30 октября, в День памяти жертв политических репрессий, в Москве будет открыт монумент "Стена скорби". Он возводится по указу президента РФ Владимира Путина. Создание мемориала в столице станет центральным, но не единственным событием этого дня. О том, как в России ведется работа по увековечиванию памяти погибших и пострадавших в те трагические годы, рассказал ТАСС председатель Совета при президенте РФ по развитию гражданского общества и правам человека Михаил Федотов. — В 2017 году отмечается два знаковых для отечественной истории события — 80 лет "Большого террора" 1937 года и 100-летие революции. Какие в этой связи мероприятия планируются в этом году ко Дню памяти жертв политических репрессий? — По сути, это серия мероприятий. Началась она с открытия в сентябре Сада памяти на Бутовском полигоне в Москве. Это большая аллея, где на каменных плитах выбиты имена расстрелянных на этом страшном месте, а это 20 761 человек, и это только те люди, о которых есть точные, документальные свидетельства. Я бы напомнил, что сюда, на Бутовский полигон, в свое время приезжал президент России Владимир Путин, преклонял колено перед Соловецким крестом. 29 октября по традиции у Соловецкого камня на Лубянской площади Москвы пройдет акция "Возвращение имен". Она традиционно организуется обществом "Мемориал". Приходят тысячи людей, чтобы огласить имена тех, кто был расстрелян в Москве в годы "Большого террора". Хотя эта акция проводится уже не первый год, но до конца списка казненных еще далеко. 30 октября — это День памяти жертв политических репрессий, он отмечается уже больше четверти века. В этот день пройдет традиционная акция на Бутовском полигоне, будут зачитаны имена расстрелянных на этом месте. Но главным событием этого дня станет открытие мемориала жертвам политических репрессий на пересечении проспекта академика Сахарова и Садового кольца. Серия памятных мероприятий продолжится в Екатеринбурге, где 16 ноября будет открыт на месте массовых расстрелов в 1937–1938 годах мемориал "Маска скорби" работы выдающегося скульптора Эрнста Неизвестного. — Какова роль гражданского общества, граждан в деле увековечивания памяти жертв политических репрессий? — В деле увековечивания памяти жертв политических репрессий огромную роль играет личность. Например, настоятель храма Бутовских Новомучеников священник Кирилл Каледа объединил вокруг себя большое количество энтузиастов, готовых вкладывать собственные деньги, силы, время в увековечивание памяти тех невинных жертв, что обрели покой на полигоне. Именно он нашел того, кто профинансировал создание Сада памяти. Низкий поклон Сергею Васильеву, генеральному директору ГК "Видео-Интернешнл", который в память о своем расстрелянном предке взял на себя все финансовое бремя этого проекта. Вот почему для меня Сад памяти — это не только памятник жертвам, но и памятник человеческой жертвенности. В вопросе о создании общенационального мемориала тоже все зависело от личности, в данном случае от личности главы государства. Ведь идея озвучивалась неоднократно в течение как минимум трех последних десятилетий, раздавались всевозможные обещания, объявлялся даже сбор средств, но только в 2015 году дело приняло практический оборот: сначала по итогам встречи с нашим советом президент Путин дал поручение правительству Москвы найти место для будущего монумента, а следом издал указ, которым подвел итог открытого конкурса проектов создания мемориала. Говоря о роли личности в деле увековечения памяти невинных жертв тоталитарного режима, нельзя обойти молчанием Арсения Рогинского, главу "Мемориала", который сыграл ключевую роль во всей этой работе — и по созданию общенационального мемориала, и по созданию Концепции госполитики по увековечиванию памяти жертв репрессий. Именно гражданская инициатива Юрия Филиппова позволила создать Музей жертв политических репрессий в подмосковном Можайске, Юрия Дмитриева — отыскать места массовых расстрелов в карельском Сандормохе, Виктора Шмырова и Татьяны Курсиной — сохранить в качестве музея лагерь для политзаключенных "Пермь-36". Еще одна сугубо общественная инициатива — проект "Последний адрес", который реализуется во многих городах страны. Суть проекта проста: по желанию жителей на стене жилого дома появляется маленькая мемориальная табличка, сообщающая, что здесь было последнее место жительства конкретной жертвы политических репрессий. При этом указывается фамилия, имя, отчество, даты ареста и расстрела, а также профессия человека. Я считаю, что это очень хороший проект, он позволяет сохранить память и сделать ее более наглядной. Я сам тоже намерен в ближайшем будущем инициировать установку таблички на доме, в котором живу. Здесь раньше жили семьи рабочих и инженеров завода "Каучук". Для многих из них в 1937–1938 годах этот дом стал их последним адресом. — Какую роль играют музеи в увековечивании памяти жертв репрессий? — Сейчас в стране существует несколько десятков музеев истории политических репрессий. И хорошо, что Московский государственный музей истории ГУЛАГа пытается соединить их в единую сеть, чтобы помогать их развитию. Российский союз музеев также проявляет интерес к созданию такой сети и, в частности, помогает развивать музей "Пермь-36". Полагаю, что этот уникальный во многих отношениях музей должен развиваться не только как центр сохранения исторический памяти, но и как центр воспитания молодежи в духе уважения человеческого достоинства. Он был создан историками Виктором Шмыровым и Натальей Курсиной. Именно благодаря им удалось сохранить основные постройки это бывшего лагеря политзаключенных. Музей развивался как некоммерческая негосударственная организация, пользовался поддержкой региональных властей, получал региональные и зарубежные гранты. Впоследствии было принято решение создать на этой базе государственный музей, в результате чего возник конфликт между теми, кто создавал музей общественный, и теми, кому поручили возглавить музей государственный. Воодушевленные изгнанием общественников, подняли головы сторонники превращения "Перми-36" в музей тюремной системы, посетители которого узнавали бы не о судьбах политзаключенных, а об организации работы и быта сотрудников исправительно-трудового учреждения. Я доложил этот вопрос президенту Владимиру Путину, и он наложил резолюцию на моем докладе: "Музей необходимо сохранить". Как выполняется президентское поручение, нам еще предстоит проверить. Вот этим мы и должны заниматься — в отношении не только музея "Пермь-36", но и остальных музеев памяти, способствовать их популяризации, обогащению их коллекций. — Вы уже сказали, что 30 октября в Москве будет открыт мемориал "Стена скорби". Недавно, говоря о нем, Наталья Солженицына высказала надежду, что этот памятник будет местом памяти для всего народа. На ваш взгляд, сможет ли мемориал играть такую объединяющую роль для будущих поколений? — Вокруг Дня памяти жертв политических репрессий уже сложились определенные ритуалы, и думаю, они сохранятся еще надолго. Но постепенно все уходит в прошлое. Для нынешней молодежи события 1937 года столь же далеки, как Куликовская битва или реформы Петра I. Но важен воспитательный момент. Поэтому я хочу видеть у музея "Пермь-36" и других музеев памяти, возле мемориала на проспекте академика Сахарова и "Маски скорби" под Екатеринбургом и в Магадане вереницы автобусов с детьми и подростками. Как у превращенного в музей гитлеровского концлагеря в маленьком немецком городке Дахау. Немцы очень педантично хранят память о самых позорных и трагических страницах своей истории. Мемориал в Москве должен стать не только общенациональным символом памяти о невинных жертвах, но и символом безусловного осуждения преступлений тоталитарного режима, символом отречения от этих преступлений. Надеюсь, этот мемориал поставит окончательную точку в досужих рассуждениях о ползучей ресталинизации. Если бы наше государство действительно шло по этому пути, то никакого мемориала жертвам политических репрессий не было бы. Говорить о нем было бы не просто бессмысленно, но и опасно. — То есть вы полагаете, что мемориал может стать таким же символом национальной памяти, как Могила Неизвестного Солдата у Кремлевской стены? — Хотелось бы. И постепенно должны сложиться соответствующие ритуалы. — Волонтеры в России занимаются поиском останков солдат, павших в годы Великой Отечественной войны. А есть такие отряды поисковиков, занятых останками жертв репрессий? Тем более что у нас есть регионы, где боев не было, а вот захоронения погибших в лагерях наверняка есть — например, в Магадане. — Такие поисковые отряды, конечно, имеются. Им помогает Московский государственный музей истории ГУЛАГа. Поисковая работа ведется не только в Магаданской области, но и в других регионах. Например, в Санкт-Петербурге, у стен Петропавловской крепости сравнительно недавно были обнаружены расстрельные ямы, датированные концом 1917 года. Я считаю, было бы правильным организовать встречу поисковых отрядов, которые ищут останки павших на полях боев героев, и тех, кто ищет останки жертв политических репрессий. Это все история нашей страны — и павшие воины, и невинные жертвы. Память должна быть общей. Поэтому, мне кажется, было бы правильным в Ковалевском лесу, на границе Ленинградской области и Санкт-Петербурга, там, где покоятся останки и воинов, защищавших Ленинград, и жертв политических репрессий, сделать общий Сад памяти. Надеюсь, Минобороны России, которому эта территория отдана под полигон, поддержит нашу инициативу. — Памятники есть и на Соловках, и в Карелии, и в Бутово, и в Магадане. Но даже в Москве они расположены довольно далеко от жилых кварталов. Как повысить их посещаемость, особенно школьниками, студентами? — Дело не в географической удаленности этих объектов. Просто о них мало кто знает. Но самое главное — посещение этих объектов пока не стало традицией. Мне кажется очень правильной инициатива московского департамента образования организовать на систематической основе посещение школьниками Музея истории ГУЛАГа. Я считаю, каждый школьник должен обязательно посетить Музей истории ГУЛАГа, чтобы получить "прививку" от соблазнов тоталитаризма. С Соловецким лагерем особого назначения связаны очень важные, трагические события нашей истории. Но в то же время с Соловками связана история русского православия. Достаточно вспомнить, что игуменом Соловецкого монастыря был святитель Филипп, митрополит Московский и всея Руси, которого я бы назвал первым российским правозащитником. Он обличал злодеяния опричников Ивана Грозного, призывал к миру, к милосердию, за что и был убит Малютой Скуратовым. Когда я был на Соловках, то ни в одной сувенирной лавочке не нашел ничего, что напоминало бы об истории политических репрессий на Соловках. И тогда я поднял камень с дороги, взял фломастер и написал: "Соловецкий камень". И поставил дату. Если каждый, кто приедет на Большой Соловецкий остров, увезет оттуда вот такой сувенир, это может стать очень важным связующим звеном между судьбой отдельного человека и историей отечества. Думаю, в каждом российском городе, в каждом населенном пункте должен быть такой камень, ведь колесо террора прокатилось по всей стране. — Сталинские репрессии, как известно, временами носили "отраслевой" характер. Есть ли у российских ведомств свои программы увековечивания памяти? — Мне неизвестно о наличии каких-то ведомственных программ. Но я знаю, что есть памятники, посвященные погибшим в годы репрессий сотрудникам различных предприятий, учреждений, ведомств. Например, в Левашовской пустоши под Петербургом есть памятник энергетикам "Ленэнерго", павшим жертвами репрессий в 1937–1938 годах. — Представители общества "Мемориал" утверждают, что не все категории репрессированных включены в закон о реабилитации жертв политических репрессий. В частности, по их словам, не упомянуты в нем раскулаченные крестьяне, и процесс их реабилитации осложнен. Как вы считаете, нужны ли поправки в этот закон? — Да, безусловно, нужны. И мы совместно с Комиссией при президенте РФ по реабилитации жертв политических репрессий подготовили такие поправки. К сожалению, они не были поддержаны. Но мы продолжаем работу над ними с тем, чтобы закон о реабилитации коснулся всех категорий граждан, пострадавших от репрессий. Прежде всего это жертвы раскулачивания и расказачивания. — Как вы в целом оцениваете процесс реабилитации жертв политических репрессий? — Сейчас идет процесс реабилитации в Крыму и Севастополе. Ранее, до 2014 года, эта работа там не проводилась. В других регионах эта работа в основном завершена, если не считать тех категорий репрессированных, которые не попали в закон. — Все, кто занимается периодом "Большого террора", говорят о проблеме закрытости многих архивных данных. О необходимости повысить доступность архивов говорится в утвержденной правительством Концепции государственной политики по увековечиванию памяти жертв политических репрессий. Об этой проблеме говорят представители не только общества "Мемориал", но и Русской православной церкви, занимающиеся подготовкой материалов для канонизации новомучеников. И одной из основных сложностей здесь является действие закона о защите персональных данных. В 2016 году занимавший тогда пост главы кремлевской администрации Сергей Иванов, комментируя жалобы поисковиков на препятствия в процессе идентификации погибших в Великую Отечественную, заявил, что нормы этого закона должны распространяться только на ныне живущих россиян. Вы разделяете эту позицию? — Проблема архивов очень сложная, и решить ее, как предлагают некоторые "горячие головы", путем издания президентского указа о тотальном и одномоментном рассекречивании всех архивов невозможно. Правда, в свое время был издан президентский указ о рассекречивании всех партийных и государственных актов, послуживших основанием для массовых политических репрессий. Но сейчас важно изменить систему рассекречивания с тем, чтобы отмена ограничительных грифов стала правилом, а сохранение тайны — исключением. Пока же процесс носит по необходимости обратный характер: архивы представляют в специальную межведомственную комиссию предложения по рассекречиванию хранящихся у них материалов. Что же касается закона о персональных данных, то его нужно серьезно корректировать. Он утратил свой первоначальный смысл — защитить персональные данные при массовой автоматической обработке. На деятельность архивов он вообще не распространяется, но на практике, к сожалению, его толкуют по-другому. Я уверен, нужны уточнения в законодательстве, чтобы поставить заслон неправильному правоприменению. — Уже упомянутая нами Концепция государственной политики по увековечиванию памяти жертв политических репрессий рассчитана на период до 2019 года. Насколько успешно она реализуется? Есть ли необходимость продлить ее действие? — Сделано многое, но далеко не все. Да, мы открываем "Стену скорби" в центре Москвы, открыли Сад памяти в Бутово, но не решен вопрос с мемориалом в Ковалевском лесу, в Левашовской пустоши, с расстрельными ямами у Петропавловской крепости, с руинами гулаговских лагерей на Ямале. Задачи первого этапа, определенные концепцией, до сих пор не решены. Но и говорить о новом документе преждевременно. Процесс увековечивания памяти растянут во времени. Нельзя сказать, что в 2019 году мы закончим и поставим точку. Сохранение исторической памяти — дело постоянное. В каком-то смысле, все мы — жертвы политических репрессий. Тот неизбывный страх и трепет, которые советский человек испытывает перед государством, та уверенность, что лес рубят — щепки летят, — это как раз травма, нанесенная политическими репрессиями, и она засела очень глубоко в наших генах. Наша задача — преодолеть последствия тоталитарной системы в социогенетике нашего общества через формирование свободного человека, уважающего права человека и достоинства личности. Беседовал Борис Клин
