к годовщине смерти Николая Добронравова
«Силён Добронравов. А? Что скажете? Каждой строчкой силён. Говорят, умер год назад. Говорят, на 95-м году жизни. И я не могу никак такого понять, хоть и год прошёл: ведь умер — значит, ничего больше нет. Совсем. Только такое не про Добронравова, не про вечность».
Заповедный напев...
Свет хрустальной зари...
Свет, над миром встающий…
Ровно год назад ушёл Николай Добронравов…
Есть слова, значение которых скрыто до времени и увидено и распознано может быть лишь на расстоянии. Так история — не столько по доброте, сколько по спиральности своего развития — даёт нам шанс одуматься после дикого кутежа, прийти в себя после адского похмелья.
Вовсе не то, что поначалу видится и слышится, есть истина, оставленная в назидание потомкам (нам с вами) поэтами и композиторами. А если Отцу Небесному было угодно соединить их, поэта и композитора, в одной семье, что это, как не провидение божье? О котором «принято» говорить, что «всё это просто случайность». От случайностей удобнее и проще прятать голову в землю (впрочем, можно и в мокрый песок — в мокром голова, особенно пустая, торчит устойчивей). Даже если не менее «случайные» обстоятельства сложатся так, что голову ту оторвёт от тела ветер вышеупомянутой истории, то и не страшно — случайность! Просто случайность...
У неба просто случайностей между тем не предусмотрено.
И не бывает.
В самом конце лета 1974-го (благословенные времена «равновесного противостояния двух систем»), когда уходило оно на излёт и природа, расщедрившись, кратким мигом августовских блаженства и неги одаривала всё живое, Николай Николаевич Добронравов и Александра Николаевна Пахмутова оказались в Беловежской Пуще. Понятное дело — случайно. Фактически же — по приглашению первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии Петра Мироновича Машерова, он почти год мягко и настойчиво (умел такое) добивался поездки самого знаменитого творческого и семейного союза СССР именно что в Беловежскую Пущу, которую сам исходил вдоль и поперёк своими ногами.
Машеров что-то такое знал, деревенский, не в оранжерее рос — чуял биение жизни. И не только потому, что партизанил в Великую Отечественную и под смертью, а то и в обнимку с ней хаживал не единожды. Сердце было у человека — оно, если что, не у каждого случается. Вся эта история... Про то, как вечность расставляет фигуры — чтобы помнили, — и человечеству остаётся лишь рот разевать на манер «никак не может быть такого!..»
Может, правда, может, и нет: два дня Добронравов, запершись в комнате, писал стихотворение (именно так — акт сотворения живого слова) о пуще, и, когда было оно готово, Пахмутова сказала: «Сложно и очень красиво, так просто на музыку не положить...» И они уехали в Москву, и жизнь пошла себе дальше своим чередом, а вечность (тут можно было бы упомянуть её с большой буквы) — своим, ведь фигуры расставлены, время придёт, всё однажды случится.
Всё случится...
Здесь забытый давно наш родительский кров,
И, услышав порой голос предков зовущий,
Серой птицей лесной из далёких веков
Я к тебе прилетаю, Беловежская Пуща...
Мы живём в свете звёзд всё более и более удаляющейся от нас Красной империи.
Мы живём в свете великих деяний и великих, пусть так и не воплощённых, идей. Добронравов — он как соль и совесть той эпохи: в каждом слове запечатана истина. Прочитай и повтори тысячу, десять тысяч раз — откровение придёт. И придётся с тем откровением жить.
В нашем доме, в нашем общем огромном доме, которому нет, не было и не будет равных (если только не возьмёмся восстановить), под сенью родительского крова было совершено то, от чего отмыться удастся очень нескоро, — Беловежские соглашения, будь они прокляты. Случись нам взглянуть в глаза Королёву, Гагарину (когда и если бы держали они те «соглашения» в руках), наверно, сгорели бы дотла — и от стыда, и в качестве справедливого возмездия. С поэтами и музыкантами другое...
Поэты и музыканты не судят — они отражают собой наш внутренний, не знающий ни жалости, ни пощады суд.
Как. Мы. Могли.
Ну. Вот. Так.
Неприметной тропой пробираюсь к ручью,
Где трава высока, там, где заросли гуще.
Как олени, с колен пью святую твою
Родниковую правду, Беловежская Пуща...
30 с лихом горьким лет с тех самых трижды проклятых «соглашений». Добронравов и Пахмутова день изо дня жили рядом с нами. Сознавая крушение не просто огромного корабля — цивилизационной идеи. Жили и были к нам милостивы. Время от времени в эфире «популярных шоу» звучали их песни, и даже их комсомольские песни, и даже их песни про партию и Ленина. И все как бы слушали, и как бы улыбались, и как бы делали вид — «мне норм», а на лирических песнях, прям по Пушкину, «роняли слёзки три»...
А они, Добронравов и Пахмутова, слёзок не роняли и вида не делали. Потому что всегда, в каждый день и час свой, верили в написанное. Не отрекались. Не осмеивали. Не уподоблялись сворам «огоньковцев». И каково им было? Даже и думать не хочется...
У высоких берёз своё сердце согрев,
Унесу я с собой, в утешенье живущим,
Твой заветный напев, чудотворный напев,
Беловежская Пуща, Беловежская Пуща...
«А можно всё исправить?..»
«Можно, только придётся построить всё заново...»
Мы живём в свете звёзд, нам кажется, он будет литься с небес вечно. Но. Это не так.
Всему положен свой предел. И тут страшный и простой вопрос возникает: а где свет наших звёзд? И таков ли он, что в нём смогут найти и силы, и прибежище духа наши потомки?
Месяца через три после возвращения из Беловежской Пущи Александра Пахмутова вспомнила о стихах мужа и написала к ним музыку. Вот только единодушным решением они исключили из текста песни третье четверостишье Добронравова — оно показалось им слишком уж мрачным.
Пророчески мрачным, хочется сказать сегодня...
В нём — всё.
Пора (слезать с печи да месить калачи) думать о свете наших звёзд. Для тех, кто идёт следом за нами. Не впотьмах же им блуждать, в самом деле. Хватит уже такого.
Силён Добронравов. А? Что скажете? Каждой строчкой силён. Говорят, умер год назад. Говорят, на 95-м году жизни. И я не могу никак такого понять, хоть и год прошёл: ведь умер — значит, ничего больше нет. Совсем. Только такое не про Добронравова, не про вечность.
Да, вот ещё что... Клад нам оставлен — сейчас поймёте, он ждёт только нас и никого другого к себе не подпустит — будет ждать сколько надо.
Время созидать свет.
Третье четверостишье нам в помощь...
Многолетних дубов величавая стать.
Остров — ландыш, в тени чей-то клад стерегущий…
Дети зубров твоих не хотят вымирать,
Беловежская Пуща, Беловежская Пуща...
Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.