Поэтический мир в четырех стенах: как за два часа поставить концептуалистское пятикнижие
Лекция Саши Обуховой в музее «Гараж» о московской школе концептуализма Московский концептуализм — явление, зародившееся в неофициальной культуре Советского Союза в 70-х годах. Сегодня имена его представителей известны многим: Илья Кабаков, Дмитрий Александрович Пригов, Павел Пепперштейн и др. Однако определить рамки понятия сможет не каждый. В литературном эссе «Что надо знать о концептуализме» Дмитрий Пригов называет два важных критерия: соотнесенность искусства с актуальным контекстом — то есть со средой, политической или социальной обстановкой, а также равноправие и взаимодополнение художественного объекта и текста, его описывающего. Запись перформанса «Поэтический мир Андрея Монастырского» «Поэтический мир» — опыт создания личного универсума, философское осмысление мира во всей его полноте, одно из первых «произведений-перечней» (в этом же ряду — «картотека» Льва Рубинштейна и «азбуки» Дмитрия Пригова). В художественных работах такого типа драматургия завязана на перечислении явлений одного порядка, по своей «исчерпывающей описательности» они порой напоминают бюрократическую документацию. В 2003 году за особые заслуги перед литературой Монастырскому была присуждена Премия Андрея Белого — одна из самых престижных поэтических наград в нашей стране. Российское современное искусство сегодня — это потомок московского концептуализма, который вступает в диалог с отцом — живой легендой — и, несмотря на то что существует в другом тысячелетии и другой стране, пытается с ним соотноситься. Неофициальное искусство 70–80-х годов в подавляющей системе Советского государства существовало как органично вытекающий из этого подавления андеграунд. В послесловии к своему «Поэтическому миру» Монастырский называет его «пятикнижием». Но это не про демиургический пафос создателя универсальной книги, а про пять томов самиздата, набранные своими руками ради горстки читателей, которых можно пересчитать по пальцам одной руки, — поколению 90-х подобную ситуацию, конечно, представить сложно. Как реагировать на такой текст в реалиях сегодняшнего дня? Вася Березин — режиссер и художественный руководитель binary biotheatre («бинарного биотеатра»). Экспериментальная творческая лаборатория ставит спектакль в заброшенном депо, где местные бомжи являются и зрителями, и частью нарратива. Но это не акционизм: чтобы законно сделать постановку в помещении депо, требуется провести большую организационную работу и получить разрешение от органов, потому в благодарностях значатся ОВД по Басманному району и РЖД. Театр, как живая структура, сам является бомжом до тех пор, пока не находит дом на территории хлебозавода. Но помещение пока не отапливается, и перформанс состоится в Белом зале «Театра.doc». Многострадальная площадка в настоящий момент находится по адресу Малый Казенный переулок, 12 — не только фамилии, но и названия улиц бывают говорящими. «Это не институция, а абсолютно независимый театр», — говорит Кирилл о binary biotheatre. …было неприкаянно всё стало неприкаянным… «Нормально, пусть приедут менты, заберут всех в дурку. Монастырский же!» Горький смех. Репетиций нет, в этом смысле импровизированное представление скорее хэппенинг, чем перформанс. Запись на видео не предполагается, что совсем не похоже на подход Монастырского, который подробно и точно документирует «коллективные действия». Кирилл Широков собирается читать стихи с айфона, предложение воспользоваться power bank’ом встречает растерянно, но через несколько секунд решает, что «лучше пусть будет заминка». Стремление к свободе проявляется во всем, даже в таких мелочах. Слева направо: поэт Ростислав Амелин (в роли музыканта), танцовщица Дарья Плохова (contemporary dance), композитор Кирилл Широков (чтец). Выстраивается активная линия звука, движения, текста: Ростислав громко играет на двух бутылках, Даша в квазипуантах совершает бытовые движения — покачивает ногой, разглядывает стены; Кирилл энергично читает текст «Поэтического мира» с айфона, расположенного на пюпитре. Пульсирует энергия, индикатором которой становится колебание кадыка Широкова (важно, чтобы это было видно с задних рядов, говорит композитор до исполнения). В музыке все просто: «В первой части Кира и Алина молчат, во второй — импровизация Киры, в третьей они молчат, в четвертой — импровизация Киры и Алины. В пятой Алина играет фрагменты из части B партитуры „Семнадцать кусков музыки для одной альтистки“, а Кира свободно семплирует их». Электронная партия Киры по характеру близка к работе актрисы — встраивающийся поток негромкого звучания, скорее обрамляющий картину, чем составляющий ее содержание. Совместная импровизация музыкантш напоминает квазиминимализм: неуверенно взятые ноты и несколько неуместные созвучия рифмуются с общей неуместностью нахождения в зале-коробке. Текст, который «существует не для чтения, а для „бывания“», был прочитан целиком. Классический конец с полностью затухающим светом не оставлял ни вопросов, ни ощущения возможности продлить только что завершенное. Но не для композитора Широкова: он планирует написать тысячу песен на каждый из стихов, что, по его мнению, должно занять примерно 10 лет. Подавляющее большинство постов Кирилла в фейсбуке начинается со слов «ничего нет». Это отсылка к последней части «Поэтического мира», где конструируется образ «далекой возлюбленной» нашего времени — не той, «с которой „не надо света“», а той, в которой как раз «ничего нет». И речь, конечно, не о женщине. Нарушая завет Бродского не выходить из комнаты, мы лишь попадаем в другую комнату — и этот мультиплицирующий эффект рождает новое стремление к смерти.
