«Не показывать нашу действительность с позиции заповедника абсурда». Максим Шер — о фотопроекте «Палимпсесты»

При поддержке Фонда Бёлля фотограф Максим Шер выпустил удивительную книгу, полную как будто ничем не примечательных городских фотографий: недоделанных дворов, покосившихся домов, мусорных куч, луж и самых разных городских интерьеров. Фотографии не подписаны, отчего создаётся удивительный эффект: кажется, что они были сделаны не в разных странах бывшего Советского Союза, а в одном маленьком городе — и каждому кажется, что в его. «Палимпсесты» фиксируют состояние городской действительности с 2010 по 2017 год и могут показаться достаточно безумными стороннему наблюдателю: Максим Шер мог пролететь 6 000 километров, чтобы снять как будто неприметный кадр в Гусиноозёрске. Марина Анциперова поговорила с фотографом о том, какие идеи стоят за его постсоветскими пейзажами. Образ типичной повседневности Всё началось с Дубны. Это был первый город, где мои друзья, бюро «Практика», готовили проект для Архитектурной биеннале — 2010. Они тогда занимались велодорожками и позвали меня снимать ландшафт. Дубна известна как город, где велосипед — действительно средство передвижения, во многом даже более популярное, чем машины, но для этого не было никакой подходящей инфраструктуры. Поэтому «Практика» решила спроектировать отдельные велодорожки. Их так и не построили, но я успел кое-что снять. Одна картина — с самолётом на постаменте, а другая — с лужей и двумя сталинскими вазами. Это такой узнаваемый кусок ландшафта: с одной стороны, налицо — попытка облагораживания городской территории родом из 1950-х, со всеми этими вазами и ёлками, которые тоже оказались здесь неслучайно. С другой стороны, мы можем здесь увидеть хрестоматийную лужу. Я в этом проекте пытался избавиться не только от западных стереотипов (это как раз про самолёт на постаменте: военные памятники — опознавательный знак постсоветского пространства для западного зрителя), но и от собственных клише, сформированных и отечественной культурой: что Россия — это лужи и крепостные крестьяне. «Наша экономическая жизнь устроена по-своему очень рационально...» Я очень глубоко вник в идеи New Topographics (направления американской фотографии 1960–1970-х. — Прим. ред.). В своих фотографиях они показывали архетипичные американские пейзажи, и у меня было такое же желание создать образ типичной повседневности — здание супермаркета и суда, ларёк, дорога, шоссе, жилые дома разного времени, частный сектор, — но также показать и экономическую подоплёку, объяснить, что откуда берётся в ландшафте. При всей российской специфике наша экономическая жизнь устроена по-своему очень рационально, и ею обусловлен каждый элемент ландшафта. Это тоже своеобразная борьба с клише — не показывать нашу действительность с позиций заповедника абсурда, как это часто делают и журналисты, и фотографы. Если присмотреться, то за этими гаражами скрывается очень много всего: в них сформировался целый сегмент полулегальной экономики. О гаражной экономике последние несколько лет говорят очень много, и мне хотелось сделать видимой эту часть нашей жизни со скрытой экономикой, существованием во времянках. Гаражи существуют полулегально и построены они тоже наспех: их владельцы надеются быстро заработать на аренде или устроить здесь мастерские. Это пример неотрегулированных отношений собственности. Эти гаражи, конечно, можно попытаться приватизировать, но проще — сколотить их из утащенных или купленных плит и создать маленький цех, а если выгонят — то и не страшно. Это тоже неслучайный кадр: металлургический завод окружает стена, но она — не сплошная. Удивительно: несмотря на КПП, на это предприятие можно зайти, погулять и выйти. Тоже свидетельство нашей странной реальности — вроде и частная собственность, но вместе с тем существуют какие-то лазейки. Драма постсоветского пространства Каждый смотрит на этот пейзаж по-своему. Зрители моей выставки в «Ельцин Центре» часто спрашивали меня, почему создаётся такое ощущение безнадёжности? Я им отвечал, что, возможно, они проецируют на фотографии собственные представления. Я, например, показываю супермаркет — какая там может быть безнадёжность? Неужели в Хьюстоне будет другой супермаркет? Советская интеллигенция привыкла воспринимать Запад как рай на земле, и от этих предрассудков трудно избавиться, хотя там развёртываются не менее серьёзные драмы. В Детройте огромное количество разрушенных домов и пустырей, а ужас жизни в маленьком городе не сильно привязан к конкретной географии. Максим Трудолюбов написал в предисловии к моей книге, что наблюдает горькую иронию: весь городской ландшафт страны был сформирован в коммунистической системе, а теперь его закрывают лозунги капиталистов, реклама товара, который можно найти везде по миру. Мне хочется думать, что мой проект фиксирует состояние города с 2010 по 2017 год. В этой фотографии есть какая-то мистическая сила. Кстати, она была сделана в Москве и тоже иллюстрирует наше состояние экономики с предложением типичных товаров, символическим словом «рассрочка» и предложением арендовать маленькие площади, которые люди пересдают, чтобы поддержать сваливающиеся штаны. Этот снимок был сделан в горах Кемеровской области — на деревянном помосте стоят ларьки, и для меня эта картина символична: она снята с самой верхней точки, на которую я забирался. В Советском Союзе не разрешено снимать выше второго этажа — куратор Кейт Буш рассказывала мне о том, что прочитала этот факт в воспоминаниях фотографа Бориса Михайлова. Возможно, Михайлов это придумал, но такое предположение возникло не просто так: в Советском Союзе уличной фотографии не существовало по одной простой причине — фотографировать повседневность и объекты, имевшие отношение к инфраструктуре, было нельзя. Даже швейная фабрика могла быть связана с военным делом, так что запрет на съёмку касался просто всего. Вот почему у нас осталось так мало фотографий городских ландшафтов того времени. Мало кто отдаёт себе отчёт в том, что вся фотография советского времени была постановочной: фотокорреспондент был представителем власти и намного больше инструментом пропаганды, чем журналистом. Он расставлял своих героев в кадре, а с корочкой газеты «Правда» для него открывали все двери. Так что реальность на фотографиях того времени не была реальностью на самом деле — и соцреализм, как замечал Дали, был намного ближе сюрреализму. Мне нравится, что в этой картинке так много всего — обилие деталей делает её как будто бы гиперреальной. Советский жилой дом, у которого все балконы заложены, новый с куполом недострой, все эти вывески, хаотично припаркованные машины, кое-как положенный асфальт. Бороться со взглядом сверху вниз Красота — тоталитарная идея, которая была полностью дискредитирована в XX веке. Теодор Адорно писал, что после Освенцима использовать идею красоты просто невозможно: фашизм возник в том числе и из консервативных представлений о красоте. Итальянские футуристы, поэты и художники воспевали красоту войны, советскому социализму это было присуще не в меньшей степени. Повседневность и неказистость у Брехта и других была протестом и способом исцелить себя от этой тоталитарной красоты. Когда ты принимаешь простое и повседневное, красота и власть оказываются не нужны. Не нужно насильно чинить все эти изломанные публичные пространства, нужно бороться с этим присущим нашей культуре взглядом сверху вниз — что народ не справится сам со своими проблемами, и только власть может прийти и всё исправить. Это колониальный взгляд на повседневность, унаследованный от времени крепостных, которых барин пытался образовывать и направлять. Непонятно, откуда этот мятно-зелёный цвет взялся, почему он так широко распространён. Сначала я обращал на него внимание именно с позиции эстетики — как на что-то совершенно противоречащее моему вкусу, но потом понял, что он стал отличным средством передать главный тезис моего проекта: показывать неизвестные, но максимально узнаваемые постсоветскими людьми места. На фотографии — Смоленск, но многие, глядя на неё, говорят, что это их родной город. Я хотел изменить отношение к территории России как колонии Москвы и Питера и просто показать, что весь этот рельеф сформирован одними силами и не очень отличается между собой — что в России, что в Казахстане, что на Украине. Я хотел снять тюрьму и нашёл её в Улан-Удэ. На снимке — двор жилого дома, который находится за спиной фотографа, с новым баскетбольным кольцом, но почему-то без площадки, с новыми скамейками и шинами в виде клумб, и здесь же за стеной тюрьма — старая, дореволюционная. Чем дольше я смотрел на фотографию, тем сильнее мне казалось, что не сразу становится понятно, с какой стороны стены ты находишься: внутри или снаружи. И эта двусмысленность мне очень нравится. А ещё я собираю открытки с видами города и не сразу понял, что эта тюрьма изображена на одной из дореволюционных карточек моей коллекции. Невозможно представить сейчас, чтобы следственный изолятор попал на открытку, а в то время это не считалось чем-то зазорным. Это одна из немногих фотографий, на которых есть люди. Здесь был визуализирован чуть ли ни единственный допускаемый государством способ взаимодействия общества с пространством — коллективное ритуальное действие под чутким управлением дирижёра. На площади происходит коллективное действие: люди поэт хором, совершенно феерический образ того, какую функцию предполагает для общественных пространств государство. Скукоживание этих пространств под влиянием капитала — мировая тенденция, но у нас как таковых публичных пространств никогда и не было: все пространства для людей создаёт государство, а жители города выступают только в качестве пассивного и безгласного реципиента и наблюдателя. Текст: Марина Анциперова Фото: Максим Шер