Художник Беляев-Гинтовт о том, почему Путин − главный русский либерал

В Московском музее современного искусства открылась выставка Алексея Беляева-Гинтовта. Художник, чье имя ассоциируется с красно-золотой коммунистической символикой, рассказал, как она была придумана, почему Путин – главный русский либерал и почему в этом нет никакой иронии. – Выставка называется "X". Здесь показаны ваши работы за последние десять лет. За это время красные звезды на золотом фоне стали очень узнаваемым авторским знаком, китчевым, если позволите. – Нет, не позволю! – Хорошо. Тем не менее, расскажите, что послужило отправной точкой для вашей для этих работ? – Я отчаянно много экспериментировал с художественными техниками и материалами, изучая в МАрхИ академический рисунок во второй половине 80-х, параллельно исследовал основные направлениями русского авангарда, осваивал каждое из них за две-три недели. В результате получалась работы, сделанные согласно интуитивно понятой философской сути данного направления. Теоретичекие обоснования в то время были малодоступны. Так я искал собственный метод художественного сообщения который позволит повествовать всесильно, и то же время избежать повторения существующих эстетических систем. Одержимый новым, добивался технического совершенства и целостности мироописания. Так, в числе прочего, появилась техника ручной печати. Перебрав сотни советских плакатов, – я делал из них трафареты, а потом с их помощью нанося ладонями типографскую краску на любую гладкую поверхность , открывал то, что пряталось за условностью изображения. Некую таинственную структуру, неожиданного и для автора вида. Так я нашел пластический язык, который позволил мне добиться последней степени простоты, чреватой бездонной сложностью. Например, в числе прочих озарений, никогда не видя работ Павла Филонова, мы с группой единомышленников в 1986 году нащупали его аналитический метод, – результатом открытия стали сотни живописных и графических работ полноценного Филоновского вида. – Однако, что касается вашего нынешнего творчества, то в нем довольно четко прослеживаются милитаристские идеи. – Я вкладывал в эти работы мобилизующую составляющую. Четвертый год на наших территориях идет война. Так вышло, что я оказался за три дня до начала боевых действий в Донбассе вместе с Александром Бородаем, председателем Совета Министров ДНР. Я присутствовал при объявлении чрезвычайного положения Народным советом республики, застал штурм аэропорта, и разгром, и хаос. Вместе С Андреем Фефеловым, который возглавляет телеканал День, и с писателем Сергеем Шаргуновым мы несколько дней выбирались оттуда по территории неясного статуса. С тех пор я возвращался туда еще шесть раз – то с гуманитарной помощью, то в качестве военного корреспондента. Наши видеоплакаты выложены в сеть, и некоторые из них набрали сотни тысяч просмотров. – К чему они призывали? – К победе. Это призыв к духовной мобилизации, к пробуждению в духе. Подавляющее большинство обитателей планеты Земля спит, и наши люди, увы, - не исключение. Это призыв к осознанию себя в настоящем настоящем. – Тем не менее вы используете для этого язык прошлого, обращаясь к символам советской эпохи – красным звездам и маршам. – Если пластическое обращение к языку Традиции считывается, то, конечно, да. Я вкладывал его туда. – Вы воспитывались в советской эстетике со знаком плюс. Но сейчас, кажется, ее кроме как через иронию вообще воспринимать нельзя. У вас лично отношение к ней поменялось? – Я был эстетическим врагом советской власти на ее финальном этапе, а она была по-настоящему невыносима. Бессмысленно тяжкая, тягучая, безвыходная, галлюцинаторная реальность, точнее всего показанная в кинофильме “Груз 200” – это та повседневность, в которой приходилось жить, а значит сопротивляться, работать. В октябре 93-го года, во время штурма Останкино, случилась моя инициация войной, открылось инобытие. Нравственный климат 90-ых годов оказался наилучшим доказательством безразмерности последовавших деградационных процессов. Теперь гигантская сухопутная цивилизация – Советский Союз по мере удаления во времени вдруг предстала передо мной в совершенно ином виде, на передний план вышли тогда утраченные свойства народов – стойкость, готовность к самопожертвованию, парадоксальный коллективизм – память о соборности, особенно восходящий период 20-60-х годов, включая русский авангард – уникальное явление культуры, не имеющее аналогов в мире, откуда я черпаю силы и предельность пластических решений. – Как вам кажется, зрители воспринимают это также непосредственно или через иронию? – Даже если бы я очень хотел влиять на зрителя, результат все равно был бы непредсказуем. Но мне привычнее видеть восторженную реакцию. Если соотечественники осознают себя с помощью моих работ, если эти образы резонируют с истиной, то радость узнавания возвращаются ко мне. – Регулярность и активность, с которой люди выходят на митинги и акции протеста, говорят о том, что люди очень подвержены влиянию лозунгов и довольно агрессивно настроены. Вы не думаете, что ваши работы могут быть восприняты, как призыв к действию? – Я обращаюсь к парадигме Традиции, которая представляет собой бесконечно отдаленный во времени Золотой век человечества, где иерархии смыслов индоевропейского общества не подвергаются сомнению; философы, воины, и труженики пребывают в мудром социальном космосе, а торговцы не участвуют в нем. Традиционализм сущностно противоположен парадигме современного мира, которая есть – вырождение. Река времени течет вниз. Технический прогресс возможен, но убывает дух. Удивительно, но и в советском периоде тысячелетней истории страны все еще видны следы Традиции, в отличии от Запада, деградирующего гораздо быстрее, чем мы, его наследники. Невероятно, СССР в пору континентального могущества оказался той ледяной глыбой, в которой были заморожены блестки Золотого века. Это то, что вынимаю оттуда и пытаюсь представить пластическими средствами. Получается или нет – судить зрителю. – Вы не боитесь, что это назовут "духовными скрепами"? – Это публицистика. С этим не ко мне. Но попытка противостоять декадансу запада есть, на мой взгляд, запрос евразийских народных масс, транслируемый национальному лидеру. Он вынужден делать то, что он делает в консервативном аспекте. Полагаю, лидер озвучивает лишь малую часть обращенных к нему интуиций, надеюсь осуществляет больше, чем кажется. Значительная часть общества хотела бы куда более радикальных шагов в этом направлении, вплоть до левой версии Консервативной революции. – То есть по-вашему смена власти интересна только интеллигенции? – Крошечной части того, что принято называть интеллигенцией в нашей стране, но, миллионнократно усиленной средствами массовой информации главного геополитического конкурента. Про эту ее безобразную часть Лев Гумилев сказал, точнее не скажешь. Иногда кажется – Владимир Путин, вслед за Александром I, мог бы назвать себя главным русским западником. – Как раз в одном из каталогов к вашим выставкам говорилось, что в ваших произведениях заложена имперская мифология. То есть это как раз мифология масс? – Хотелось бы конечно избежать космических масштабов обобщений. Но, убежден - народы Империи живут и дышат ею. У нас никогда никакого ощущения, кроме имперского, не было, за исключением коротких катастрофических периодов начала и конца 20-ого века. А дальше включаются неотменимые закономерности, народная самость. Геополитическая термин – месторазвитие, введенный в научный оборот основателем Евразийского учения Петром Савицким – процесс пространственно-временного взаимодействия между социумом и вмещающим его ландшафтом. На территории бывшей Российской Империи сейчас могло бы проживать и два, и три миллиарда человек, нас удивительно мало, в десятки раз меньше, чем должно было бы быть. – В той же статье говорилось, что в ваших произведениях есть "притягательное ощущение риска, опасного эстетического и экзистенциального эксперимента"? Вы коммерчески успешный художник, большой художник со своим узнаваемым стилем, и, кажется, никаких провокаций не делаете. Так в чем опасность? – Речь шла в первую очередь об экзистенциальном риске: свои большие работы я в буквальном смысле делаю отпечатками кожи, вступая в неисследованные отношения с этими образами, оставляя на них отпечатки своих линий жизни. Нет, сознательных провокаций я не готовил никогда,но, понимая, что реакция может быть любой, неугомонный не дремлет враг рода человеческого, – готов ко всему. В нашей стране область "актуального искусства", с которой я по временам вынужден взаимодействовать, является минным полем на котором идет бой за образ будущего.