Сергей Шаргунов: Не надо отворачиваться от своих трагедий
На экраны вышел фильм Александра Велединского "1993" по одноименному роману Сергея Шаргунова. О фильме, о романе и том, какой сегодня вспоминается осень 1993-го, мы поговорили с Сергеем.
Со времени событий конца сентября - начала октября 1993 года минуло ровно 30 лет. Если представить себе промежуток между октябрем 1917-го и октябрем 1947-го, то это какая же грандиозная перемена в стране! От гибели русской монархии до победы Советской армии в самой страшной войне ХХ века. От катастрофы до триумфа. А сейчас у меня такое чувство, что осень 1993-го была буквально вчера. Не знаю, почему, но у меня это так. Вот буквально - словно вчера я ехал на своей старой "пятерке" по центру Москвы в "Литгазету", где я тогда работал, и слышал, как танки били по Белому дому. А возле здания редакции - поделюсь своими воспоминаниями - ко мне из кустов подбежал мужик в камуфляже и спросил: "Парень, ты наш?" Я его не понял, пожал плечами. Он тут же скрылся обратно. Потом уже понял. У меня номера на машине были волгоградские. Отец мне отдал старую "пятерку", а оформили по доверенности. Так что номера были не московские. Ну, он и решил, что я из тех, кто приехал защищать Белый дом. Вот такая моя осень 1993-го. А твоя?
Сергей Шаргунов: "Мы - дети страшных лет России - забыть не в силах ничего", - помнишь Блока? Я был из рано повзрослевших в плане восприятия общественной жизни. Таких было немало. 15-, 16-, 17-летние ребята. В основном молодые и погибли. Мне было 13, все происходившее волновало, возмущало, вовлекало, во всем хотелось участвовать, надо было все увидеть самому. Я убежал из дома на баррикады. Вспоминаю станцию метро "Краснопресненская". Женщина у эскалатора, схваченная милицией, - ей не давали пронести наверх большую кастрюлю борща для осажденных. Вокруг скапливались люди. В какой-то момент кастрюля опрокинулась, и ярко-красная жижа потекла по гранитному полу. В этом было предвестие близкой крови. Но, конечно, в настоящую стрельбу до последнего не верилось. Помню, как проникаю сквозь оцепление на баррикады, дым костров, крестный ход с иконами новомучеников, самые разные флаги и движения: христианские демократы, кадеты, коммунисты, националисты, анархисты. Каждого оратора каждый воспринимает по-своему: от одного отвернутся, другому хлопают.
4 октября родители заперли дверь и не выпустили из квартиры. Окна звенели от танковых залпов. Для меня, подростка, в тот день было резкое, трезвое взросление, инициация в своем роде, открытие реальности.
Часто вопросами, на чьей ты был стороне или что бы случилось, если бы победили проигравшие, подменяется разговор о том, а что бы было, если бы такого поворота удалось избежать. Если бы цивилизованно состязались разные силы, соперничали идеи, ветви власти конкурировали, но не переходили черту. Уверен, при всей сложности нашей истории и при том, что теперь это может показаться идеализмом, у страны был шанс избежать того лобового столкновения. Могли состояться одновременные перевыборы, могли быть выставлены на референдум несколько вариантов Конституции, наладилась бы сменяемость власти. Но случилось иначе - восторжествовало "право силы", и это наградило страну тяжелой травмой. Люди разочаровались в разговорах о демократии, перестали верить, что от них что-то зависит. Мы до сих пор в постскриптуме той пальбы.
Твой роман "1993" - это попытка осмысления этих событий через историю одной, самой простой семьи. Как ты нашел сюжет для него?
Сергей Шаргунов: Я знал семью, где очень многое было так, как в романе и фильме. Переехали из Москвы в Подмосковье (платформа "43-й км"). Он был электронщиком, работал на космос, всегда вспоминал, как оставил на луноходе отпечаток пальца, который окунул в краску. Стал электриком, возился с трубами в канализации. Она работала с ним на аварийке, сидела на телефоне. Завели козу, ребенок подрастал, правда, сын. И раскол тогда был между этой женщиной и ее братом. Но судьбы и характеры я взял из жизни. Подзаголовок книги "Семейный портрет на фоне горящего дома". Книга вышла, и внезапно их дом сгорел дотла. Сейчас их уже нет в живых, их сын был на премьере.
Но интересно, что и Женя Цыганов, сыгравший главную роль, сказал, что у него в семье была похожая история, такой же крутой поворот в жизни родителей, отец чуть ли не так же поменял профессию, а сам Женя, тоже совсем юным, приходил той осенью к Белому дому.
Разумеется, я во множестве наблюдал такие семьи, где "все переворотилось" под влиянием перемен. В социологии есть понятие in-work poverty - "бедность работающих". Мы вступали в XXI век, имея 29% населения за чертой бедности - треть страны! Знал я и семьи, где образованные люди против своей воли деклассировались, тонкие профи становились батраками. Для меня было важно, что главное место действия "1993" - семья. Это самая выразительная модель общества, и она первой принимает социальные удары. Человек, на котором семья, особенно чувствителен к социальному унижению, и мне хотелось понять, как эти энергии уязвленности вырастают в нечто большее, в настроения и поступки.
Экранизация твоего романа, которую сделал Александр Велединский, конечно, сильно отличается от книги. А у тебя какое впечатление от фильма? Нет обиды, что тебя не поняли?
Сергей Шаргунов: Я рад, что моя история стала исходником для истории Велединского, потому что это высокопрофессиональная работа. Все реперные точки романа он сохранил. Это самостоятельное полноценное произведение замечательного мастера. Но классно слышать реплики своих героев с экрана и как откликается зал. Смотришь фильм и как будто видишь сон по мотивам тобою написанного, при этом немало моментов прямо из книги - монолог героя о воскрешении, диалог девочек, пьющих кагор, песня Цоя, которую поет молодежь и на Тверской, и у Останкинского пруда, номер телефона, который повторяет получившая пулю молодая женщина, чтобы не уйти в забытье. Или когда герой кричит в микрофон журналистки, и его лицо замирает стоп-кадром, а дикторша говорит: "Вот таким предстает нам лицо смуты". Очень много еще чего.
Велединский, похоже, в большей мере исторический оптимист, чем я. У меня герой умирает - не от пули, но от боли, от невыносимости, а его герой выживает и, стиснув зубы, в финальных кадрах приступает к обустройству среды обитания. Большое достоинство фильма - убедительно воссозданы и воздух, и материальный, вещественный мир ранних девяностых. Сцена расстрела у телецентра "Останкино", я уверен, войдет в хрестоматии. Она как будто нарушает весь ход вещей в повествовании. Прошло всего тридцать лет, еще работает эффект узнавания, зритель немного ностальгирует, милое ретро, да, неуклюжее время, придурковатая эпоха, незадачливые, но обаятельные герои - и вдруг! Как бетонная плита сверху падает. Сцена расстрела - беспощадная, точная, отменяющая все иллюзии.
После премьерного показа в Переделкине ко мне подошли молодые поэты: "Мы обратили внимание на одного эпизодического персонажа, в косухе, похож на Летова". Говорю: "А знаете, кто это?" Это мое камео: ночь под дождем на Горбатом мосту - минута в кадре. Велединский спросил: "Снимешься? Кем будешь? Депутатом?" - "Упаси боже! Хочу быть панком!"
В фильме есть молодые герои, влюбленная пара - Наташа и Алексей. Их и в жизни так звали - Наташа Петухова, невероятно одаренная девочка, и Алексей Шумский, талантливый инженер. Оба погибли - страшно. Я снял про них документальный фильм "Дети Октября", он вышел одновременно с "1993". Там еще про двух мальчиков рассказ, Сережу и Женю, недавних школьников. Никто из них не воевал, все только помогали, спасали - носили еду по подземным ходам, выводили людей из-под обстрела. Погибли.
И конечно, я рад, что об этом - пусть и 30 лет спустя - начнут говорить в полный голос. И надеюсь, не просто говорить, но анализировать, сопоставлять, спорить. Что эту "неприличную тему", это слепое пятно новейшей истории, может быть, кто-то попробует беспристрастно и честно изучить, и фильм Александра Алексеевича это время, несомненно, приближает. Не надо отворачиваться от своих трагедий, иначе они повторяются вновь и вновь, на новых витках истории.