Один день из жизни дирижера: Константин Чудовский о самолетах, кофе, семье и музыкальном закулисье

Дирижер Константин Чудовский сегодня буквально нарасхват: он возглавляет Государственный Кремлевский оркестр Управления делами Президента РФ и одновременно занимает пост главного дирижера екатеринбургского театра "Урал Опера Балет". В 2022 году дебютировал в Большом театре, где уже два года подряд открывает там сезон. Нам удалось пообщаться с Константином перед концертом в Большом зале Московской консерватории, сразу после которого он должен был вылетать в Екатеринбург. Поэтому поговорили о перелетах, репетициях, закулисных историях и психологии музыкантов, о видах фраков и случайно купленных лыжах, о способах справляться с нагрузками и выдерживать темп – в прямом и переносном смысле слова.

"Славянский фонд России" наградил Государственный Кремлевский оркестр под управлением Константина Чудовского Орденом святых Кирилла и Мефодия. Май 2024. Фото: Евгений Евтюхов

О самолетах и аэропортах

- Как вам удается жить на два города, активно работая в каждом из них?

- Занятость в каждом месяце варьируется, но, например, февраль у меня был рекордным по числу перелетов: их оказалось более двадцати. Это значит, что каждый день после выступления - в самолет. Концерт всегда заряжает адреналином, быстро заснуть не удастся. Да и спать в самолете не очень получается. Наутро репетиция - в театре или оркестре. Вечером снова выступление, снова адреналин - и опять в самолет.

Константин Чудовский во время концерта. Фото: Эмиль Матвеев

- Это же сложно не только эмоционально, но и физически. Как вы выдерживаете такой режим?

- Как это ни банально прозвучит, меня поддерживает то, что я занимаюсь любимым делом. Предвкушение концерта прибавляет сил. Музыканты вообще "немножко больные" люди: те вещи, которые радуют обычного человека, их оставляют равнодушными, а те, о которых никто даже не знает, становятся самыми важными. Есть такой анекдот. Встречаются две подруги. Одна рассказывает: "Я так рада, я побывала на Мальдивах". Другая отвечает: "У нас в семье тоже радость - у мужа стали получаться двойные флажолеты на скрипке".

Вообще в периоды плотной загруженности я себя чувствую довольно неплохо. Хуже, когда случается неделя выходных: тогда организм спохватывается, что ему надо восстановиться и пытается "добрать своё".

- Но если не спать даже в самолете - как восстанавливаться?

- К счастью, у меня закалка. Я больше шести лет работал в Чили, был главным дирижером в Муниципальном театре Сантьяго. Путешествия тогда занимали по два дня: я летел до Сантьяго 14 часов из Парижа или Мадрида, а до них из Москвы еще 5 часов. Прилетаешь – в другом полушарии разница времени и температур: зимой в Чили плюс тридцать пять, а в Москве может быть минус тридцать. По сравнению с этим двухчасовой перелет из Екатеринбурга в Москву - это как поездка на маршрутке, даже заснуть не успеваю.

- Чем занимаете время ожидания в аэропортах?

- Понимаете, когда дирижер приходит репетировать с оркестром – это не начало, а финальный этап работы. Основной ее этап - это когда сидишь с партитурой в руках, изучаешь ее и думаешь: о чем мы будем исполнять эту вещь? Вот я в аэропортах я и учу партитуры. Подозреваю, что примелькался, и можно подумать, что я там работаю. Официанты в ресторанах "Кольцово" в Екатеринбурге или "Домодедово" в Москве меня уже спрашивают: "вам как обычно?"

- А что вы берете обычно?

- В Екатеринбурге мне в одном месте нравится паста "четыре сыра", а в другом есть потрясающие пельмени. Когда я сажусь в такси после концерта, я уже знаю, что буду заказывать в аэропорту на ужин.

"Ценим время, когда мы вместе"

У Константина с его женой Елизаветой, в прошлом солисткой "Геликон-оперы", четверо детей: три девочки (16, 13 и 7 лет) и мальчик (4 года). Он говорит, что семья - его источник сил наравне с музыкой.

С женой Елизаветой. Фото: из семейного архива

- Я прилетаю домой завтра примерно в полшестого утра. Дети меня давно не видели, так что долго поспать не удастся, хотя моя жена делает все, чтобы я отдохнул. Но время сна не так придает сил, как подзарядка от близких людей. И знаете, при всей кажущейся сложности моего графика у моей супруги жизнь гораздо сложнее. У нас никогда не было няни - воспитанием всех детей она занимается сама, оставив ради этого карьеру.

- У родителей-музыкантов дети наверняка учатся музыке?

- Как раз сейчас, когда я с вами разговариваю, моя третья дочь Серафима сдает экзамен по скрипке. Она только восемь месяцев назад впервые взяла ее в руки, а уже играет такую сложную форму как скрипичный концерт в трех частях. Старшая дочь Мария занимается балетом. Вторая дочь Татьяна - арфой и фортепиано. Сыну Василию четыре года, его пытаются заманить на виолончель, и мне кажется, что шансов "отвертеться" у него мало.

Старшая дочка впервые попала в театр, когда ей был месяц от роду. Мы с женой тогда работали в "Геликон-опере", а спектакль, страшно вспомнить, назывался "Распутин". Потом, когда появилась вторая дочка, жена пела одну из главных партий в опере Пуленка "Диалоги кармелиток". Представьте: католическая монахиня уходит за кулисы, кормит ребенка грудью и возвращается петь дальше. А если серьезно, для детей такое погружение в музыку и театр - это здорово, они воспринимают мир совсем по-другому.

- Вы планируете их дальнейшую учебу в Москве?

- Знаете, Бог устраивает все гораздо лучше, чем мы сами можем предположить. Я москвич, моя супруга родом из-под Пятигорска. Она приехала в Москву и сразу поступила в ГИТИС к Бертману (главный дирижер "Геликон-оперы" - ред.), хотя опоздала на все конкурсы. Когда мы поженились, то сначала жили в Москве, потом уехали в Австрию, потом меня пригласили работать в Чили. Через шесть лет мы вернулись в Москву, но меня неожиданно позвали на Урал. Я начал работать в Екатеринбурге, и тут случилась пандемия. Тогда я забрал семью к себе, чтобы быть вместе. Так - практически случайно - мы все оказались там. Поэтому загадывать что-то на будущее совершенно бессмысленно. Что бы дети ни выбрали, я это поддержу.

- Чем вы занимаетесь с ними дома? У них есть увлечения помимо музыки?

- Старшая дочь, балерина, прекрасно готовит. Причём особенно хорошо ей удается выпечка, так что я с ней никогда не похудею. А ей каким-то образом удается держать форму. Вскоре у нее будет открытый экзамен, где она будет танцевать номер в своей собственной хореографии. И я меняю расписание своих репетиций, чтобы прилететь на один день на её выступление.

Я бываю дома не так часто, поэтому это всегда праздник. Младшие дети с меня не слезают в буквальном смысле, стараются всё рассказать, обсудить, получить совет. Вообще расставания – дело непростое. Они либо ослабляют семью, либо укрепляют. Мы, например, настолько успеваем друг по другу соскучиться - это касается и жены, и детей, - что научились очень ценить то время, когда мы вместе.

О дирижировании наизусть и психологии музыкантов

Чудовский прославился способностью дирижировать симфоническими концертами и оперными спектаклями без паритуры на пюпитре. Фото: Эмиль Матвеев

- Это правда, что вы все произведения дирижируете по памяти, без партитур?

- Сейчас уже нет. Но до недавнего времени это была совершенная правда. Я в детстве не учился в музыкальной школе и был уверен, что дорога в музыку мне закрыта. Если ты не занимаешься с трех-пяти лет, как мои дети, то стать профессионалом практически нереально. Я брал уроки фортепиано частным образом, "для души", а учился в лицее при институте стран Азии и Африки, осваивал китайский язык. В 11-м классе мне Бог послал женщину-педагога, которая поняла, что я "болею" музыкой и взялась подготовить меня в музыкальное училище имени Гнесиных. Когда я объявил об этом родителям, они отреагировали с иронией: "А почему не в балетное? Ты там тоже ничего не умеешь". Но взяли с моего старшего брата обещание, что когда я от бедности буду просить денег в переходе, он меня не бросит, и не стали препятствовать моему решению.

С родителями. Фото: Владимир Орехов

Я поступил на отделение хорового дирижирования. И мне надо было всем доказывать, что я имею право на существование, я пытался компенсировать упущенный опыт. Хотя в лицее я был тем странным мальчиком, который слушает в плеере не рок, а Шопена с Рахманиновым, по уровню исполнения я училищу не соответствовал. Когда я пришел на урок по фортепиано, преподавательница, видимо, решила что я "буйный": я сыграл "Фантазию-экспромт" Шопена целиком на правой педали ("громкая" педаль, открывающая все заглушки струн, что сливает отдельные ноты в звуковую массу – ред.). Она сказала что, пожалуй, пока это мне играть не надо. Что надо начать с нуля. Но у меня было такое желание все наверстать, что ко времени поступления в консерваторию (уже на симфоническое дирижирование) меня приняли на работу в "Геликон-оперу" в качестве пианиста. Я готовил певцов к выступлениям как аккомпаниатор, а вскоре начал там дирижировать оркестром.

Встреча со зрителями. Екатеринбургский театр оперы и балета. Фото: Из архива К. Чудовского

Как-то однажды ассистент великого дирижера Геннадия Николаевича Рождественского, у которого мне посчастливилось учиться, сказал, что дирижировать наизусть умел только гениальный Артуро Тосканини. Меня почему-то это страшно задело. И с того момента я стал учить все партитуры наизусть, чтобы доказать прежде всего самому себе, что уверенно знаю музыку. Причём это пошло очень хорошо. Я разработал свою систему запоминания. Оперу мог выучить за пару дней. Потом стал учить иностранные языки - чтобы понимать, о чем поют. Правда, из-за дирижирования по памяти у меня бывали и проблемы: это вызывало зависть или непонимание. Тем не менее, во время работы в "Геликон-опере" и в Чили я нотами практически никогда не пользовался.

Сейчас дирижирование наизусть - это моя личная радость: ни публика, ни солисты этого не оценят. Зато если я хоть раз ошибусь, это заметят все. Поэтому если у меня на подготовку есть хотя бы дней пять, я всё выучу. Но устраивать из этого шоу не буду. Репертуар разросся, и где какие паузы или смена размеров - всё это знать наизусть совершенно не обязательно.

- Как правильно общаться с оркестрантами, чтобы дирижера уважали? Особенно когда дирижер молод?

- Дирижёр должен хорошо знать психологию музыканта. Музыкант с детства проходит все круги ада: музыкальная школа, потом экзамены, поступление в училище, снова экзамены, поступление в консерваторию. Нужно играть конкурсы и оказаться лучшим из всех, которые тоже проходили те же ступени. Только тогда человек попадает в оркестр. И не сразу на большую зарплату. Поэтому очень важно, чтобы в оркестре была атмосфера, в которой хотелось бы творить. И работа дирижера в том, чтобы такую атмосферу создать. Я сижу на прослушиваниях в оркестр, на которых кандидаты играют сложнейшие произведения - сольную программу и "оркестровые трудности". После этого, когда они, наконец, садятся в оркестр, будет очень глупо, если дирижёр будет пытаться учить их играть. Если после отлично сыгранного конкурса они не могут сыграть симфонию Моцарта, это вина не музыкантов, а дирижера.

На съемках телепроекта "Большая Опера". Фото: Екатерина Баль

Работа музыканта имеет смысл, если у него есть ощущение, что она не напрасна. Публика приходит на концерт, чтобы испытать потрясение. И музыканты тоже должны уйти с концерта воодушевленными. Можно до одури на репетициях отрабатывать с ними какой-то пассаж, но они замучаются и потеряют желание что-то делать. А если дирижер умеет просто показать руками, что ему нужно - достаточно одной репетиции. Когда дирижёр помогает музыканту играть хорошо, тот благодарен дирижеру, потому что занимается творчеством, а не просто зарабатывает деньги. Для меня самое страшное – выгорание, когда оркестранты относятся к дирижеру равнодушно, как к неизбежному атрибуту. Как в анекдоте: не знаем, что он там дирижирует, но мы играем Пятую симфонию Бетховена.

- Как дирижеры "тренируются" в профессии? Ведь они не могут непосредственно извлекать звуки: в шутку говорится - "ни инструмента, ни голоса"…

- Мне повезло познакомиться с ведущим коучем театра Ла Скала, маэстро Массимилиано Булло. У меня за плечами тогда была только "Геликон-опера", а у него - 40 лет работы в лучшем оперном театре мира, где работали лучшие дирижеры. И мне было важно, чтобы он мне объяснил, чего мне не хватает - не в движениях рук, а в "прошивке" мозгов и ушей. Наша профессия недаром считается самой сложной в мире музыки: она требует ежедневного совершенствования - в музыкальности, кругозоре, в выстраивании взаимоотношений с людьми.

- Это он научил вас выстраивать взаимоотношения за чашечкой кофе и пить его даже ночью, по-итальянски?

- Да, каждый раз после репетиции мы садились в кафе и сидели там до ночи. Тогда я еще не умел пить кофе, а ему чашечки хватало минут на 40. Но поскольку мы не успевали закончить обсуждение, ему приносили новую. И так раз пять. Сначала я не мог после этого заснуть, а потом "подсел". Уже работая в Чили, я купил отличную кофемашину, массу красивых стаканчиков и разнообразных капсул, чтобы иметь возможность приглашать Массимилиано к себе в гости и выуживать из него бесценную информацию. Мне было важно у него учиться, а, как показывает практика, самые важные уроки случаются не в классе, а скорее вот так, за чашечкой кофе. Кстати, концертмейстер нашего оркестра Константин Казначеев является настоящим знатоком кофе и именно он научил меня всем кофейным премудростям. В общем, эта "Кофейная кантата" закончилась тем, что в моем московском офисе сейчас стоит шикарная и итальянская кофемашина и делает кофе "как в лучшем баре Италии".

На репетиции в БЗК (Большом зале Московской консерватории) с Константином Казначеевым. Фото: Евгений Евтюхов

О "трех китах" дирижера

- Несмотря на эмоциональные и физические нагрузки, по статистике, дирижеры живут очень долго. Чем это можно объяснить?

- Мне кажется, что мы заряжаемся эмоциями во время концерта – и от музыки, и от публики, и, конечно, "высасываем все соки из оркестра". Есть ещё мнение, что нам помогает постоянная физическая активность. Кстати, в юности у меня не получалось копировать своих учителей: они все были достаточно "компактного" телосложения, а когда я со своим ростом выше 190 сантиметров пытался подражать их движениям, то задевал слева тубу, а справа контрабасиста. Когда брал в руки палочку, то вообще мог попасть кому-то в глаз.

Кстати, вопреки распространенному стереотипу, дирижеру не обязательно прыгать, махать руками во все стороны и танцевать за пультом, чтобы оркестр хорошо играл. Если посмотреть, как работали великие дирижеры, например, Мравинский, - он просто движением брови мог вызвать фортиссимо, подобное взрыву. Или Рождественский - со стороны казалось, что он вообще ничего не делает, только улыбается. А когда я наблюдал за ним со стороны оркестра, я видел, что музыкантам понятно абсолютно все, что он показывает. У него была невероятная энергетика! Вот как раз этой составляющей профессии дирижера очень сложно научиться.

- А какие составляющие есть еще?

- Первая - техническая: дирижер должен передавать свои мысли руками. Оркестру вообще говорить ничего не надо: ты покажи - они сыграют. Вторая составляющая - музыкальная: нужно понимать, "о чем" дирижировать. Нужна эрудиция и способность чувствовать. И третья составляющая - энергетика, харизма. Дирижер должен, как генерал на поле боя, вдохновлять одним своим видом. Но бывают дирижеры-теоретики: они знают, как все должно звучать, но не могут это воплотить. Как автомобиль, у которого все детали на месте, а зажигания нет.

"Оркестру вообще говорить ничего не надо: ты покажи - они сыграют". Фото: Эмиль Матвеев

Кстати, мое обучение у Геннадия Николаевича Рождественского было бесценным не только в техническом смысле, но и потому, что он столько знал! Когда открываешь его замечательные книги - "Треугольники" (о связи музыки, живописи и литературы), "Мозаика", - то понимаешь, что тебе до таких знаний как до Луны. И хочется такую книжку закрыть, чтоб не позориться. Кстати, когда я поступал в консерваторию, Рождественский сам забрал меня в свой класс. Я был в шоке – ведь он был "небожителем", легендой. Но еще большим шоком для меня стало то, что он поручил мне открывать концерт в честь его 75-летия. Это была такая честь, которую было невозможно представить, и своим выбором он меня очень здорово поддержал.

"Когда открываешь книги дирижера Рождественского, то понимаешь, что тебе до таких знаний как до Луны". Фото: Владимир Волков

Возвышенное и земное

- При такой активной концертной жизни часто ли приходится менять концертные костюмы? Сколько у вас фраков?

- Точно не помню: в разных городах, где я выступаю, их хранится разное количество. Самое забавное, что в Чили, в отеле, где я постоянно останавливался, до сих пор лежат три чемодана с моими вещами. Никто не знает, что с ними делать - выбросить нельзя, а я там сейчас не бываю. Со счета концертных костюмов я сбился давно. Рубашки, фраки, брюки приходят в негодность очень быстро: выхожу с любого концерта насквозь мокрый. Я бы сравнил концерт с ездой на Ferrari по горному серпантину: ты вроде бы ничего не делаешь, только немножко поворачиваешь руль, но ответственность такая, что одно неверное движение - и всё это вместе с тобой полетит в пропасть. Так что костюмы несут на себе следы каждого из выступлений. Фрак выдерживает в районе года, и нужно поймать момент, когда людям его больше показывать нельзя. Проблема ещё в том, что с моим размером и длиной рук новый фрак найти непросто. Но со мной произошла удивительная история: наш концертный директор Владимир Дедюхин презентовал мне шикарный фрак, который был сшит более 10 лет назад, не подошел артисту и никогда не надевался. Он сел на меня как влитой, и я в нем выступаю сейчас.

С концертмейтером Константином Казначеевым и женой Елизаветой Чудовской после концерта. Фото: Эмиль Матвеев

С обувью отдельная тема: у меня 50-й размер ноги, и даже в детстве родители покупали обувь, не выбирая фасон - лишь бы нога влезла. Мне и лыжи купили абсолютно случайно - только потому, что они прилагались к ботинкам подходящего размера. Так вот, выручил опять же наш замечательный концертный директор: он умудрился найти и прислать мне из Америки пару прекрасных концертных лаковых туфель, которые подошли идеально.

Вообще одежда музыканта - это целая история. Когда я жил в Вене, то ходил в замечательный магазин возле венской Оперы, в котором "отовариваются" все дирижеры и музыканты. Есть важное требование к фраку: он не должен быть слишком теплым, иначе упадешь в обморок прямо во время работы - светят софиты, повышается температура в зале из-за дыхания публики и оркестрантов, а ты еще и двигаешься. Поэтому фрак должен быть из максимально легкой ткани - его называют Musikerfrack. Но чтобы его надеть, нужно четверть часа, это почти как скафандр - подтяжки, запонки, жилетка, бабочка, сам фрак... Но это очень красиво. Сегодня многие мои коллеги дирижируют просто в чёрной рубашке. Особенно часто это бывает в театре, где в оркестровой яме почти ничего не видно. Конечно, это удобно. Но я одеваюсь классически - из уважения к профессии.