Перстень для поэта. Роковая любовь и гибель поэта XIX века Дмитрия Веневитинова

Я живу через дорогу от Воронцовского парка. "Усадьбы Воронцова" - если официально. И соседству нашему пошел уже 35-й год... Аллеи из старых вязов и берез, каскад рукотворных прудов, каменные постройки, которые видел еще Лев Толстой, три неохватных дуба, огороженных решеткой, церквушка, парадные ворота, чуть ли не "баженовской руки", с постройками для кордегардии и - легенды, легенды и легенды... Что вы хотите - XIV век!

Памятное лето "пушкинской" княгини

"Гостевой флигель" в Воронцовском парке

Бояре Воронцовы, родственники Дмитрия Донского, завещали эту вотчину царю Ивану III, а его старший сын Василий III передал эту землю Ивану Грозному, и лишь при "Тишайшем", при царе Алексее Михайловиче, усадьба и всё вокруг была передана князьям Репниным. Вот правнук боярина Бориса Репнина, генерал-аншеф Петр Репнин, и превратил усадьбу в "подмосковный Версаль". Заложил террасные пруды, "французский сад", господский дом. А уже его потомок, блистательный генерал-фельдмаршал князь Николай Репнин, возвел и тот самый парадный въезд в усадьбу - стилизованную "турецкую крепость" - в честь личных побед над басурманами.

Но Толстого я помянул не просто так. Помните, в "Войне и мире" Пьер Безухов накануне Бородина приезжает в усадьбу Воронцово посмотреть, как идет строительство чудо-оружия - воздушного шара, способного поднять в воздух 50 бойцов, чтобы бросать на головы французов бомбы. Реальный ведь факт! Шар, его назовут дирижабль, был построен здесь, но испытать его не успели, спешно вывезли аж на 120 подводах, а неприятель, занявший Москву, изловил 16 мастеровых и - расстрелял. Ведь и это было!..

Не буду долго говорить, что стало с усадьбой после 1917-го. Она успела побывать и жильем для красноармейцев, и политдачей для европейских социалистов, и тюрьмой для левых эсеров (здесь, удивитесь, сидела три года Мария Спиридонова), и свиноводческим совхозом НКВД, надолго загадившим землю. Но если переходить от прозы Толстого к поэзии, то главным для меня в этом парке является тот сохранившийся двухэтажный каменный "гостевой флигель", где поселилась на лето жена потомка Репниных, Никиты Волконского, наша "северная Коринна", дивная поэтесса, прозаик, певица, княгиня Зинаида Волконская.

Вход в парк-усадьбу "Воронцово". Фото: РИА Новости

Та самая - пушкинская... О ней почт-директор, знакомец и современник Пушкина Булгаков писал своему брату в 1825 году:

"Были мы у княгини Зинаиды... Собирается ехать завтра в Воронцово и жить там лето, ежели полюбится. Место плоское, было только хорошо отличным содержанием садов и домов; теперь верно, всё это запущено. Однако, ежели решится там жить, съезжу посмотреть; я чаю, нет и следов нашего Китайского домика, в коем жили мы с покойным батюшкою".

Поселилась княгиня с конца июля и, кажется, до осени. У бело-красного домика, ныне что игрушечка, останавливались ее кареты, из окон второго этажа выглядывала по утрам, потянувшись со сна, а в застекленной пристроенной оранжерее на первом, возможно, пила кофий. И был ли с ней здесь, среди ее украшений и драгоценностей, тот старинный бронзовый перстень, который полторы тысячи лет назад сняли с руки женщины, погибшей под пеплом помпейской трагедии?

То знаменитое кольцо, тот перстень, который через год она подарит влюбленному в нее без памяти поэту Дмитрию Веневитинову?

"Быть гражданином мыслящим..."

Кривоколенный пер., 4, стр. 1

Таких ранних гениев литература не знала ни до, ни после. Умереть в 21 год - и остаться в истории! Да вся литература мира рядом с ним буквально вопиет. Поэт Лотреамон, автор "Песен Мальдорора", умер в 24 года. Добролюбов и Лермонтов в 25 и 26 лет, британец Перси Биши Шелли - в 29. Наконец, последний, Есенин, - в 30. И это ведь всё! Больше гениев, ушедших столь рано, и не было ни в поэзии, ни в прозе.

Да, Веневитинов - поэт, переводчик, прозаик и философ, критик и художник, композитор и редактор журнала - скончался в 1827 году от простой простуды, перебегая в мартовский мороз из дома в дом. После бала и - едва накинув шинель. И не догадываясь, разумеется, что через 36 лет в далеком Риме скончается - и также, представьте, от простуды! - его единственная любовь, "царица муз и красоты", по словам Пушкина, княгиня Волконская. Она, напротив, в холодный вечер отдаст свой плащ встреченной по дороге домой продрогшей нищенке.

Ну разве не скрещение судеб?!

Вот в этом чудом сохранившемся доме в Кривоколенном он родился и прожил 21 год. "Это был красавец в полном смысле слова, - вспоминала одна из знакомых. - Лицо его имело кроме красоты какую-то еще прелесть неизъяснимую. Громадные глаза голубые, опушенные очень длинными ресницами, сияли умом". Знаток иконографии литераторов М.Ю. Барановская утверждает ныне: он "был самым красивым из русских, да, пожалуй, и зарубежных писателей. Красоту и благородство его лица можно сравнить, пожалуй, только с Байроном..."

Но это, конечно, не главное. Главное, как пишут сегодня, он обладал ни много ни мало "талантами, достойными титанов Возрождения".

Журнал "Московский вестник". Дмитрий Веневитинов. Рис. А. Пушкина.

В 14 перевел Вергилия и Горация (позднее признают и переводы Гёте самыми лучшими), в 16 написал стихи, которые вошли в собрание его сочинений, в 17 стал живописцем и начал сочинять музыку. А в университете слушал лекции сразу на четырех отделениях: нравственно-политическом, словесном, физико-математическом и медицинском. Исследователь его творчества Юрий Манн уверяет:

"Логика его ... математически выверенная; мысль столь осязаема, что хочется потрогать ее руками; изложение сложнейших вопросов философии ведется с кристальной ясностью".

Он, почти мальчик еще, писал так, будто знал о жизни нечто, порой неведомое и старикам. Как вам эта вот мысль, дерзко высказанная им в те годы: "Человек рожден не для самого себя, а для человечества; цель его - польза человечества, круг его действий - собственно им порожденные отношения, отношения семейственные, отношения к известному кругу общества, к сословию, отношения к народу, к государству, к целой системе многих государств..." Недаром Белинский заметит с тоской: "Какою роскошною зарею занялся рассвет таланта его, какой пышный полдень, какой обильный вечер предсказывало прекрасное утро его поэтической деятельности".

А Пушкин - тот в восхищении назовет его "чудным поэтом".

Немудрено, что в 1823 году в этом доме Веневитинов и его друг, Владимир Одоевский, учредят тайное (!) "Общество любомудрия". Иван Киреевский, Мельгунов, Кошелев, Титов и даже Погодин с Шевырёвым спорили здесь о Шеллинге, Канте, Фихте, Шлегеле, обо всех новых веяниях в мире. Через столетия другой литератор-философ, Михаил Гершензон, скажет, что с "любомудров" начался "великий ледоход русской мысли". Во-первых, это был первый философский кружок в России, во-вторых, он четко поставил вопрос о месте отечественной культуры в культуре европейской и, наконец, самое важное - именно они, "любомудры", положили начало вызреванию идей "западничества" и "славянофильства" в русской мысли, о которых и поныне ведутся яростные споры.

А помните ли вы, что Веневитинов по материнской линии был четвероюродным братом Пушкина? Так вот, больше всего народу, до 40 человек зараз, набилось в Кривоколенном (и об этом вторая мемориальная доска на этом доме), когда 12 октября 1826 года Пушкин читал здесь своего "Бориса Годунова".

Тот самый дом в Кривоколенном переулке, 4, строение 1. Мемориальная доска на доме Веневитинова в Кривоколенном переулке.

Нет, сначала, еще 10 сентября, Веневитинов слушал чтение драмы Пушкиным в доме у Соболевского на Собачьей площадке, где были Чаадаев и Виельгорский, потом, 25 сентября, затащил поэта к себе по-родственному, где тот вновь прочел "Годунова", а через две недели и состоялся вечер, о котором Михаил Погодин напишет:

"Что было со мною, я и рассказать не могу... А когда Пушкин дошел до рассказа Пимена о посещении Кириллова монастыря Иваном Грозным, о молитве иноков ... мы все просто как будто обеспамятели. Кого бросало в жар, кого в озноб. Волосы поднимались дыбом... Мы смотрели друг на друга долго и потом бросились к Пушкину. Начались объятия, поднялся шум, раздался смех, полились слезы, поздравления. "Эван, эвое, дайте чаши!" Явилось шампанское, и Пушкин одушевился, видя такое своё действие на избранную молодежь... Не помню, как мы разошлись, как улеглись спать. Да едва ли кто и спал из нас в эту ночь..."

Наконец, здесь Веневитинов начал выпускать журнал "Московский вестник". В нем (а вышло всего четыре номера) опубликовал не только стихи, переводы Гофмана, но и программную статью "О состоянии просвещения в России", не потерявшую научного значения поныне.

Наконец, отсюда, да, отсюда, что ни день, мчался на Тверскую, где в 1826-м просто потерял голову от любви.

Царица муз...

Тверская ул., 14

Он влюбился, несчастный, может, в самую лучшую женщину Москвы - в красавицу Волконскую. А несчастный потому, что она была старше его на 16 лет, растила 15-летнего сына Александра, названного в честь почившего в Таганроге императора, а в бэкграунде ее, как сказали бы ныне, были и два своенравных отказа от блестящих замужеств, и решение "жить порознь" с мужем, и шлейф мимолетных влюбленностей, и уже появившийся в ее жизни роман с итальянским певцом, графом Риччи.

Детские годы провела в великолепном дворце на углу Невского и Фонтанки, но в России почти не жила. Рано потеряв мать, воспитывалась отцом - писателем, дипломатом, просветителем и меценатом князем Белосельским-Белозерским. Стихии ее с детства - искусство, музыка, поэзия и наука. Да плюс восемь языков и обворожительная красота - все это и вне отечества приносило ей славу и известность.

Фрейлина при королеве Луизе Прусской и вдовствующей императрице Марии Федоровне, но главное - задушевный друг Александра I.

Десятки писем царя, хранящихся ныне в Гарварде, - и каких писем?! "Спешу воспользоваться случаем выразить Вам свою благодарность за ту снисходительность (!), с которой я был у Вас принят. Эти минуты я буду помнить всегда... Все Ваши поручения будут в точности выполнены... С каким нетерпением я буду ждать момента, когда вновь буду иметь счастье лично выразить Вам то, что мое перо передает так неполно..."

Она, ее муж, князь Волконский, и малолетний сын сопровождали царя во время его заграничных походов, где княгиня прославилась и как певица, и как композитор (выходила на сцены Лондона и Парижа и покоряла слушателей ариями из Россини) и блистала в 1815-м на Венском конгрессе о мире. Встречами с нею в Веймаре дорожил старик Гёте. Занималась археологией, собирала русское народное творчество (стала первой женщиной Общества истории и древностей российских), писала стихи (чего стоит и текст, и музыка кантаты на смерть императора Александра), написала повесть о княгине Ольге (опубликована в Париже) и даже оперу "Жанна д'Арк", какую не только сочинила, но сама и поставила в Риме, и исполнила в ней главную партию.

Не женщина ведь - восторг!

И вот, "променяв на Москву петербургский свет и Италию, - пишут, - она неожиданно явилась с присущим ей везде лоском в свой наследственный особняк на Тверской, распахнувший двери не только целой толпе иностранцев - певцов, актеров, антикваров, художников, но и всей Москве".

Тверская ул., 14. Дом Зинаиды Александровны Волконской Фото: РИА Новости

Особняк на Тверской? Это нынешний "Елисеевский", перестроенный в 1898-м. Он стоит на месте настоящего дворца (с гербом на фронтоне, с двумя балконами и какой-то умопомрачительной беломраморной лестницей, спускавшейся со второго этажа), где когда-то "пели сами стены", и где с 1824 года, почти пять лет, был салон Волконской, или, как назвал его Вяземский, "волшебный замок музыкальной феи". Тут ставились спектакли, застывали "живые картины", устраивались маскарады и концерты, давались самые изысканные обеды.

Всех, бывавших здесь, не перечислишь, но не назвать "первые имена" - Пушкина, Вяземского, Боратынского, Батюшкова, Мицкевича, Чаадаева, Жуковского и Одоевского - просто невозможно, причем первые пятеро даже посвящали ей стихи.

Тот же Вяземский вспомнит, как Пушкин впервые пришел сюда и княгиня (великолепное контральто!) спела для него его элегию "Погасло дневное светило" на музыку Геништы. "Пушкин был живо тронут этим обольщением тонкого и художественного кокетства, - пишет Вяземский. - По обыкновению краска вспыхивала на лице его. В нём этот признак сильной впечатлительности был несомненное выражение всякого потрясающего ощущения". Тогда-то Пушкин и посвятил ей знаменитые стихи: "И над задумчивым челом, двойным увенчанным венком, и вьется, и пылает гений..." Каково?!

Наконец, здесь, как вы уже догадались, в Волконскую влюбился и наш герой.

...и ведьма

До Симонова монастыря, до первого и последнего свидания их, ни "да", ни "нет" они так и не сказали друг другу. Она ловила его восторженные взгляды, охотно слушала его стихи (написанные к ней), но это и всё. А он бешено ревновал ее к итальянскому графу Миньято Риччи, певцу, которого привезла из Италии и стала его женой Екатерина Лунина - хозяйка другого московского, но уже музыкального салона и тоже певица, которой восхищалась Европа, и даже Наполеон приглашал ее в Тюильри, чтобы услышать ее голос. Вот с ним-то, с Риччи, Волконская была куда приветливей.

Ж.-Д. Мюнре. Княгиня Зинаида Волконская. 1814 год. Граф Миньято Риччи. 1822 год. Фото: РИА Новости

Началось с того, что Лунина рассказала Волконской, что в шутку спросила мужа, нравится ли ему Зинаида Александровна. "Не особенно", - вроде бы ответил Миньято. "Вот как!" - нарочито небрежно бросила Волконская, но сама, как напишет потом Лунина, "стала осторожно, не спеша его увлекать..." И увлекла! Забегая вперед, скажу: Риччи бросит беременную Лунину, уедет в Италию, а в 1829 году к нему присоединится (и уже до конца его дней) и Зинаида Волконская. Вот когда Пушкин, знавший Риччи и дававший ему переводить свои произведения, бросит наотмашь в письме к Вяземскому:

"Я отдыхаю от проклятых обедов Зинаиды... Дай бог ей ни дна, ни покрышки, т.е. ни Италии, ни графа Риччи!.."

А позже вообще назовет ее ведьмой...

Не догадываясь, правда, что в вечном Риме, где у нее останавливался Гоголь, а бывали и Фенимор Купер, и Вальтер Скотт, благодарные итальянцы за ее "вечную благотворительность" даже улицу назовут в честь ее...

А что же Веневитинов? - А он, сгорая от любви, добьется встречи с ней наедине, поймает ее улыбку, послушается ее совета поступить на службу в Петербурге в Коллегию иностранных дел (он ведь тоже знал шесть языков), а также обещания послать с ним ее рекомендацию. Но главное - легко согласится на просьбу нашей famme fatale взять с собой в дорогу еще одного, незнакомого ему человека.

Того, из-за кого попадет в тюрьму и в конце концов невольно приблизит и день своей смерти.

Первое и последнее свидание

Восточная ул., 4

Ничего, кроме места. Ни точного дня встречи, ни поводов к ней, ни слова из разговора - ну ничего. Встретились здесь - у стен Симонова монастыря. Всё. Точка!

Да, тут состоялось и решительное объяснение, и прощание, больше похожее на прозрение. И, конечно, нельзя ныне не поразиться, что всего через пять месяцев именно сюда, под стены монастыря, доставят из Петербурга свинцовый гроб его - и захоронят. А перстень, с которым он пролежит здесь больше века, снимут с его руки лишь в 1930-х, когда прах его перенесут на Новодевичье. Снимут, чтобы навечно взять в Литературный музей.

Если соберетесь сюда, на Восточную улицу, то увидите: от древнего и огромного монастыря, где стены расписывал Андрей Рублев, откуда по преданию уходили на Куликово поле Пересвет и Ослябя, остались ныне крохи - храм Тихвинской иконы Божьей Матери, возведенный в 1677-м, да три из пяти взорванных большевиками в 1930 году башен. Все остальное под фундаментом Дома культуры "ЗИЛа", а некрополь, где и зарыли Веневитинова - под стадионом им. Стрельцова.

Тому свиданию ныне - без двух лет двести. Если он говорил тут только о своей любви к ней, а она - о "вечной дружбе", то этого для двух таких фигур, пожалуй, и маловато, даже если все-таки здесь она и подарила ему то тысячелетнее кольцо. Подарила, якобы обмолвившись, как "залог сострадания".

Но вот "сострадания" к кому? Уверен, не к нему - это бы оскорбило его гордое чувство...

Да, он пророчески напишет про перстень: "Ты был отрыт в могиле пыльной, // Любви глашатай вековой, // И снова пыли ты могильной // Завещан будешь, перстень мой", да, поклянется всегда носить его (брелоком к часам на груди) и надеть лишь в двух случаях: или при венчании с ней, или - умирая. Но и этого, согласитесь, маловато для тайной встречи на окраине и укромного разговора.

Симонов монастырь. Начало XIX века.

Конечно, я вступаю в область предположений, но, думаю, речь их шла о восстании. О подавленном год назад восстании декабристов, о казни героев его и о заточении многих друзей обоих. Ныне мало кто знает, что над ветреной, казалось бы, княгиней, чья жизнь вроде как на ладони, был установлен властями "тайный надзор" и всего лишь два месяца назад, в августе 1826 года, директор канцелярии фон Фок докладывал шефу жандармов:

"Между дамами две самые непримиримые и всегда готовые разорвать на части правительство - княгиня Волконская и генеральша Коновницына. Их частные кружки служат средоточием всех недовольных; и нет брани злее той, которую они извергают на правительство и его слуг".

Ведь это тоже факт! Ведь она только что не вчера устроила на Тверской шумные сборы и торжественные проводы жен сосланных в Сибирь декабристов - Екатерины Трубецкой и своей родственницы Марии Волконской. Куда уж дальше?! И был эпизод годичной давности, когда Веневитинов и его друзья-"любомудры" Кошелев и Рожалин после восстания на Сенатской и слухов, что на Москву двинулось взбунтовавшееся войско "южан", бросились "всякий день" посещать в манеже уроки выездки и... фехтования. Учились не отражать нападение "южан" - присоединиться к восставшим. "Мы, молодежь, - вспомнит Кошелев, - почти желали быть взятыми и тем стяжать известность и мученический венец". А когда надежды рухнули, тогда-то перепуганный князь Одоевский и кинул в камин на Кривоколенном устав и протоколы "любомудров".

Закрыл "философию" подальше от греха.

Вот, думаю, что стало и поводом тайного свидания у монастыря, и, возможно, сутью разговора. Швейцарец Воше - может, самый токсичный, как сказали бы ныне, друг княгини и тот самый "незнакомец" Веневитинова, из-за которого Веневитинова арестуют и будут допрашивать в Петербурге. Вот разговор о незнакомце и был не для посторонних ушей...

"Токсичный" попутчик

Карл Воше, библиотекарь и секретарь петербургского графа Лаваля, вызвался сопровождать Трубецкую в поездке к мужу в Нерчинск. А когда осенью 1826 года он, с письмами заключенных к родным, возвращался, властями были приняты все меры по его задержанию. Как добрался до Москвы - неизвестно, но известно: сумел тайно остановиться в доме у Волконской. Теперь же, желая отвлечь внимание полиции, княгиня и упросила Веневитинова, решившего перебраться в Петербург, взять в поездку Воше.

Так все и случится. В кибитке, покинувшей Москву, отправились в Петербург трое: Веневитинов, его друг Федор Хомяков и Воше. Поэт вспомнит потом, что Москву оставил "как шальной - не знаю, как не сошел с ума". Но уже из Торжка вдруг напишет родным, что Воше оказался "лучшим существом в мире", и признается, что "полюбил его всем сердцем". Еще бы: тот "из первых рук" всю дорогу рассказывал друзьям о тяготах "сибирских мучеников", о свиданиях с ними, о "героической Трубецкой" - первой, кто решился отправиться к мужу-преступнику. Было чем восхищаться и сопереживать ему, получившему из рук возлюбленной перстень, как помните - "залог сострадания". Но...

Г. Мясоедов. Адам Мицкевич импровизирует в салоне Зинаиды Волконской.

Но в Петербурге у первой же заставы их тормознули. "Назойливо-вежливый жандармский ротмистр, - пишут, - попросил паспорта. Он тщательно прочитал бумагу Веневитинова, которая гласила, что тот переводится по службе в Петербург, небрежно просмотрел документы Хомякова и Воше. Потом не спеша вернул паспорт Хомякову и, заложив за обшлаг паспорта Веневитинова и Воше, обратился к ним:

- А вас, господа, прошу следовать за мною. Вы арестованы!

Встревоженный Хомяков поглядел на товарищей. Но те были внешне спокойны, а на лице Веневитинова, к своему удивлению, Хомяков заметил, как ему показалось, даже радостно-злобную улыбку..."

Поэта продержали трое суток в сыром и холодном подвале гауптвахты. Допрашивал генерал Потапов, один из следователей по делу декабристов. Первый биограф поэта Пятковский пишет, что на вопрос о принадлежности к восставшим Веневитинов ответил, что "если он и не принадлежал к обществу декабристов, то мог бы легко принадлежать к нему". Кошелев дополнит, скажет, что "он не мог освободиться от тяжелого впечатления, произведенного на него сделанным ему допросом... Видно было, что-то тяжелое лежало у него на душе".

И почти все добавляют: он вышел из заточения с сильным кашлем, болью в груди и уже не прекращавшимся ознобом...

Он напишет в Петербурге, может, самые лучшие стихи: "Моя молитва", "Жизнь", "Поэт", "Жертвоприношение", "Утешение". Но в письме признается: "Тоска не покидает меня... Трудно жить, когда ничего не сделал, чтобы заслужить свое место в жизни. Надо что-то сделать хорошее, высокое, а жить и не делать ничего - нельзя... Здесь, среди холодного, пустого и бездушного общества, я - один..."

В ознобе и умрет. Когда отходил, Хомяков надел ему на палец тот перстень из могилы прошлого. Поэт, говорят, вдруг открыл глаза и прошептал: "Разве я венчаюсь?.." Нет, покачал головой Хомяков, и из глаз поэта выкатилась слеза... Из тех глаз, про которые его новый начальник Родофиникин уже сказал министру: "Он недолго пробудет с нами. У него смерть в глазах..."

Перстень, подаренный поэту Зинаидой Волконской. К. Афанасьев. Дмитрий Веневитинов в гробу.

Да ведь поэт и сам предсказал свою раннюю смерть, помните: "Душа сказала мне давно всё чувствовать дано, // Но жизнью ты не насладишься..."

Завещание

Вот час последнего страданья!Внимайте: воля мертвецаСтрашна, как голос прорицанья.Внимайте: чтоб сего кольцаС руки холодной не снимали:Пусть с ним умрут мои печалиИ будут с ним схоронены.Друзьям - привет и утешенье:Восторгов лучшие мгновеньяМной были им посвящены.Внимай и ты, моя богиня:Теперь души твоей святыняМне и доступней, и ясней;Во мне умолкнул глас страстей,Любви волшебство позабыто,Исчезла радужная мгла,И то, что раем ты звала,Передо мной теперь открыто.Приближься! вот могилы дверь!Мне все позволено теперь:Я не боюсь суждений света.Теперь могу тебя обнять,Теперь могу тебя лобзать,Как с первой радостью приветаВ раю лик ангелов святыхУстами б чистыми лобзали,Когда бы мы в восторге ихЗа гробом сумрачным встречали.Но эту речь ты позабудь:В ней тайный ропот исступленья;Зачем холодные сомненьяЯ вылью в пламенную грудь?К тебе одно, одно моленье!Не забывай!.. прочь уверенья -Клянись!.. Ты веришь, милый друг,Что за могильным сим пределомДуша моя простится с теломИ будет жить, как вольный дух,Без образа, без тьмы и света,Одним нетлением одета.Сей дух, как вечно бдящий взор,Твой будет спутник неотступный,И если памятью преступнойТы изменишь, беда с тех пор!Я тайно облекусь в укор;К душе прилипну вероломной,В ней пищу мщения найду,И будет сердцу грустно, томно,А я, как червь, не отпаду.

1826

P.S. Известно, у гроба его стоял Пушкин, который бросит упрек петербуржцам: "Как вы допустили его умереть!" Известно, что друг Дельвиг через шесть дней, 21 марта 1827 года написал о нем: "Какое соединение прекрасных дарований с прекрасною молодостью". А родственница Лавалей и вовсе скажет прямо: "Подозрительность нашей полиции была причиной его смерти, и они отдадут за него ответ творцу нашему".

Но грозней и точней всех напишет Герцен:

"Ужасная, черная судьба выпадает у нас на долю всякого, кто осмелится поднять голову выше уровня, начертанного императорским скипетром; поэта, гражданина, мыслителя неумолимый рок толкает в могилу... Даже те, которых правительство пощадило, погибают, едва распустившись, спеша оставить жизнь... Веневитинов убит обществом, двадцати двух лет".

Он ошибся в цифрах. Поэту в день смерти был 21 год.