"ТРИ СЕСТРЫ" по А.П. Чехову. Пространство "Внутри". Режиссер Андрей Маник.

Вчера был прогон. Только для своих. Спектакль закончился. 15 минут бурных оваций от самой что ни на есть прожженной театральной публики. Режиссеру приходится просить, чтобы люди расходились! Иначе хлопали бы еще и еще… И было чему хлопать. Я просто счастлив, что оказался одним из первых зрителей этого спектакля. Ради таких постановок и хочется ходить в театр! То, что я увидел, выходит далеко за рамки понятий "выдающийся" или "великий". Это краеугольная постановка целой эпохи. Это прощание с целым поколением, наивным инфантильным поколением посетителей "Гоголь Центра". (Пространство "Внутри" находится в непосредственной близости от бывшего "Гоголь Центра"). Прощание со всей хипстерской тусовкой, которая была основополагающей в молодежной культурной жизни Москвы последних двух десятилетий. (Со стаканчиками смузи в коворкингах, смартфонами и брендовыми шмотками). Прощание – жесткое, циничное, без доли сострадания. Но именно так с ними и надо прощаться. Не жалко. То, что между чеховскими героями и хипстерами начала 21 века есть прямая связь, ясно, наверное, каждому. И в данном случае она была продемонстрирована на все 100 процентов. Продемонстрирована изящно, но твердо. Абсолютно инфантильный набор героев. Тузенбах – в шортиках и в носочках, Вершинин – большой ребенок. Даже главный чеховский злодей Соленый – и тот милая утипусечка. (наверное, самый приятный Соленый из всех, которых мне довелось видеть). Сестры же находятся в состоянии постоянного нытья, перемешанного с полным непониманием того, что происходит вокруг. Смольникова – мастер создания стопроцентной инфантильности, и остальные сестры настолько хорошо подстроились под её ритм, что поначалу казалось, что на сцене вообще три Смольниковых, которые хныкали буквально в унисон (кстати, в спектакле два женских состава. В одном из них Светлана Иванова играет Ирину, во втором Ольгу – и это совершенно логично, и никакой разницы нет. Что Ирина, что Ольга – одного поля ягоды). Режиссер сознательно не стал подчеркивать, в какое время происходит действие. Одежда вроде современная, фразы – чеховские. Да, впрочем, какая разница. Инфантильное поколение – оно в любое время одинаковое. И оно должно быть сметено как можно скорее. Режиссер почти не менял текст чеховской драмы, но никакого сожаления к героям мы не испытываем. Наоборот, все это вызывает смех у зала. И вроде бы смеяться нечему, на сцене ничего веселого не происходит, Смольникова плачет, жалуясь на стопроцентный трагизм своего существования, но это смешно. В первые пять минут постановки смешки довольно редкие, зрители как боятся смеяться – ну как можно ржать на драме, но чем дальше, тем больше – и вот уже зал смеется в унисон. На сцене драма, а зрителям смешно. И не потому, что люди сволочи и циники. Все подано так, что по-другому нельзя. Только смеяться. Для кого-то это защитная реакция, для кого-то нет. Действие перенесено в подвал дома Прозоровых. Притом дверь в этот подвал обита то ли свинцом, то ли фольгой. Аналог большой шапочки из фольги, которую нужно надевать на голову, чтобы, не дай Бог, не чипировали. Прячась в подвале, сестры как бы надевают на голову эту коллективную шапочку из фольги и вообще не собираются выходить на поверхность. В самом начале спектакля у этой двери дежурит Ирина, которая, как часовой, не хочет никого пропускать внутрь. Пусть Маша спокойно поистерит. Мужские голоса звучат извне (и это очень интересный режиссерский прием). Потом в подвал постепенно прорываются мужчины. Они все хотят спрятаться именно в этом помещении, им там комфортней. То, что никто никогда не уедет в Москву, ясно после первых двух фраз – сестры в принципе не способны ни на что. Разве что ныть и бухать (рекордсменом по количеству выпитого является, конечно же, Маша, которая ходит косая на протяжении всего спектакля). Но со временем понятно, что большинство из окружающих – такие же. Исключение – Наташа (Татьяна Саруханова) единственный более-менее нормальный и приятный человек из всей компании. Неудивительно, что сцена, когда Андрей звал ее замуж, выведена "за кадр". Наверху три небольших окна. Мы видим только ноги Андрея и Наташи. Там и происходит признание. Это как бы шанс для всей семейки Прозоровых – выйти в реальный мир из зоны своего глупого комфорта. Разумеется, никто из них этим шансом не пользуется. Наташа чужеродное звено в семье. Она же и остается редким гостем в подвале, Андрей, напротив, с каждым разом углубляется туда все глубже и глубже. Маша предпочитает прятаться в шкафу, куда затем перетаскивает и Вершинина. Когда его обнаруживают там, он сидит в позе эмбриона. Взрослый двухметровый мужик в дорогом плаще, модных очках – и в позе эмбриона. Что он делает потом? Ну конечно же, хватается за рюмку. При этом, рюмки все разных форм. Сестры не в состоянии достать набор одинаковых рюмок. И так сойдет. И столика в подвале нет. Бухают на картонных коробках, которые туда притащила Наташа. Мы видим мелкий междусобойчик, эдакий аналог кухонных посиделок, только он совершенно бессмысленный. Он ни к чему не ведет. Они и не напиваются толком. Они напиться не могут! Эти люди не хотят ничего менять, ни о чем не мечтают, Москва для них не мечта, не символ чего-то. Они не способны даже организовать чаепитие. Они умеют только ныть. По поводу и без повода. Просто ноют и пьют вишневую настойку (которая, конечно же, осталась от покойного отца). Притом нытье только ради нытья. Они не способны понять и посочувствовать окружающим, они не сочувствуют даже себе. Эмпатии – ноль. Это даже эгоизмом не назвать, эгоизм – определенная черта характера, тут никаких черт в принципе нет. Они не испытывают жалости даже к себе. Отчасти их действия напоминают сцену из "Приключений Чиполлино". Помните, когда герои сидят, запершись в комнате, и уверены, что вокруг бушует гроза? Так вот, здесь то же самое, только с чеховской легкостью и хипстерской инфантильностью. Ближе к концу спектакля – в подвал прорываются музыканты, и постепенно начинается небольшой концерт. При этом поют достаточно фальшиво. И не потому, что артисты не умеют петь. Это герои не в состоянии спеть более или менее нормально. И не хотят. Трогательное и наивное исполнение Соленым песни Высоцкого заканчивается звуками взрыва. В окнах – сначала дым, потом пожар. Город горит. Что же делают герои? Ничего. Андрей забирается на шкаф и романтично смотрит на огонь. А остальные? Расходятся в вялотекущем режиме. Единственная кто что-то делает – Наташа. Но это ни на что не влияет. Она помогает людям, пострадавшим при пожаре, отбирает у Андрея его любимый пиджак с клоунскими блестками, а Андрею все равно. Вершинин говорит, что их батарею переводят в другое место, а Маша, свернувшись клубочком, спит у него на руках, он уходит, она спит. Он говорит трогательные слова в адрес Маши, но это не слова, обращенные к женщине, это, скорей, обращение к подруге по внутренней эмиграции, такому же эмбриону, как и он сам. Вслед за Вершининым уходят и Соленый с Тузенбахом. В спектакле нет даже намека на дуэль, все слова про дуэль вырезаны. Да это и не надо. Убит Тузенбах – не убит – какая разница. Оба события совершенно бессмысленны и никак не повлияют ни на что. Под конец сестры остаются одни, пожар не затихает. И все заканчивается фразой из гимназической методички: "Пожар это чрезвычайное событие, после которого возврат к прошлому уже невозможен". Затем начинает звучать ритмичная музыка – и огонь в окнах плавно превращается в иллюминацию на дискотеке. Блин – эти люди и сгореть-то толком не могут! Самое смешное, что чем ближе к финалу, тем комичней сцены, но смеяться как раз не хочется. Смеемся только над драмой, над комедией – плачем. Когда вышел из зала, долго думал. Наверное, если бы мне предложили закончить спектакль как-то по-другому, я бы в финальную сцену ввел уборщицу, которая разогнала бы эту тусовку ссаными тряпками. Но у режиссера тоже очень сильно получилось, пусть и без тряпок. И он, наверное, прав. Эта компания даже тряпок не достойна… В свое время Солженицын писал о том, что если бы чеховские герои знали, что произойдет в стране спустя 20 лет, ни одна чеховская пьеса бы не закончилась, все герои попали бы в дурдом. Этим и дурдом не поможет. Этих класть в дурдом надо было задолго до начала драмы, лет так 20 назад. Когда Вершинин еще был поручиком и видел этих сестер детьми. Тогда, возможно, был бы шанс. Сейчас нет. Смотрю спектакль и понимаю: что-то произойдет. Притом не в спектакле. А в жизни! И что-то произойдет совсем скоро. И что-то очень нехорошее, страшное. Но то, с чем прощаемся – никакой жалости не вызывает. Как говорится – оба варианта хуже. Что делать? Режиссер не отвечает. Он просто констатирует факт. Время прошло. Того времени больше нет. Данный спектакль – обязателен к просмотру! Вот прямо ОБЯЗАТЕЛЕН! Надеюсь, что в июле добавят дополнительные показы. Хотя вообще преступление – такой спектакль выпускать в конце сезона! Преступление! Можете сказать, ну и что. Не в этом сезоне – так в следующем посмотрим… Ой, не факт. Ой, не факт, друзья. Почему? Ответ на этот вопрос дал Андрей Маник.