"Три сестры" в Воронежском драмтеатре стали заметной премьерой нового сезона

Свою трактовку пьесы Чехова предложил зрителям худрук театра драмы имени А. Кольцова Владимир Петров. Его "Три сестры" вышли накануне Нового года, попав в гущу комедий и утренников, но не затерялись в ней. Получился один из самых внятных, целостных и в хорошем смысле подробных спектаклей, созданных для этой труппы в последние годы. И один из самых злободневных. Хотя прямых параллелей с реалиями XXI века режиссер сознательно избегает.

"Три сестры" в Воронежском драмтеатре стали заметной премьерой нового сезона
© Российская Газета

Дом Прозоровых здесь - одна большая метафора: зал ожидания с неумолимыми часами и неудобными металлическими креслами, которые можно двигать строго по направляющим (сценографию придумал тот же Владимир Петров).

На жестких сиденьях пьют шампанское и дремлют, сиротливо прикрывшись пледом, едят блины и разговаривают о важном. Положение кресел меняется от сцены к сцене. Но если у военных достает сил схватить и переставить, куда вздумается, весь ряд, то хозяева в состоянии лишь прокатить его вперед/назад, правее/левее. Так, как позволяют проложенные раз и навсегда рельсы. Сверху видно, что они расчерчивают подиум клеточками (то ли шахматная доска, то ли тюремная решетка) и обрываются у края. Тупиковая ветка, что-то вроде теперешнего Белгорода. Ни в какую Москву никто не уедет, это известно - и ясно, как белый день.

- Почему так происходит, что чем тоньше, образованнее, воспитаннее человек, тем с большей вероятностью он проигрывает жизненную позицию существу малокультурному, незамысловатому, нахрапистому? Зачем мы растим людей деликатных, милосердных, добрых, отзывчивых, уступчивых? Ведь они обречены на поражение в столкновении с теми, кто идеалом нашим никак числиться не может. Чего не хватает людям, столь достойным нашей любви и уважения? - объяснил режиссер свой взгляд на проблематику "Трех сестер".

Его Прозоровы - обаятельные интеллигенты, бессильные расстаться с иллюзиями. Только и разговоров, что о работе, от которой они устают, ничего толком не сделав. Не устает от нее старая няня, не устает учитель Кулыгин, которого Николай Байбаков превращает в настоящего "кота ученого" из привязавшейся к Маше строчки про лукоморье. Знай себе ходи по цепи кругом. "Если бы, знаете, к трудолюбию прибавить образование, а к образованию трудолюбие"…

Жизнь в ожидании чего-то большего валится из рук даже у трезвомыслящей и сердечной Ольги (Алевтина Чернявская). Слишком умная и волевая для своей судьбы Маша (Анастасия Климушкина) изъедена сплином и отчаянием. Тонкая и угловатая, как подросток, Ирина (Анастасия Павлюкова) одержима духом противоречия. Поначалу кажется, что ей, рожденной Арлекином, просто нравится строить из себя Пьеро и бегать от воздыхателя. Потом становится заметно, что Тузенбах со своей наивной любовью для нее воплощение мещанства, к которому и вправду больно даже прикасаться.

Сестер вдохновляют офицерские кители да бодрые звуки полкового оркестра. Для чеховских героинь эта музыка, как и окруженная романтическим флером военная служба, - антидот к заурядному быту.

"Прежде человечество было занято войнами, заполняя все свое существование походами, набегами, победами, теперь же все это отжило, оставив после себя громадное пустое место, которое пока нечем заполнить; человечество страстно ищет и конечно найдет. Ах, только бы поскорее!" - с сухой убежденностью произносит полковник Вершинин, который благодаря энергии актера Вячеслава Гардера моментально "запускает" в спектакле те сцены, где есть риск потерять темп.

В самом деле, чем же заполнить "пустое место", где, говоря словами Андрея Прозорова, "только едят, пьют, спят, потом умирают… родятся другие и тоже едят, пьют, спят"? Центральный монолог о засилье серости Дамир Миркамилов здесь произносит, как колыбельную, обращаясь к детской коляске. Убаюкивает не то малыша, не то себя самого мечтой о свободе "от праздности, от квасу, от гуся с капустой, от сна после обеда, от подлого тунеядства". И до того убедительно убаюкивает, что перекличка одетых в траур сестер в финале ("Еще немного, и все узнают, зачем все это, для чего эти страдания" - "Если бы знать, если бы знать!") кажется припевом этой привокзальной колыбельной.