируют, и винят во всех бедах, и изучают, строча и переписывая очередные околонаучные труды.

Я не вижу смысла говорить о них хоть как-то подробно, так как это такие же люди, как и все остальные.

Но и это не так. Понятия и традиции формируются бытом и особенностями существования закрытых коллективов. Единственная группа, которую стоит из них выделить, — авантюристы.

«Авантюризм как основная черта характера». Эту строчку можно вписать в резюме очень многим. Но если обычно, когда мы говорим про авантюристов, перед внутренним взором возникает кто-то обаятельный, умный, хитрый, изворотливый и расчетливый, то в жизни такие встречаются редко. А уж до тюрем они доходят еще реже. Особенность отечественных мошенников — в их крайне низком интеллектуальном уровне.

Они лихи, ситуационно хитры и изворотливы. Но почти не умеют хоть немного просчитывать ситуацию наперед. Оттого мы и встречаемся в стенах СИЗО.

Многие из них поверхностно обаятельны и обладают хорошо подвешенным языком. Но каждую свою схему они регулярно проваливают, попадаясь на мелочах. Я не говорю только о тех, кто сидит по мошенническим статьям. Статьи у них могут быть разные, от хулиганства и воровства до тяжких телесных и убийств. Но их объединяют характерологические особенности и непробиваемый оптимизм.

Время, ожидание и мечта

В тюрьме время ощущается физически. Всем телом. С одной стороны, ты на работе, и даже есть какие-то должностные обязанности. С другой — там всегда много свободного времени, и не рефлексировать, не думать, не придумывать, «почему ты здесь и какое твое место во всем этом», просто невозможно.

Если бы это была та работа, где на счету каждая минута, этих мыслей могло бы и не быть. Но в тюрьме слишком много людей, чьи судьбы остановились, замерли в ожидании нового поворота. И невольно, даже с удовольствием, ты погружаешься в этот общий поток сознания, и привнося в него что-то свое, и присваивая чужое.

Тюрьма — лучшее место для изучения времени. Здесь его полно! Оттого оно и утекает постоянно сквозь пальцы. Основная единица измерения времени в застенках — годы. Ими измеряют сроки. Сроки отсидки, сроки службы. Становится важной каждая мелочь: в условиях информационной депривации люди начинают сочинять, придумывать собственную судьбу. О том, что есть другие судьбы, многие слышали, но реальность — она здесь. А фантазии необходимо цепляться за реальность. Галлюцинации — удел избранных, остальные же довольствуются иллюзиями — прошлого, настоящего, будущего. И когда минуты сжимаются в годы, они причудливо обрастают подробностями, преломленными воображением памяти.

У зэка всегда есть цель: оказаться по ту сторону забора. Но достижение этой цели не так уж важно, куда важнее культивирование идеи свободы.

Все оттого, что есть мечта — покинуть обшарпанные стены. А куда дальше? Обратно за мечтой. Этот круг неразрывен. Ведь черно-белое всегда влечет к себе черно-белых людей. Не верьте тем, кто бьет себя пяткой в грудь и утверждает, что никогда сюда не вернется.

Те, кто не вернется, об этом молчат. Остальные всегда стремятся обратно, пусть неявно, скрытно, прикрываясь всякой глупостью, допускают возможность правонарушения только лишь потому, что это снова даст им возможность мечтать.

А чем мечта о свободе отличается от остальных мечт? В первую очередь своей иллюзорной реальностью, пониманием, что это такое. В тюрьме становится ясно, что свобода — она там, за забором. Но не дай бог там оказаться. Это смертельная скука — нести ответственность за самого себя. В заключении никто не несет ответственности. За контингент отвечают сотрудники, за сотрудников — начальство, за начальство — высокое начальство. Это очень удобно и понятно. Всегда есть виноватый, всегда есть на кого свалить вину.

Мечта об абстрактном не дает результата, она стирается, становится все менее понятной. Потом жена, дети, работа до шести и футбол по телевизору. А еще и ипотека. Здесь же — ты знаешь, хоть и примерно, когда и что тебя ждет, «кто меня там встретит, кто меня обнимет и какие песни мне споют».

А самое забавное в этих рассуждениях — все все прекрасно понимают. И играют по этим правилам. За редким-редким исключением. Например, однажды один арестант сумел выкрасть ключ у режимника и открыть около десяти камер, пока руководство не опомнилось и не задержало этого чудака.

Развлечение продолжалось около часа. И за это время никто, ни один человек не вышел из открытой камеры. Я уверен, если бы у них были ключи, они бы заперлись изнутри. И все потому, что за пределами камеры ты уже несешь за себя ответственность, а пять минут свободы никому не нужны. Всем нужна мечта о свободе, и не более того.

Я сознательно не говорю о ПЖ — пожизненно заключенных. Там события развиваются интереснее и несколько иначе. Но даже они имеют свет в глазах — у них тоже есть мечта!

Любая мечта, а особенно мечта о свободе, неразрывно связана с ожиданием.

Ожидание. Почему выделяют только пять чувств? Осязание, обоняние, вкус и еще что-то там. А как же ожидание? По-моему, одно из важнейших чувств для человечества — это чувство ожидания события, которое может и не произойти. Никогда.

Или сразу. Какая разница? Все полнятся представлениями, надеждами — как оно будет? Тюрьма и ожидание неразделимы. Любой преступник оставляет следы. Или нет. Но он всегда ждет — а схватят? Докажут? А оказавшись в застенке, сразу снова начинает ждать — когда обратно.

Один человек освободился в пятницу (в четверг я его консультировал в колонии), в тот же день украл на ближайшем вокзале кошелек, и в понедельник я его принимал в СИЗО. Он, по обыкновению, жаловался на произвол полиции, говорил, что его подставили и так далее. Но он приобрел самое главное — возможность ждать свободу. Свобода как таковая его не интересовала — он не знал, что с ней делать. Вообще не знал. Как и многие люди совершенно не представляют, что делать с мечтой, если вдруг она реализуется. Это интересная проблема — сбывшиеся мечты. «А сбывшимися сказки не бывают». Большинство после подобного теряют всякое представление о смысле, грустят, спиваются и творят прочие бесчинства.

Тюрьма дает самое главное — возможность лелеять мечту, желать, трепетать… У людей, ранее отличавшихся молчаливостью, сухостью, черствостью, в тюрьме появляется замечательная гамма эмоций.