Евгений Ткачук: «Я в восторге от предельной честности жены»

Евгений Ткачук — актер, которых сейчас мало, мастер перевоплощения. Дебютировал в картине «Александр» Сокурова, потом были громкие работы: «Жизнь и приключения Мишки Япончика», «Бесы», «Тихий Дон»… и несмотря на это, его мало кто узнает. Настолько не похож он в реальной жизни на своих героев. Он же и не стремится стать звездой. О том, почему прыгнул с моста на Киевской, променял Москву на Питер, как придумал театр с лошадьми и какую роль сыграли попугаи-неразлучники в его личной жизни — в интервью журнала «Атмосфера». — Евгений, мы встречаемся накануне очередной вашей премьеры — фильма «Первые», где вы играете некий прототип Челюскина… — Совершенно верно. Это вовсе не биографическая, а художественно-фантазийная история — в основу ленты легла пьеса «Созвездие Марии», поэтому у нас не было нужды обращаться к первоисточникам. Но в любом случае Челюскин — личность мощная, и я погрузился в другую эпоху, в морскую тему, научился вязать узлы, сочленять веревки, драить палубу, лазить по мачтам, ходить под парусами. (Улыбается.) А сейчас я снимаюсь в Москве у Андрея Смирнова, в его фильме-хронике про шестидесятые годы «Француз». Это история про молодого парня, который прилетает в Россию в поисках отца и встречается с реалиями голодной советской жизни. Также занят в восьмисерийном проекте «Борис Годунов», где у меня роль Лжедмитрия. И на днях приступлю к съемкам исторического триллера «Девятая». Режиссер — Николай Хомерики — чрезвычайно чувственный, глубокий, ироничный. Надеюсь, получится хорошая вещь. — Вы просто мастер перевоплощения. Странно об этом говорить, но сегодня большинство ваших коллег чуть ли не самих себя играют, в жизни и в ролях одинаковые… — Честно говоря, у меня нет ощущения, что я умею прямо стопроцентно войти в шкуру своего героя, в его внутреннюю суть, хотя, естественно, к этому стремлюсь. Порой, бывает, пересматривая свои работы, замечаю, что какие-то моменты играю словно бы из другой роли, и, конечно, ругаю себя за это. Недопустимо использовать какие-то наработанные приемы. Но, к сожалению, у нас сейчас зачастую, особенно в кино, не требуют перевоплощений, поскольку идет активная работа с медийными лицами, и неузнавание грозит провалом проекта. Продюсеры внимательно следят за публикациями в СМИ за популярностью того или иного артиста и прикидывают, есть у него шанс собрать нужную кассу или нет. Увы, и для многих моих коллег сегодня становится важнее пиар-кампания накануне выхода фильма, нежели сам съемочный процесс. — К счастью, вы не относитесь к этой категории. Читала, что вас даже наблюдательный Валентин Гафт не узнал, хотя накануне видел в спектакле «Калигула»… — Подобных историй у меня сплошь и рядом. Я же много езжу в поездах по стране, и, бывает, разговоришься с соседом по купе, он спросит, чем занимаешься, отвечаешь, что артист, заходит разговор о кино, и он начинает ругать сериалы и отечественный кинематограф в целом, но потом вдруг вспоминает те, что понравились — «Тихий Дон» Сергея Урсуляка или «Жизнь и приключения Мишки Япончика» Сергея Гинзбурга, и приходит в шок, когда я ему сообщаю, что Григория Мелехова и Япончика играл я. Поверить не может. Это весело. (Улыбается.) — Вы действительно досконально вживаетесь в роль. Для Мишки Япончика освоили одесский говорок, а для Гришки Мелехова научились левой рукой рубать шашкой… — Вообще внедряться в новые предлагаемые обстоятельства, осваивать незнакомые навыки в нашем деле это же самый кайф! Понятно, что ты лепишь образ из себя, но чем шире твои художественные мазки, чем больше ты себе намеренно ставишь преград, тем объемнее, интереснее и в конечном итоге выигрышнее будешь смотреться в роли. — А как вы органичны в роли отморозков в лентах «Зимний путь» и «Как Витька Чеснок вез Леху Штыря в дом инвалидов»! На кинофестивале в Выборге были отмечены обе эти ваши работы… — Но вот от третьего отморозка я на днях отказался, несмотря на приличный гонорар. Думаю, что хватит. Я бы и на одном остановился, но во второй раз мне понравился сценарий, режиссер-дебютант Александр Хант, и, главное, хотелось сыграть в паре вместе с Алексеем Серебряковым. — Вы меня удивили, когда в одном из интервью сказали, что актерская известность не дает права на поиск достойного материала и лишает возможности выбора. Разве не наоборот? — На самом деле зависит опять же от конкретной личности и ее собственных задач. Звездам удобнее в рамках зрительского восприятия, и предлагают им только то, что уже полюбилось народом. Это же очевидно. Вот меня редко узнают на улицах, и я за этим не гонюсь. И обращение звезда мне самому претит. — Для вас творческая реализация явно стоит на порядок выше и славы, и даже финансовой составляющей, верно? — Слава — дядя, который ходит своими дорожками, бегать за ним бессмысленно, но можно вдруг пересечься на углу «дороги жизни». Другое дело финансы — с этим надо учиться работать, но нередко там, где большие деньги, теряется свобода и начинается каторга. Я считаю, что во всем хороша мера. Иначе не будет движения и развития, а только вечные угрызения… У меня так, во всяком случае. Мне бывает сложно найти контакт с тем или иным мастером. И редко, когда режиссер зовет меня второй раз. Хотя я давно заметил, что когда есть некий конфликт между актерским и режиссерским видением, он высекает нужную энергию в кадре, и все в результате от этого только выигрывают. Безусловно, я всегда стараюсь понять точку зрения режиссера, даже если с ней не согласен. Увы, часто на это не хватает времени. Особенно в нашем продюсерском кино, где вечная спешка и суета. — Вы нуждаетесь в спокойном ритме? — Обязательно. Мне необходимо вгрызаться в текст, анализировать, сопоставлять… Увы, редко кто репетирует перед съемками, и от этого неудовлетворенность. А недавно судьба мне преподнесла подарок в виде участия в шедевре непревзойденного Рустама Хамдамова — «Мешок без дна». На площадке тебя моментально охватывает чувство, что ты попал в энциклопедию об искусстве. Рустам говорит о качествах, которые в тебе проросли или собираются прорасти, и одновременно что-то рисует, дает задания группе, выстраивает параллели реальности. Конечно, Хамдамов — это космос. Он не боится ломать свои старые формы, виртуозно выстраивает каждый кадр и совсем на другом уровне ведет диалог с экрана со зрителем. Понятно, что когда ты приходишь после других режиссеров, которые требуют от тебя действия, и наталкиваешься на такие чудеса фактуры — теряешься с непривычки, но потом лишь наслаждаешься этой сложной конструкцией. (Улыбается.) — Вы редкий студент, который по окончании РАТИ был награжден премией им. М. Царева СТД за успешное постижение профессии. Чем отличились? — Я уже играл в Театре Наций, на сцену которого в настоящий момент выхожу в трех постановках: «Шведская спичка», «Идиот», «Стеклянный зверинец». А в тот год награда была присуждена за дипломный спектакль «Снегири». Призы всегда приятно получать, а тогда я радовался особенно, потому что мне сказали, что будет еще и материальное поощрение. Помню, как я, окрыленный, уже предвкушая грандиозный ужин, прибежал в центр на Страстном, где проходила премия, и, получив свою законную награду, был обескуражен отсутствием конверта с названной суммой. Я подошел к организаторам, узнать, в чем дело, и они признались, что отдали деньги другому лауреату. Аргументировали тем, что у меня и так все отлично — вон в Театре Наций тружусь, а тот пока бедствует. — Видите, вы изначально производите впечатление благополучного. Как полагаете, в принципе стоит пускать пыль в глаза? — Мне кажется, чем больше мифов, тем лучше. Эти легенды притягивают, аккумулируют вокруг тебя разные события и делают жизнь насыщеннее и многограннее. — Кстати, о легендах. Теперь вы житель Санкт-Петербурга, но несколько лет обитали в Москве в каком-то брутальном лофте на Бережковской набережной, где снимали кино; пережили самоубийство друга и однажды сами спрыгнули с моста на Киевской… Что это был за период? — Я сиганул с моста, потому что с детства хотел это сделать, когда наблюдал, как детвора в Сызрани прыгала с моста в речку. В Москве, безусловно, мост повыше. (Улыбается.) А вот мой друг Ильяс Тамеев был очень одаренным актером, но в силу характера не мог найти себе применение… Москва не любит ретивых. Тут надо уметь подстраиваться. Ильяс не собирался этим заниматься. Мы его не уберегли.… До сих пор не могу с этим смириться. Эта катастрофа была последней каплей, я должен был уехать. Пока я жил в лофте на заброшенном парфюмерном заводе, все было более-менее: наша маленькая киностудия «Сетунь» снимала кино, клипы, люди воплощали свои мечты, пока нас не попросили оттуда съехать. Началась черная полоса, которую я прервал переездом с семьей в Санкт-Петербург. — В прошлом году под Питером вы открыли свой конно-драматический театр «ВелесО», где главные артисты — лошади. Надо признать, это очень романтический проект — и аналогов в России ему нет… — Во Франции есть Zingaro, в нашей стране великий Кантемиров занимался этим, но он делал упор на трюки. Был еще Театр Нарты, он как раз ближе всего к тому, что делаем мы. Мы ориентированы на драматическое повествование, и как это делать с конями — рецепта нет, так что приходится осваивать новую форму самим. Суть в том, что кони не служат фоном для людей, они ни в коем случае не на вторых ролях, а именно солируют — без амуниции, на свободе, под чутким руководством тренеров. Пока лошадей немного. Сейчас мы играем Danger Gulliver, «Не придуманные приключения в знаменитом лесу», и еще готовим летнюю премьеру — спектакль «Кругом возможно Бог» по пьесе Александра Введенского «Священный полет цветов». А еще в планах сменить дислокацию и выстроить на своей земле такую тематическую, творческую деревню, вроде той, которую построил Эмир Кустурица в Сербии. То есть театр станет ее ядром, но также там будут и обычные дома, и клубы, где актеры, режиссеры, музыканты, художники, литераторы будут встречаться, общаться. — И какой вам видится эта территория? — Где-нибудь у Финского залива или у Ладожского озера, но не в привычном этно-стиле, а в таком футуристическо-космическом духе. Мне очень нравится купольная, сферическая архитектура, без всяких углов. — Как вы увлеклись этими грациозными животными? — Зверей я любил всегда. Ребенком таскал домой всех кошек и собак с улицы. Но лошади — это нечто особое. После первого курса я приехал на каникулы к родителям и однажды заехал на конюшню к знакомым. Этот день стал поворотным. — Наверняка, приезжая к себе в театр, вы вскакиваете на коня и летите с ним в поля… — Собственно, так и происходит: сажусь и лечу! Любую усталость и хандру снимает такая прогулка. Конь — это колоссальная подпитка природной силой. — Мне кажется, вы романтик. Признайтесь, стихи на досуге пишете? — Редко. Это лучше у моей жены получается, с ее нестандартным мироощущением. Марта по диплому журналист, но сейчас мой агент и директор. Я полностью доверяю ее вкусу и всегда с ней советуюсь. У нас семейная команда. — Познакомились вы в одной из социальных сетей? — Совершенно верно. Года полтора переписывались, причем находились на одной волне, объяснялись на каком-то своем языке… Сейчас, просматривая те записи, обнаруживаем, что у нас даже фразы, которыми обмениваемся, не изменились с тех пор. Надо сказать, что изначально мы были очень открыты, откровенны друг с другом, и это подкупало обоих. А потом я приехал в Санкт-Петербург, мы встретились и не очень-то понравились друг другу. Марта пришла красная, перегоревшая после солярия, я тоже был не первой свежести, но мы все-таки решили выпить кофе. А в кафе мы увидели попугаев-неразлучников — их так называют, потому что если один умрет, другой умирает от тоски по своему спутнику. — Какими чертами характера жены вы искренне восхищаетесь? — Марта — отважная. Пожалуй, единственное, что вызывает у нее панический ужас, так это змеи и слизняки. Но эта ерунда. А какая она ответственная! На нее всегда можно положиться — не подведет. Я сам рассеянный, несобранный, безалаберный, легко могу что-то забыть, потом страдать угрызениями совести… А супруга в этом отношении — кремень. Слава богу, что принимает мою страсть к хаосу, в котором я нахожу равновесие. И еще я в восторге от ее предельной честности. Если ее что-то не устраивает, молчать она не будет. Даже если отдает себе отчет, что правда повредит, все равно не станет юлить. Многому я у нее учусь. Уже как пятый год. (Улыбается.) — Вы папа двух дочек. Расскажите о них. — Старшая, десятилетняя Катя от первого брака. (С актрисой Еленой Малаховой. — Прим. авт.).Она живет в Тарусе с бабушкой и дедушкой, и мы с ней видимся редко, к сожалению. Она занимается музыкой, играет на фортепьяно, и в отличие от меня гораздо более усидчивая, обладает прекрасными математическими способностями. Ну а младшая, трехлетняя Ева — моя копия. Егоза. Постоянно что-то рассказывает, поет, танцует, организовывает застолья. А я ее стараюсь воспитывать через игру, пробуждаю любопытство к жизни, не ограничиваю неразумными запретами, радую подарками, читаю Пушкина и Хармса, которого она обожает. В принципе я занятой, добрый папа, на котором можно ездить в те редкие дни, когда он дома. (Улыбается.) — Простите, а какие застолья Ева уже организовывает? — Иногда она собирает сумочку, зовет в гостиную и объявляет, что сейчас будет пикник. — Эта ее черта — хлебосольность — тоже перешла по наследству? — Видимо. Я люблю собирать компании друзей и сидеть за душевной беседой до утра, отвлекаясь лишь на игру в бильярд. А потом еще в бане вместе попариться… Счастье! Мне важно быть в кругу единомышленников, соратников. Полагаю, иначе, будучи одиночкой, ты не ощутишь полноценно все происходящее. Ведь только в преломлении другого мнения, в отражении друг друга мы наиболее объемно воспринимаем день сегодняшний и чувствуем его настоящий вкус. — Как вы отдыхаете? — Путешествуем. Этому меня тоже Марта научила. Раньше я абсолютно не умел отдыхать, меня тяготило любое времяпрепровождение без работы. Если выпадал досуг, то я ему не радовался, а сразу напивался и лежал так три дня с больной головой. В семье жизнь кардинально, качественно поменялась. Я выяснил, что можно съездить в другую страну, увидеть удивительные места и получить удовольствие от отдыха. (Улыбается.)