Музыка и безумие: как ментальные расстройства композиторов повлияли на ход истории лучшего из искусств

Связь безумия с гениальностью порой выглядит как ошибка наблюдения, ведь ментальные расстройства у творцов случаются так же часто, как и у обычных людей. Но плоды сумасшествия гения порой играют решающую роль в развитии искусства. Кто эти невидимые герои, которые положили рассудок на алтарь музыки? Он действительно начал предполагать, что дьявол имеет на него влияние, после убийства собственной жены, ее любовника и, по слухам, своего ребенка. Джезуальдо сделал это осознанно при помощи своих слуг, застав изменницу и ее ухажера на месте преступления. После убийства он выставил изуродованные тела на всеобщее обозрение, что и положило начало легендам о безумной жестокости князя. Торквато Тассо посвятил этой истории сонет «На смерть благороднейших влюбленных», конец которого переводится так: Плачь, печальный Неаполь, облаченный в траур! Оплакивай красу, горькую участь добродетели. И пусть эта песня обратит [прежнюю] гармонию в скорбь. «Под пение хора замка, повторявшего один из мадригалов Карло Джезуальдо о красоте смерти, ребенка бешено раскачивали в колыбели три дня… пока девочка не умерла от этих резких движений» (из исторического романа Виктории Хэммонд). Для Джезуальдо пережить это оказалось непросто. С тех пор его мучит депрессия, он пытается отмолить свою душу, строя монастыри, но ничего не помогает. Тяжелое психическое состояние отражается на творчестве: его музыка отличается от сочинений современников обилием мрачных созвучий. Окончательно рехнувшись, он умирает при невыясненных обстоятельствах в 47 лет. Истинное признание новаторский стиль Джезуальдо получил в XX веке: он становится кумиром многих композиторов той поры (Игоря Стравинского, Альберта Шнитке, Сальваторе Шаррино и других). «Голоса за стеклом» для меццо-сопрано и инструментального ансамбля (4 пьесы Карло Джезуальдо в обработке Сальваторе Шаррино) Моцарт страдал манией преследования и был убежден, что итальянцы хотят его отравить. Тревожность и мнительность гениев часто приобретала гипертрофированные черты и разрасталась до подобных патологий, так что параноидный синдром можно считать профессиональным заболеванием: ему были подвержены психопатический антисемит Рихард Вагнер (его вечно «преследовали» евреи) и Роберт Шуман. В 1808 году Иоганн Христиан Рейль ввел термин «психиатрия», и весь XIX век новоявленные психотерапевты пытаются отрефлексировать историю безумия и сочиняют диагнозы для гениев прошлого. Одним из наиболее популярных и критикуемых впоследствии представителей этой профессии стал Чезаре Ломброзо (автор идеи о прирожденном преступнике). В 1863 году он написал псевдонаучный труд «Гениальность и помешательство», где выноси́л диагнозы умершим гениям, — хрестоматийный пример психотерапевтического треша, который, тем не менее, был широко распространен. Среди прочего он писал о гениальности «ушибленных» людей, то есть тех, кто пережил травму головы, обнаруживая между двумя этими фактами причинно-следственную связь. Первым из них он называет Гретри: «Вначале плохой певец, [он] сделался знаменитым артистом после сильного ушиба головы бревном». Андре Гретри был одним из основателей французской комической оперы, а еще он оставил после себя мемуары «Очерки о музыке», интереснейший документ эпохи. Хотя у Ломброзо значатся другие болезни, его пассаж о черепно-мозговых травмах созвучен отрывку из автобиографии Прокофьева: «К этому времени, то есть к трем годам, относится мое первое воспоминание. Я кувыркаюсь на постели моего отца. Вокруг стоят родные. В передней звонок, приехали гости. Все бегут встречать. Я продолжаю кувыркаться и, слетев с постели, ударяюсь лбом о железный сундук. Нечеловеческий рев, все бегут обратно. Удар был здоровенный — шишка на лбу осталась на все детство и юность и сравнялась лишь к тридцати годам. Когда, уже молодым человеком, я дирижировал в Париже, художник Ларионов трогал ее пальцем и говорил: — А может в ней-то весь талант! Другое воспоминание менее эффектное: раннее утро или поздний вечер; меня только что разбудили, и я сижу на горшке; вокруг все суетятся и торопят меня — мы едем в Севастополь. Которое из воспоминаний более раннее, я в точности не помню, но думаю, что с кувырканьем. Во всяком случае, хочется, чтобы оно было первым: уж очень шикарно проснуться к жизни от удара в лоб!» (С. Прокофьев «Автобиография», с. 25–27). В «Воспоминаниях о России» Композитор Сабанеев писал о нем: «Какую-то странную роль в его жизни стали играть… лошади. Он с ними раскланивался на улицах, снимая шляпу. Когда я его спрашивал, зачем он это делает, он неизменно отвечал, что „мы не знаем, кто они такие — лошади, — надо быть осторожным“». Станчинский трагически погиб в 26 лет, утонув в реке при невыясненных обстоятельствах. Многие десятилетия его произведения лежат в архивах; только в конце XX века музыковеды открывают его самобытную музыку с причудливым преломлением элементов русского фольклора, а включение произведений Станчинского в концертную программу свидетельствует о тонком вкусе исполнителя. Алексей Станчинский «Ноктюрн» Микалоюс Чюрленис, одинаково талантливо писавший музыку и картины, был странным и порой депрессивным; его полотна пугали зрителей и оставляют тревожное ощущение до сих пор. Это редкий для истории случай соединения художника и композитора в одном человеке. Он считается родоначальником профессиональной литовской музыки, а его симфонические поэмы стоят в одном ряду с лучшими импрессионистскими произведениями эпохи. Сумасшествие настигло Чюрлениса в последний год жизни. Он начал вычерчивать кружочки на поверхностях предметов, брал непосильные для него кредиты в магазинах, которые жене приходилось возвращать, объясняя, что их взял нездоровый человек; в конце концов Чюрлениса помещают в частную клинику для душевнобольных, как раз в то же время, когда его признают как художника и принимают в члены общества «Мир искусства». После второй зимы в лечебнице он умирает от воспаления легких. XIX век насыщен спиритуалистскими идеями, что было созвучно романтической эстетике этого времени. Немецкий композитор Шуман разговаривал со столами (возможно, отголоски модного в те времена столоверчения — практики вызывания духов), видел ангелов и демонов. Болезнь брала свое: со временем Шуман все чаще оставляет произведения неоконченными, оркестровки (переложения музыки для оркестра) грешат безграмотностью — многое было переоркестровано Густавом Малером, Александром Глазуновым и другими композиторами. Первые признаки сумасшествия появились у Шумана в 24 года, а к 46 он стал совсем плох и последние несколько лет своей жизни провел в психиатрической больнице. Шуман страдал депрессиями с юности, но основной причиной его прогрессирующего умопомешательства предположительно был сифилис. Эта болезнь сопровождала многих гениев, ее влиянию приписывают глухоту Бетховена — его, как и Шумана, одолевала депрессия, и он собирался покончить с собой. Не миновала чаша сия и Берджиха Сметану, который оставался глухим последние 10 лет жизни и страдал галлюцинациями. Их он описывает как чудовищ с разинутыми пастями, мешающих ему творить своим нечеловеческим ревом. О знаменитом участнике «Могучей кучки» Модесте Мусоргском обычно говорят как об опустившемся алкоголике. По злой иронии судьбы его самый знаменитый портрет был написан Репиным в те годы, когда композитор окончательно потерял себя. Модест Мусоргский «Картинки с выставки» Как и Шуман, Мусоргский плохо оркестровал свои произведения, их приводили в порядок его коллеги по «кучке» — Римский-Корсаков и Цезарь Кюи. Причины сумасшествия и ранней смерти композитора (в 42 года) до сих пор остаются за ширмой «белой горячки». О том, что алкоголизм может быть симптомом психического расстройства, в те времена почти не знали, только близкие друзья были в курсе, как сильно Модест Петрович страдал за своего главного персонажа — народ, — так, что в конце концов идентифицировал себя с ним и потерял собственную личность. История Скрябина менее печальна: его безумие было возвышенным и горделивым; он помышлял, что своей музыкой сможет освободить человечество от бремени этого мира, и собирался последовательно сочинять мистерии, которые приготовляли бы к этому главному событию. Поэтический бред Скрябина не воспринимали как чистое безумие — слишком сильны были идеи индийской мистики, распространяемые Блаватской — непререкаемым авторитетом для Скрябина. Экстраординарные суждения современного композитора Штокхаузена тоже наполнены болезненным космизмом и имеют пересечения с мистическими идеями Скрябина. Он заявляет, что центр Вселенной находится на Сириусе, что главенствующее место на нем занимает музыка и что Земля когда-нибудь дойдет до такой ступени развития, чтобы коммуницировать только с помощью музыки. Подобные нью-эйджерские рассуждения на некоторое время подрывают его репутацию, но новаторские идеи оказываются сильнее предрассудков — на сегодняшний день Штокхаузен признан одним из важнейших композиторов XX века. Карлхайнц Штокхаузен «Сириус» В России культовым поехавшим композитором считается Олег Каравайчук: презрение к консерваториям, помидоры в качестве рецензента музыки, «нерукотворная рука», обладателем которой он является, в связи с чем его исполнения совершенно гениальны, — все это не полный список его причуд. Интервью с Олегом Каравайчуком, 2012 год Каравайчук с молодости был эпатажным; с годами он приобретает все больше смелости, чтобы прямо говорить о том, что́ считает важным. Несмотря на нестандартный ход мысли, вычурно поэтический язык, в интервью он остается последовательным, поэтому о клиническом безумии тут речи не идет. Олег Каравайчук прожил яркую и эксцентричную жизнь длиной в 88 лет, настоящие безумцы редко задерживаются в этом мире так долго. При ближайшем рассмотрении оказывается, что нет каких-то определенных «композиторских» психопатологий; алкоголизм, депрессии, мании — каждый творец несчастен по-своему. Мишель Фуко ставит вопросы от лица человека XVIII столетия, которые актуальны до сих пор: «…что же такое сам безумец?.. Как распознать его, этого безумца, если еще столетие назад он имел столь выделяющийся, столь выпуклый облик, а теперь этот облик стал маской, скрывающей за своим единообразием столько непохожих друг на друга лиц? Как, не впадая в ошибку, указать на него, когда, находясь рядом, в повседневной жизни, он смешивается с толпой людей не безумных, а отличительные черты его безумия неразрывно связаны с бесспорными признаками разума?» («История безумия в классическую эпоху», с. 187). Психиатрия еще не заслужила всеобщего доверия, а люди, страдающие психическими расстройствами, до сих пор подвергаются угнетению и дискриминации. Роман Михайлов в своем «Равинагаре» едко описывает привычный метод продуцирования ксенофобии: «Можно делать обычную публицистику. Копировать готовый кусок текста, выставлять его с комментарием страха. Цитата — страх — цитата — страх. Так и двигаться по фрактальному орнаменту, наслаждаясь страхом, и приучая остальных наслаждаться страхом. Появится нежное чувство фашизма». Каждый из нас волен клеймить — или восхищаться отличиями, которые принято задвигать в общий ящик под названием «безумие». И выбор делать вовсе не обязательно.