О советской кинокартине «Сердца четырёх»

«К зиме 1944-го потребовались фильмы про любовь. Про жизнь. Про будущее завтра, которое становилось с каждым днём всё более возможным, зримым. Будущее после Победы. И «Сердца четырёх» пустили в прокат 5 января 1945-го — под разгромную статью в «Правде» и абсолютный при том зрительский успех. Говорят, люди плакали в залах, не стесняясь слёз. Плакали о том времени, о времени до великой войны, когда всё было так просто и так по-другому».

Скажете, нет такого слова? Отчего нет? Вот же оно — написано. Будто и не диафильм, и не кино, и не театр теней — всё сразу про прошлую, оборвавшуюся в одночасье жизнь. Про несвершившееся и так никогда и не наступившее «цветущее мирное завтра» — кто помнит СССР, тот вспомнит и эти слова из газет, из журналов великой эпохи, кою именовали ещё «довоенное время».

Фильм «Сердца четырёх», а более того заглавная его песня — мощнейший из её маркеров. Когда всё было возможно и все пути были открыты, но надвигалась буря неизбежной и страшной войны, войны, отнявшей всё, чем жили в первое советское мирное время — между Гражданской и Великой Отечественной. Короткое время. Яркое, как солнце в зените.

Как солнце в зените...

А потом были зенитки. И доставали они со всех своих сил чёрные кляксы с крестами, что пришли рушить и наши дома, и нашу жизнь. Нашу... Вернее, тех, кто был и жил до нас. Думая о них, думая о том времени, в котором они и созидали, и творили никем доселе не виданную реальность, приходит на ум одно: цивилизация титанов, великих воителей, бросивших вызов «обществу здравого расчёта и разумной конкуренции». Хочется ещё добавить про «необходимое жизненное пространство» — тот здравый расчёт и та разумная конкуренция подразумевали удобное самоустройство за счёт нас — наших домов, наших земель, наших жизней и нашего будущего...

Пытаясь перенестись во времени в довоенную весну 1941-го, неизменно ощущаю столь острое биение жизни, что кажется: ещё одно мгновение, ещё одно мысленное усилие — и удастся раскрыть секрет, прозреть суть той несгибаемой веры и в дело своё, и в Победу, и в саму жизнь... Мы можем только помнить и быть благодарными...

Всё стало вокруг голубым и зелёным,

В ручьях забурлила, запела вода.

Вся жизнь потекла по весенним законам,

Теперь от любви не уйти никуда.

Евгений Долматовский, будущий фронтовой корреспондент и поэт своего поколения. Освобождённая Западная Белоруссия, зимняя финская, Великая Отечественная. Ранение в голову и руку в Уманском котле, плен, дерзкий побег... Переход линии фронта в ноябре 1941-го, проверки, проверки... Возвращение в строй в январе 1942-го в звании батальонного комиссара в дивизию Александра Родимцева, легендарного героя Сталинграда. Личное присутствие на подписании акта безоговорочной капитуляции Германии. Это всё Долматовский. А так-то — строчка одна: «автор текста»...

И встречи редки, и длинны ожиданья,

И взгляды тревожны, и сбивчива речь.

Хотелось бы мне отменить расставанья,

Но без расставанья ведь не было б встреч.

Ещё раньше, чем для ленты «Сердца четырёх», Долматовский совершенно случайно и в самый последний момент (так бывает — фильм почти сняли и поняли: не хватает главной песни) написал по просьбе режиссёра фильма «Истребители» (1939) Эдуарда Пенцлина стихотворение «Любимый город».

И надо было о богах тех простыми и понятными словами. И чтоб насквозь. Каждого. И Долматовский справился как никто другой. На музыку стихи положил Никита Богословский, и какие бы времена ни стояли на дворе, мы поём, вторя голосу Бернеса:

В далёкий край товарищ улетает,

Родные ветры вслед за ним летят.

Любимый город в синей дымке тает:

Знакомый дом, зелёный сад и нежный взгляд.

Несколько лет (да почти все 1930-е) тьма надвигающейся войны висела над нашей страной. СССР между тем не только не собирался сдаваться, а всеми силами к войне как жесточайшей неизбежности готовился. Каково это — видеть в клочья разорванную Европу, знать о том, что творят фашисты, и без всяких там розовых иллюзий понимать: придёт тот день, когда потребуется встать в строй? И сражаться. Не на жизнь, а на смерть, ведь враг не просто страшен — он лишён человеческого обличья.

Так вот и жили — веря в жизнь.

И пели песни — правильные.

Может, наивные. Может, провидческие. Не нам о том судить. Важно другое — поём, поём десятилетиями и будем петь и дальше.

Пройдёт товарищ все фронты и войны,

Не зная сна, не зная тишины.

Любимый город может спать спокойно,

И видеть сны, и зеленеть среди весны.

«Сердца четырёх» — они с трудной судьбой. Фильм был принят худсоветом «Мосфильма» в феврале 1941-го и не просто принят — признан безусловной удачей всего творческого коллектива ленты. Премьера была назначена на конец мая, но на майском творческом партактиве в Комитете по делам кинематографии Андрей Жданов разнёс ленту в пух и прах как «не соответствующую грядущим событиям». Слишком водевильной, слишком весёлой показалась она тогда. И я думаю: а если бы не «заметили»? Если бы пустили в прокат?.. С какой горечью, быть может, смотрели бы её по всей стране. После 22 июня...

Лента пролежала на полке до осени 1944-го — Жданов был фигурой, «стальным ленинградцем», сложной личностью, но однозначно самоотверженной. Уж сколько на него вылили грязи за «светлые годы свободы»... Это, правда, другая история.

И «Сердца четырёх» пустили в прокат 5 января 1945-го — под разгромную статью в «Правде» (что делать, бывало и такое) и абсолютный при том зрительский успех. Говорят, люди плакали в залах, не стесняясь слёз. Плакали о том времени, о времени до великой войны, когда всё было так просто и так по-другому...

Ничего не вернуть. Вот только глядя на последние кадры ленты, где Галя и Шурочка Мурашова, а с ними старший лейтенант Пётр Колчин и учёный-биолог Глеб Заварцев машут нам руками и улыбаются так искренне и так сердечно, из далёкого и вскорости страшного 41-го, всё же верится, что вернуть можно...

Как и когда?

Нет ответа...

Есть только жизнь и судьба.

И путь, который каждому из нас надлежит пройти.

Любовь от себя никого не отпустит,

Над каждым окошком поют соловьи.

Любовь никогда не бывает без грусти,

Но это приятней, чем грусть без любви...