В Русском музее открылась выставка художника Владимира Любарова
Выставка "Страна Перемилово" - она будто про всех нас. А как вы обрели эту деревню? Владимир Любаров: Случайно: машина заглохла возле деревни. Ее, кстати, с дороги было не сразу и видно - пряталась среди деревьев на горке, и о том, что это Перемилово, сообщал лишь ржавый указатель. Я пошел за подмогой… Как потом выяснилось, вся моя предыдущая жизнь была лишь подготовкой к этой встрече. Местные встретили нас с женой приветливо. Не очень трезвый дядя Лёша с помощью молотка и проволоки привел в чувство мой "Москвич", а потом нам показали недостроенный дом - кривой-косой, но он стоял на самой вершине горки, участок косогором уходил к речке - поэтому его никто не хотел покупать. А мы глянули на этот косогор - и доводы разума перестали работать. Покупка дома противоречила всем нашим планам: до деревни можно добраться только на машине, в ней не было магазина, газа, телефона (мобильная связь и интернет, кстати, до сих пор отсутствуют). И с косогором этим, который не мог вспахать ни один трактор, мы тоже намучились. Но смотреть на него - по сей день большое счастье. Ваши персонажи на перемиловских картинках удивительно похожи друг на друга - все как родня. Вы специально так выбираете образы? Владимир Любаров: Я не добиваюсь портретной "схожести" моих персонажей и их, условно говоря, прототипов. Нарисованные люди проходят сквозь мое восприятие, пропускаются через фильтры жизненного и художественного опыта, "переплавляются" в тигле воображения, общения с перемиловской природой... А на выходе получается некий архетип, отчасти вневременный, отчасти "принаряженный" в "одёжку" тех времен, которые мне чем-то дороги. Возможно, у меня получаются мои, "любаровские" люди : да, неказистые, да, порой корявенькие, но эти люди импонируют мне своей самодостаточностью, умением принимать жизнь такой какая она есть, отсутствием высокомерия и нашей городской перекошенности. Эти люди не клянут судьбу, хотя она у них совсем непростая. У них своеобразный теплый юмор, и они не чужды самоиронии, с чем у нас в городе, особенно у граждан, которые гордятся своей образованностью, дела обстоят совсем неважнецки. Мои персонажи мне симпатичны, как были симпатичны в начале девяностых годов те перемиловцы, которые приняли меня в деревне как своего. Я над своими персонажами подшучиваю, но беззлобно - как беззлобно подшучивали деревенские надо мною, городским придурком, который по приезде в деревню ничего не смыслил в их крестьянском быте, даже траву не умел косить. Перемиловцы заново научили меня чувству родственности, подрастерянному и подразмытому в городе. С их помощью я постиг "секрет завалинки" - секрет неспешного философского общения со всеми как с равными, обо всем на свете. Завалинка прививает чувство подлинности человеческого общения, и никакие социальные сети его не заменят. И это правда, что мои персонажи подчас воспринимаются зрителями как родственники. Часто вспоминаю случай, который меня растрогал. У нашей знакомой престарелая матушка впала в старческую деменцию, даже близких не узнает. А возле её кровати на стене висит календарь с моими картинками. Год закончился, дочь хочет его убрать. "Нет, - говорит старушка. - Этих людей оставь. Это мои родственники, я с ними разговариваю"... Как односельчане воспринимают ваши картины? Владимир Любаров: Они всегда были очень деликатны и не требовали показать, что я рисую. Возможно, подозревали, что мое художество может им не понравиться, а обижать соседа не хотелось: быть неискренними деревенские люди не умеют. Я тоже никогда не рвался показывать им свои картинки - видимо, по сходным соображениям. В деревне ведь всегда есть риск схлопотать в глаз. Хотя мне еще ни разу не перепало. Ну, а если кто-то из местных прорывался ко мне на чердак - за бутылкой, скажем, или поговорить по душам, тут уж он начинал рассматривать картинки, переставлял их туда-сюда, вздыхал и, как правило, надолго замолкал. С плеча не рубил, обдумывал вердикт. Одним нравилось то, что я делаю, другие категорически возражали. "Ты, Семеныч, неправильный художник, - говорил мне, к примеру, механизатор Вася. - Надо рисовать, чтоб похоже было и одновременно красиво. Чтобы я захотел стать лучше. Пить, скажем, бросил. Или курить. Искусство, Семеныч, должно меня воспитывать!" Велел мне учиться рисовать. Я обещал. А комбайнеру Саше, помню, всё понравилось. Рассматривая моих персонажей, он смеялся, а потом загрустил и тоже пришел к выводу о воспитательной роли искусства. "Ты вот мусор изображаешь на своих картинах и тем самым говоришь человечеству: исправляться надо!". Был и такой товарищ, который узнал в персонаже себя (не факт, что я с него рисовал), и пришел ко мне требовать сатисфакции. Дело закончилось миром: стребовал с меня бутылку - за моральный ущерб, рассказал, как надо рисовать, - и удалился вполне удовлетворенным. Многие зрители сравнивают ваши полотна с Шагалом... Владимир Любаров: Меня часто про это спрашивают: у вас люди тоже летают! Ну да, летают, и что с того? Шагал - великий художник, и если я смею себя сравнивать с ним, то только в том, что мы с ним близки по радостному восприятию мира. Для нас обоих мир - благодать, а не испытание… Но пластически мы с ним совершенно разные. И мои люди летают не так, как у Шагала, "подъёмная сила" у них разная. Шагал - легкий художник, у него моцартовский взгляд на жизнь. Он легко выплескивает свой талант, у него легкий быстрый мазок. У меня - очень тщательная проработка деталей, я подолгу корплю над каждым сюжетом. А еще роднит нас с Шагалом то, что у него есть свой Витебск, а у меня - свое Перемилово. Вам доводилось бывать в Беларуси? Владимир Любаров: К сожалению, пока нет, хотя бабушка жены родом из-под Могилева, и по этой линии у нас много трагических семейных историй, связанных с Великой Отечественной войной. Еще у меня было и есть несколько друзей-белорусов, очень качественных людей. Например, Станислав Старикович - я с ним работал в журнале "Химия и жизнь", лучше него никто, на мой взгляд, про животных не писал. Умный, добрый был человек, по жизни тоже философ вроде моих деревенских. По нему я сужу обо всех белорусах… Приятельствую я и с Русланом Вашкевичем, замечательным художником. Есть и другие люди, но, честно говоря, меня в последнюю очередь интересует национальность моих друзей, тем более что у большинства из нас в крови всё мешано-перемешано. Ко мне на выставке как-то подошла одна женщина и спросила, какой национальности мои перемиловские герои. Я развел руками: не знаю. Но она удовлетворенно кивнула. "Мы все - как лоскутное одеяло, - сказала она. - Поэтому и жизнь у нас такая: то лоскут черненький, то в полосочку, а то и в цветочек. Не соскучишься!".
