Обнажение до преисподнего

В прокате «Кроткая» Сергея Лозницы «Кроткая» Сергея Лозницы — одна из самых жестких картин о России и постсоветском пространстве — дошла до наших экранов. Этот факт с энтузиазмом воспринял Андрей Плахов. Лозница известен в мире не только как крупный документалист, но и как режиссер трех художественных фильмов, построенных на остром диалоге с российской культурной мифологией и политическими клише. Ему пытались приклеить ярлык русофоба, но он оказался достаточно искусен и умен, чтобы выбить аргументы из-под ног противников. В гротеске «Счастье мое» и военной драме «В тумане» ключевой была полемика с каноническими идеологизированными версиями истории Второй мировой. В «Кроткой» режиссер ставит еще более амбициозную задачу — синтезировать образ больного социума, в котором прошлое, минуя настоящее, прорастает в будущее, а рутинная реальность оборачивается кошмарным сном. Для этого необходимо было побороть стереотипы не только интеллектуально и публицистически, но прежде всего эстетически. Лозница привлекает в союзники Достоевского, чья «Кроткая» дала название картине (хотя сюжетно имеет с ней мало общего), но помимо него целый контингент художественных диссидентов — Гоголя и Щедрина, Булгакова и Хармса, Бродского и Шаламова. Это по литературной части. От живописной соратниками режиссера выступают немецкие экспрессионисты и классики соц-арта, от музыкальной — Олег Каравайчук, Вертинский и Римский-Корсаков с ариозо Грязного из «Царской невесты». Столь густой культурный замес нужен Лознице, чтобы расставить вехи на враждебном пространстве, которое, как и в «Замке» Кафки, как и в «Метели» Сорокина, становится здесь предметом исследования и навязчивой идеей. Пространство сие с роковой неизбежностью заполняется злом: в этом имеет полную возможность убедиться Кроткая, главная героиня картины, чья посылка, отправленная из далекой деревни мужу в тюрьму, возвращается обратно без всяких объяснений. Женщине приходится предпринять далекое путешествие, чтобы выяснить судьбу мужа, и еще не слишком удалившись от родных мест, она сталкивается с грубостью, бытовой агрессией; впрочем, это лишь слабые намеки на то, что ей придется испытать в дальнейшем «путешествии на край ночи». Покинув свое жилье, Кроткая оказывается героиней страшной сказки, одновременно хоррора и роуд-муви. Она кочует по заколдованной территории, центром которой испокон веков является тюрьма — огромное здание, охраняемое и обслуживаемое безотказной бюрократической машиной. Здание, куда невозможно попасть и откуда нельзя вырваться,— зримый символ дурной бесконечности (это ощущение почти тактильно передает камера румынского оператора Олега Муту). Кроткая, скупо, но мощно сыгранная Василиной Маковцевой, проходит все круги ада, который представляет собой мегапроекцию отечественной флоры и фауны, истории и культуры, площадного и блатного фольклора. Персонажей этого фрикового микрокосма воплощают актеры «Коляда-театра», Театра.doc и других театральных коллективов: назовем Марину Клещеву, Розу Хайруллину, Бориса Каморзина, Валериу Андриуцэ, а также Лию Ахеджакову в роли фальшивой правозащитницы. Принадлежа к разным, порой даже антагонистичным актерским школам, они формируют ту болезненную эклектику, которая нужна Лознице для реконструкции испорченного хронотопа, кривого пространства, лишенного эвклидовой гармонии. Мы встречаем здесь побитых жизнью и готовых бить первого встречного ментов, падших женщин и бандерш, сводниц и сводников, персонажей криминального «малинника» и штатных борцов то ли за права человека, то ли как раз с этими правами. Все они населяют зону, окружающую тюрьму и фактически с ней сросшуюся в единый образ макаберного беспредела. Холодность и определенная расчетливость, присущая манере режиссера, в какие-то моменты вступают в конфликт с материалом; чувствуется, что Лозница с трудом удерживается от того, чтобы самому не поддаться затягивающему гипнозу «зоны». И смотреть это кино трудно, даже мучительно, потому что это не фильм в чистом смысле, а кошмарная греза о больной стране, которая в беспробудном кошмаре видит себя изнасилованной — и не хочет проснуться, поскольку явь еще страшнее. Напряжение между материалом и формой особенно ощутимо в финальной коде — большой сцене, изображающей некое гротескное сборище (помесь праздника и судилища) и вот-вот, кажется, грозящей превратиться в карикатуру. И все же режиссер удерживается от срыва в чистый трэш, и помогает ему как раз строгий инструментарий документалиста. А также творческая интуиция: скажем, процесс над «Седьмой студией» был развернут после появления фильма словно бы по его сценарию. Привыкнув работать с реальной средой и фактурой, не допускающей вмешательства автора, Лозница принципиально не меняет методологию и в работе со стилизованным, доведенным до фантасмагоричности материалом. И в том и в другом случае действуют общие драматические и монтажные законы зрелища — невероятного, шокирующего, но на самом деле представляющего не что иное, как нашу повседневную жизнь, только в густом художественном концентрате.