Мифы о хороших и плохих парнях

В первой же сцене «Звёздных войн» (1977) Дарт Вейдер (не забывая при этом тяжело дышать) душит человека. Чуть позже он взрывает целую планету. Он убивает своих подчинённых, давит на людей, и вообще делает всё, чего «хороший парень» делать не будет. С другой стороны, смысл «плохого парня» именно в том, чтобы совершать поступки, которые хороший парень никогда не совершит. Хорошие парни борются не за собственную выгоду: они борются за то, что правильно — за свои ценности. Подобная мораль является основой не только «Звёздных войн», но и таких франшиз, как «Властелин колец», «Люди-Х», ну и почти всех мультфильмов Disney. В сущности, любой сюжет из массовой культуры, основанный на фольклоре, имеет схожую структуру: хорошие парни противостоят плохим в борьбе за будущее человечества. Эти клише мы встречаем в фильмах и комиксах, в Нарнии и Хогвартсе, при этом их нет ни в одном мифе, сказке или античной поэме. В комиксах Marvel Тор должен быть достоин своего могучего молота, и он доказывает это своими моральными качествами. В скандинавской мифологии Тор — бог, обладающий силой и побуждениями, очень далёкими от понятия «достоинства». В старых сказках никто не борется за моральные ценности. Отдельные истории могут включать черты честности или жертвенности, но никакого единого определения хорошего или плохого в сказках не существует. Например, если в истории персонаж несёт заслуженную кару за пренебрежение советом, как правило, существует похожая история, где главный герой выжил только благодаря пренебрежению советом. Защита постоянного набора моральных ценностей является настолько центральной темой новых сюжетов, что сам сюжет переплавляется в угоду следования этим ценностям — например, такими персонажами, как Тор и Локи, которые в скандинавской «Эдде» XVI века были характерами гораздо более многогранными, чем просто приверженцами какой-то морали. В устном фольклоре мы не встретим никого похожего на современного хорошего или плохого парня, несмотря на их морализаторскую репутацию. Кого бы вы назвали хорошим парнем в сказке о Джеке и бобовом стебле или о Спящей красавице? Джек- протагонист, за которого мы, по идее, должны болеть, но у него нет никакого морального оправдания для кражи имущества, принадлежащего великану. Думает ли Спящая красавица о праведности? Борется ли кто-нибудь с преступностью? Даже сказки, которые вроде бы о борьбе добра со злом (например, «Золушка») не выдерживают такого упрощённого противопоставления. В традиционном пересказе от Золушки требуется только быть красивой, чтобы история получилась. В «Трёх поросятах» ни поросята, ни волк не стыдятся использовать любую эффективную тактику. Вопрос здесь только в том, кто первый пообедает, а не в том, кто победит — хороший или плохой. Сложнее ситуация обстоит с поэмами (как «Илиада»), где есть две «команды» и герои, воюющие за правое дело. Однако эти команды не иллюстрируют противостояние двух типов моральных устоев, как это происходит с современными плохими и хорошими парнями. Ни Ахиллес, ни Гектор не защищают ценности, которые не смог бы принять противник. Они не спасают мир от команды противника. Они не символизируют ничего, кроме самих себя, и, несмотря на частые разговоры о войне, они никогда не представляют свои убеждения причиной для битвы. Нарочитый поединок добра и зла — это недавнее изобретение, развившееся в тесном взаимодействии с современным национализмом, и которое служит политическим целям, а отнюдь не этическим. Со времён Второй мировой войны большинство фольклорных традиций рассматриваются с точки зрения сказочных архетипов и общностей, вследствие чего появилась мысль о том, что если в мифах и сказках разных народов больше общего, чем разного, то и у людей разной национальности столько же общего. Эта мысль была революционной, так как фольклор до этого использовался исключительно для подчёркивания разницы между народами. Английский автор и критик Марина Уорнер в своём исследовании народного творчества «From the Beast to the Blonde» (1995) оспаривает популяризированную американским детским психологом Бруно Беттельгеймом идею о толковании народных сказок как совокупности аналогий с нашими психологическими и возрастными проблемами. Уорнер возражает, утверждая, что под влиянием внешних обстоятельств эти истории находят отклик у читателей и слушателей сквозь века и поколения. Как бы то ни было, обе школы стремятся проследить общие для фольклора приёмы, поскольку они остаются неизменными или похожими на протяжении веков. Романисты и режиссёры, опирающиеся в своих работах на народное творчество, тоже акцентируют внимание на его общности. Джордж Лукас открыто использовал материал «Тысячеликого героя» Джозефа Кэмпбелла, в котором описан путь условного Люка Скайуокера как универсального героя, в качестве основы для «Звёздных войн». Дж. Р. Р. Толкин, изучая староанглийский эпос, перенёс его сюжеты в альтернативное, вневременное окружение. Во многих комиксах прямо или косвенно обрабатываются древние легенды и мифы, оживляя общие нити новых и старых историй, или нити, объединяющие старые истории из разных уголков мира. Братья Вильгельм (слева) и Якоб (справа) Гримм, портрет 1855 года работы Элизабет Йерихау Гораздо меньше обсуждается исторический сдвиг, видоизменивший суть множества современных пересказов фольклора, а именно, идеи о различии моральных устоев у противоборствующих сторон и отстаивания своих ценностей. Именно этот сдвиг лежит в основе разделения на хороших и плохих парней. В результате, персонажи борются не за еду, не за Елену Троянскую, а за изменение и улучшение мира. Хорошие парни отстаивают то, во что верят, и готовы за это умереть. Этот приём настолько повсеместно встречается в современных книгах, фильмах и даже в политике, что трудно поверить в его новизну и нелепость с точки зрения этики или сказки. Когда в XIX веке братья Гримм записывали местные народные предания, их целью было найти определение немецкого Volk (народа) и объединить его в нацию. Гримм изучали философию под руководством Иоганна Готфрида Гердера, который подчёркивал роль языка и народной традиции в обретении ценностей. В работе «Treatise on the Origin of Language» (1772) Гердер утверждал, что язык — это «природный инструмент понимания», и что патриотический дух Германии развивался в течение длительного времени с эволюцией национального языка и истории. Гердер и братья Гримм были основоположниками новой тогда идеи о связывании нации общим набором ценностей, а не родством или использованием земли. Такие истории братьев Гримм, как «Смерть в кумовьях» или «Котомка, шляпа и рожок», демонстрируют чистую форму мысли, возникшей из языка. Логичным выводом из идеи объединения немецкого народа через фольклорный набор важнейших черт стало бы то, что люди вне этой культуры рассматривались как не имеющие схожих ценностей. Возможно, Гердер знал о жестоком потенциале этой идеи, так как он восхвалял удивительное разнообразие человеческих культур: например, он был убеждён, что немецкие иудеи должны иметь одинаковые права с немецкими христианами. Однако националистский потенциал взглядов братьев Гримм постепенно усиливался по мере распространения его влияния в Европе, и собиратели фольклора начали писать книги, акцентируя внимание на характеристиках представляемой ими нации. Некоторые современные нации продолжают использовать эти поводы для оправдания гонений, рассматривая касты «других» как моральных уродов. Фанаты Звездных Войн, одетые как Дарт Вейдер и штурмовики на премьере нового эпизода фильма в Лондоне Американская исследовательница Мария Татар (Maria Tatar) в книге «The Hard Facts of the Grimms' Fairy Tales» (1987) отмечает способ, который использует Вильгельм Гримм для незаметной вставки, скажем, пословиц на тему необходимости сдерживать обещание. Она утверждает, что «вместо того, чтобы принять отсутствие нравственного порядка… он настойчиво поучает даже там, где никакой морали нет». Такие поучения говорят в пользу идеи о том, что именно моральные ценности (а не просто первенство за обед) поставлены на карту в изображаемых конфликтах сказочных историй. Нет сомнений в том, что поучения братьев Гримм повлияли на Беттельгейма, Кэмпбелла и других фольклористов, отстаивавших неотъемлемую нравственную составляющую народного творчества, даже если оно не всегда носило поучительный характер. Глядя на эту новую идею национального сознания, другие авторы начали вносить поправки в старые истории, нравственно разграничивая, например, Робин Гуда и Шерифа Ноттингемского. Пока в 1795 году Джозеф Ритсон не пересказал эту легенду, знаменитый изгнанник спокойно кутил в лесу со своей шайкой. До версии Ритсона, целью которой было вдохновить британских радикалов после Французской революции, Робин Гуд не грабил богатых, чтобы отдать золото бедным. Однако подача Ритсона стала настолько популярной, что современные пересказы легенды о Робин Гуде (мультфильм студии Дисней 1973 года или «Робин Гуд: Принц воров» 1991-го) фокусируются именно на моральном долге вне закона, а не на бурном веселье вне закона. Из простого антагониста Шериф Ноттингемский превратился в символ гонений на бесправных. В рамках одного народа (Робин Гуд) или даже одного дома (Золушка) каждый этап конфликта превратился в конфликт нравственных ценностей. Или взять легенду о короле Артуре. В XII веке о нём писали в основном поэты-французы, например, Кретьен де Труа, а всё потому, что тогда король Артур не отождествлялся с духом Британии. Более того, его противниками чаще становились монстры, а не люди, символизировавшие нравственные слабости. В начале XIX века, когда Теннисон написал «Королевские идиллии», король Артур стал символом особенной британской мужественности, чьи враги были слабы волей. К XX веку слово «Камелот» обозначало королевство слишком утопическое для нашего мира. Кадр из фильма «Властелин колец\: братство кольца» Идея национальных ценностей вошла в нашу историю, и вместе с ней закрепилась и характерная нравственная основа противостояния хороших и плохих парней. Одна из её черт — это частая смена сторон конфликта разными персонажами: если личность персонажа заложена в рамках провозглашённых им ценностей, то в случае изменения взгляда на какой-то нравственный вопрос, он обязательно переходит на другую сторону конфликта или сдаётся. Это не всегда очевидно. Например, когда в сериале студии PBS «Джозеф Кэмпбелл и сила мифа» (1988) журналист Билл Мойерс и Кэмпбелл обсуждали количество отсылок на античные сюжеты в «Звёздных войнах», они не учитывали, насколько нелепым показался бы античным рассказчикам отказ Дарта Вейдера от ненависти и гнева и его переход на светлую сторону. Достаточно вспомнить «Илиаду», в которой Ахиллес злится на Агамемнона, но не присоединяется к троянцам. Ни греки, ни троянцы не отстаивали какой-то определённый набор человеческих сильных качеств или слабостей. Учитывая, что их конфликт не является метафорическим изображением внутренней борьбы между гневом и любовью, переход героя на сторону противника из-за перемены в чувствах смотрелся бы неуместно. В «Звёздных войнах» же каждая сторона представляет определённый набор человеческих качеств. На чьей стороне выступает Дарт Вейдер, полностью зависит от того, чего больше в его сердце — ненависти или любви. Плохие парни как под копирку начинают смотреть на мир по-другому и становятся хорошими в бесчисленных современных, якобы фольклорных историях: «Властелин колец», «Баффи — истребительница вампиров» (1997-2003), «Гарри Поттер» (1997-2007). Момент, когда плохой персонаж меняет убеждения, всегда очистителен и эмоционален, хотя под угрозой оказывается индивидуальность этого персонажа. Ещё одной отличительной особенностью противостояния плохих и хороших парней является то, что плохие парни не знают, что такое лояльность, с завидной регулярностью наказывая своих приверженцев. Шериф Ноттингемский морит голодом своих людей, Дарт Вейдер убивает своих подчинённых — плохие парни наплевательски относятся к человеческой жизни и карают союзников за мелкие прегрешения. Такая схема работала с момента первого появления плохих парней, и не встречалась ранее у антагонистов, которые, может и жаждали человеческой крови, но не убивали своих. Напротив, хорошие парни принимают в свой круг всех желающих и сохраняют верность даже предавшим их друзьям. Вспомним, как Робин Гуд сквозь пальцы смотрит на пьянство отца Тука, или Люк Скайуокер приветствует жулика Хана Соло. Хорошие парни договариваются с мошенниками, чудаками, экс-плохими парнями. Вдобавок, исход главной битвы частенько зависит от кого-то, с кем ранее жестоко обращались плохие парни, и кто перешёл на сторону добра. Прощение слабовольного — эмоциональная кульминация многих историй о плохих и хороших парнях. В связи с этим, хорошая сторона в обязательном порядке представляет собой разношёрстную компанию, которая никогда, ни при каких обстоятельствах не откажется от товарища. Напомню, этот современный повод для гордости совершенно нелогичен в контексте досовременного фольклора. В древних легендах герои не просто не переходят на сторону противника. Ахиллес, скажем, никогда бы не одержал победу, если бы его армия состояла из троянцев-перебежчиков. Великие воины в этих легендах — не какие-то склочные новобранцы, призванные олицетворять моральные устои, а профессионалы своего дела. Цезарь на театрализованном шествии "Триумф" на V международном историческом фестивале "Времена и эпохи" в музее-заповеднике "Коломенское" в Москве Истории о хороших и плохих парнях с завуалированным моральным подтекстом (в том смысле, что они ввели новый признак индивидуальности — не менять взгляды на мораль и нравственность) неуклюже приводят к обесцениванию любого анализа морали. Взамен вызывающих сочувствие сложных персонажей-участников конфликта — как в «Илиаде», «Махабхарате», «Гамлете» — такие истории грубо разбивают персонажей на категории в зависимости от ценностей, которые те исповедуют, упрощая взгляд на этичность действия до «хорошо» или «плохо». Персонаж играет либо в команде добра, либо зла. Рассказы о хороших/плохих парнях могут и не претендовать на проработку нравственного вопроса, но они в любом случае поддерживают социальную стабильность и мотивацию для вербовки людей в армии на борьбу с другими народами. Их принципы выстроены якобы на высоких моральных качествах, а связь с фольклором и мифологией обеспечивает отблески доверия, но всё равно они не обусловлены философией нравственности. Вместо этого они поддерживают политические течения и именно поэтому не помогают нам рассуждать или глубоко анализировать смысл наших действий. Как и сказки братьев Гримм, они лишь политический инструмент, призванный связать нацию воедино. В том, что фильмы, комиксы и книги о противостоянии плохих и хороших парней выстраивают вокруг себя огромные фанатские сообщества, нет ничего случайного, ведь само понятие «сообщества фанатов» подразумевает идею народа или королевства1. Более того, нравственная природа этих историй о супергероях, бьющихся за добро или за спасение мира, не предлагает подлинного расширения прав и возможностей. Единственная вещь, которой нас учат хорошие парни, это то, что противники — не такие как мы. Они просто очень плохие. А ставки настолько высоки, что мы обязаны простить своей команде любое преступление, совершённое ради победы. Андреа Питцер (Andrea Pitzer), автор «One Long Night: A Global History of Concentration Camps» (2017), обсуждая со мной возрождение идеи о пропаганде разных моральных устоев людьми по разные стороны баррикад, сказала: «Создание концентрационных лагерей стало возможным благодаря столкновению трёх нововведений: колючей проволоки, автоматического оружия и уверенности, что некоторые группы людей должны быть изолированы». Когда мы читаем, смотрим или рассказываем истории о войне между хорошими и плохими парнями, мы, по сути, убеждаем себя, что они бы не дали нам бой и вообще не стали бы нашими врагами, если бы имели понятие о преданности или ценности человеческой жизни. Короче говоря, мы возвращаемся к мысли о том, что моральные устои являются общим, а не индивидуальным качеством. И это всё — логический националистский вывод из учения братьев Гримм и Гердера, который подразумевает, что «некоторые группы людей должны быть лишены свободы». Глядя на Чудо-женщину в фильме 2017 года, произносящую речь о досрочном прощении «человечеству» всей непредотвратимой агрессии Второй мировой войны, я снова вспоминаю, что в историях о борьбе хороших и плохих парней активно возводится в добродетель вступление команды героя в конфликт и её безнаказанность в случае любой «оправданной» жестокости.