Минуты до разлуки навсегда. В Петербурге показали редкие снимки Бродского
В Северной столице открылась фотовыставка «Полторы комнаты», посвящённая 30-летию вручения Нобелевской премии Иосифу Бродскому. SPB.AIF.RU встретился с автором большинства снимков, другом поэта, председателем совета по созданию музея Иосифа Бродского, зампредседателя совета по сохранению культурного наследия при правительстве Петербурга Михаилом Мильчиком. «Лучшие 10 метров» «Всего на выставке представлено 27 работ», – рассказывает Михаил Мильчик. – Часть из них принадлежит мне. Часть Александру Ивановичу (отцу И. Бродского, - прим. ред.). Он был профессиональным фотографом, в качестве корреспондента прошёл всю Великую Отечественную войну». Сергей Прудников, SPB.AIF.RU: – Подборка в основном посвящена дому, квартире поэта. Почему? Михаил Мильчик: – В первую очередь, именно это пространство крепче всего связывало Бродского с Ленинградом. Во-вторых, существует эссе с одноимённым названием, в котором он делился воспоминаниями о жизни в коммунальной квартире. Мы решили проиллюстрировать то самое эссе, и показать, что же собой представляли эти полторы комнаты, о которых многие слышали, но почти никто не видел. Процитирую Бродского: «Эти 10 квадратных метров принадлежали мне, и то были лучшие 10 метров, которые я когда-либо знал. Если пространство обладает собственным разумом и способно высказывать предпочтение, то существует вероятность, что хотя бы один из этих 10 метров тоже может вспоминать обо мне с нежностью!». Место было проекцией самого Бродского. Иосиф оформил его так, как хотел – книги, мебель, фотографии, репродукции картин. Стеснённость придавала уютности, замкнутости. И в то же время - достаточно выйти на балкон, и перед тобой открывается Преображенский собор, Пантелеймоновская церковь, а рядом и Летний сад. Кстати, любопытная вещь: когда он снял комнату в Штатах, на Монтан-стрит, я гостил у него там. Комната была тоже достаточно тесная. Для него это качество создавало нужную атмосферу. Также среди фотографий есть кадры отъезда Бродского из страны 4 июня 1972 года и празднование его 40-летия в 1980-м, когда мы, старые друзья, собрались вместе с его родителями. Он звонил в тот день из Нью-Йорка, и мы все говорили с ним по телефону. Пластинка Моцарта – Вы были близки с Бродским. Понимали ли уже тогда, в 60-70-х, с личностью какого масштаба общаетесь? – Конечно. Было ясно, что Бродский – из ряда вон. И он сам это понимал. Это не накладывало никакого отпечатка на нашу повседневную жизнь, споры, застолья, никто ни на кого не смотрел сверху вниз или снизу вверх. Но знание было. Неслучайно ещё до его отъезда наш приятель, литератор Владимир Марамзин, взялся собирать стихи Бродского, чтобы их сохранить. Они ведь были в основном в рукописном виде, в лучшем случае – напечатаны на машинке. Когда мы пришли к Иосифу скопировать то, что есть, выяснилось, что около трети стихов где-то, у кого-то, он совсем не беспокоился об их сохранности. Тем более, все знал наизусть. Собирали их у близких, знакомых, незнакомых. И в итоге Володя сделал великое дело – выпустил в самиздате пятитомный сборник Бродского. За что, к сожалению, и поплатился: был арестован и приговорён к пяти годам условного заключения. – На ваших снимках на книжных полках Бродского много англоязычной литературы... – Иосиф увлекался английской и американской поэзией. Самостоятельно выучил язык, читал, переводил, меня даже старался пристрастить к этому делу. На полке у него стоял портрет любимого им поэта Уистена Одена, с которым он успел встретиться, когда приехал в Вену – вскоре Оден ушёл из жизни. Фотография Роберта Фроста, которого он очень ценил и написал поэму, посвящённую его памяти... – На другом фото – проигрыватель и долгоиграющая пластинка с «17-м дивертисментом» Моцарта. Музыка на ваших встречах часто звучала? – Да, Иосиф был большим меломаном. Музыка для него стояла на втором месте по значимости после поэзии. Пластинка Моцарта – последнее, что он слушал перед выездом из страны. Сдерживая рыдания – Как вы познакомились? – Столкнулись случайно на Литейном в 1962 году. Прежде встречались пару раз на вечеринках, немного знали друг друга. Я предложил ему прийти вечером в гости, почитать стихи. Мне казалось, он откажется – всё-таки Иосиф уже был достаточно популярен, выступал в больших молодёжных аудиториях. Но он ответил: «Да, хорошо! Когда?» Достал блокнот, записал адрес. Пришёл, правда, с сильнейшим опозданием, около 11 часов вечера, когда все уже собирались расходиться. И читал стихи до часу или двух, совсем не беспокоясь, что уже не ходит транспорт. Домой – с улицы Скороходова, ныне Большой Монетной - пошёл пешком. – Что, по-вашему, отличало Бродского-поэта от остальных? – Особый, ни на кого не похожий, язык. А также искренность. Отсутствие любой ориентации на цензуру, требования, которым вольно или невольно следовали другие поэты. Все хотели быть напечатанными. И Иосиф хотел. Но специально для этого ничего не делал. – Как прошёл тот самый последний день, когда вы провожали его? – Атмосфера напоминала похороны. Мы ведь прощались навсегда – если человек уезжал, возврата не было. Сам Иосиф был в тяжелейшем состоянии. Казалось, он прилагает огромные усилия, чтобы сдержать слёзы, даже рыдания. Он хотел остаться в Ленинграде – очень любил этот город, здесь были его друзья, семья, полторы комнаты. Однако ему ясно дали понять: или он уезжает, или отправится совсем в другом направлении. Колебался до последнего. Никто из нас не решился его отговаривать. Не приведи Господь, если бы он нас услышал.
