8 культовых журнальных обложек

Печатные издания умирают — вместо привычных для XX века тиражей в миллионы экземпляров современные журналы печатают всего по несколько тысяч штук каждого выпуска и никто не остается обделенным. Многие СМИ (в частности, знаменитая газета The New York Times) и вовсе прекращают работу с издательствами и полностью переходят на онлайн-версию. Казалось бы, кого в такой ситуации могут заинтересовать обложки журналов? Оказывается, могут. Печатные издания умирают, но изображения в любом виде, наоборот, только набирают силу. Современные фотографы и иллюстраторы черпают идеи и вдохновение у мастеров прошлых поколений. В частности, много поклонников среди современных арт-директоров у этих восьми иллюстраций. 11/09, The New Yorker Художник Арт Шпигельман и его жена, арт-редактор журнала The New Yorker Франсуаза Мули, видели, как первый самолет врезался в башню Всемирного торгового центра. Они побежали домой, чтобы остановить детей, собиравшихся в школу, и только после этого начали обдумывать случившееся. Шпигельман ушел рисовать, Мули на следующий день вернулась в редакцию. Жизнь Арта Шпигельмана в какой-то степени сосредоточена на глобальных трагедиях. Его родители прошли концлагерь, и Арт рассказал об этом в своем известнейшем произведении — комиксе «Маус», в котором евреи изображены в образе мышей, а немцы — в виде кошек. Произведение стало программным как неподражаемый образчик серьезной литературы, представленной в игривой форме комикса. И вот снова ему предстоит сделать рисунок-высказывание на тему, которую невозможно охватить словами. Как лаконично, емко, четко рассказать цветами и линиями о том, что произошло в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года? Сначала художник хотел нарисовать башни, накрытые черным саваном на фоне ясного голубого неба. Посыл понятен: природе нет дела до глубокой человеческой трагедии; жизнь будет продолжаться несмотря ни на что. Но вряд ли эта картина была бы так отчаянно выразительна, как то, что в конце концов нарисовал Арт Шпигельман для обложки The New Yorker. 12 сентября Франсуаза Мули пришла в редакцию журнала и получила задание: найти обложку для выпуска New Yorker’а от 24 сентября. Сначала это вызвало у нее смятение и шок: какая картина, какая фотография может в полной мере передать произошедшее? Она посоветовалась с другом, который сказал, что любая обложка в таком случае будет смотреться нелепо. Ее не должно быть. И тут Франсуазу осенило: ну конечно, обложки просто не будет. Название журнала напечатают белыми буквами на абсолютно черном фоне — и все. Но дома над своей картиной уже работал Шпигельман. Вероятно, ему понравилась идея жены, и он объединил ее со своей: абсолютно темный силуэт башен художник поместил на практически черный фон. Очертания зданий, заметные только при близком рассмотрении, потрясают зрителей лаконичностью и глубиной. Другие издания помещали на обложки фотографии — горящие башни, падающих или покрытых пеплом людей — но только лаконизм Шпигельмана и Мули смог отразить то отчаяние, которое охватило нацию. «Умер ли Бог?», Time Все началось с теологического спора на тему, заданную Фридрихом Ницше: «Умер ли Бог?». Как ни странно, некоторые американские богословы склонялись к положительному ответу, среди них особенно активно выступали Уильям Гамильтон и Томас Алитцер. Зенит Царства Божьего пришелся на Средневековье, когда в Европе властвовала католическая церковь. Потом в католическом стане начались всевозможные раздоры, а в XX веке череда глобальных трагедий и бедствий достигла такой длины, что сомневаться в смерти Бога уже не приходилось. Но это не отменяло институт церкви: Гамильтон и Алитцер предлагали отойти от образа Бога и приблизиться, например, к образу Христа, который с человеческой точки зрения выглядит куда более понятным и близким. Сейчас этот спор и порожденная им книга вряд ли вызвали бы масштабные общественные дискуссии, но обложка журнала Time потрясла американцев и спровоцировала большой скандал. Черный фон. Привычная красная рамка и белые буквы — шапка журнала. Сразу под ней — ярко-красная фраза: «Умер ли Бог?». И все. Никаких картинок и дополнительных заголовков. Глубоко верующим (а их в США было, между прочим, 27 %) даже читать статью было не нужно — и так видно, что святотатство. Но у остальных 70 % (в Америке тогда верили почти все) тоже были определенные вопросы. Объявлять смерть Бога в тот момент, когда мир захватывает атеистичный коммунизм? Убивать Бога именно тогда, когда все начали отходить от великий потрясений Второй мировой войны? Гамильтону и Алитцеру не могло просто так сойти это с рук (хотя они написали книгу, а не статью в Time, и провокационную обложку тоже не они выдумали). Алитцеру много лет угрожали убийством, Гамильтона уволили из университета и принудили переехать в другой город. Time, вероятно, до начала 70-х разгребал корреспонденцию от недовольных читателей. Зато первая в истории журнала обложка без картинки удалась: выпуск 1966 года, затрагивающий вопросы религии, а не политики, запомнился гораздо больше, чем любая остросоциальная статья. Обложку Time стали копировать: Newsweek, например, сложил красные слова в форме креста на черном фоне, Esquire напечатал повесть Джона Сака с цитатой оттуда на обложке, а сам Time на одном из номеров написал: «Правда умерла?», отсылая к своему культовому номеру и политике Дональда Трампа. «Страсти Мохаммеда Али», Esquire Мохаммед Али в третий раз отказался вступать в американскую армию, которая на тот момент воевала во Вьетнаме. Сказал, что он не будет убивать людей, которые не сделали ему ничего плохого. На этот раз боксера ждали серьезные проблемы — его лишили всех титулов и, главное, запретили. Али пришлось не только расстаться с любимым делом, но и искать новые источники финансирования. Он содержал все свое большое окружение и помогал деньгами организации «Нация ислама», которая защищала права афроамериканцев (правда, с самим исламом имела не так много общего). Чернокожий боксер-мусульманин, ратующий за мир во всем мире, — звучит почти сюрреалистично, но, видимо, именно эта эклектика позволила Али стать любимцем журналистов и студентов. Первым он охотно давал интервью и помогал с фильмами, для вторых читал лекции о вреде Вьетнамской войны. Интервью он должен был дать и журналу Esquire. Фотограф Джордж Лоис, сделавший Esquire самым стильным и провокационным изданием в мире своими удивительными обложками, решил, что Мохаммеда Али он сфотографирует в образе святого мученика Себастьяна. А чего еще можно было ожидать от человека, пририсовавшего Светлане Аллилуевой усы Сталина и «утопившего» Энди Уорхолла в банке супа Кэмпбелл? Но Лоис не учел, что Али был мусульманином (не совсем ортодоксальным, но все же). — Джордж, я не могу позировать как христианин, это противоречит моей религии, — сказал боксер. Лоис объяснил, что в данном случае религия не имеет значения. Важно только то, что Себастьян (как и Али в некоторой степени) был мучеником. Все напрасно, Мохаммед боялся нарушить священный закон. Тогда Лоис позвонил духовному наставнику Али и главе «Нации ислама» Элайдже Мухаммаду. Он, предчувствуя выгоду от такой съемки, согласился трактовать происходящее как метафору, не имеющую никакого отношения к религии. На фотографии тело боксера, пронзенное стрелами, выглядит сильным и несокрушимым, а лицо, наоборот, выражает нестерпимую боль — это задумка Лоиса. Тело Али здорово, причина его боли — в его мыслях и убеждениях. Фотография называется «Страсти Мохаммеда Али» по аналогии со страстями Христовыми. По тому же принципу была названа другая обложка Esquire, с Канье Уэстом в терновом венце, но здесь параллели куда очевиднее. «Афганская девочка», National Geographic Ей было шесть, когда летчики убили ее семью — звучит как начало фильма о Второй мировой войне, но на этот раз речь шла не о нацистских зверствах. В самом начале Афганской войны деревню, в которой родилась девочка, разбомбили советские войска. Родители погибли. Целую неделю ребенок вместе с оставшимися родственниками пробирался по заснеженным горам без теплой одежды и еды в пакистанский лагерь беженцев. Чтобы через шесть лет, в 1975-м, ее здесь нашел фотограф Стив Маккарри и прославил на весь мир. Это была ее первая фотография. Следующую сделают только через 17 лет. В палатке, где размещалась начальная школа для детей-беженцев, Маккарри сразу заметил девочку с обжигающе-яркими глазами цвета морской волны и совершенно непримиримым выражением лица. Тогда опытный фотограф еще не знал, что фотография станет особенной, поэтому не спросил даже имени суровой 12-летней девочки. Он искал ее 17 лет. За это время снимок стал визитной карточкой National Geographic, а сама девочка — лицом Афганской войны. Многие называли ее «афганской Моной Лизой» за такое же загадочное выражение пронзительных глаз. Стив Маккарри вспоминал, что за 17 лет не прошло и дня, что бы он не получил письмо об «афганской девочке». Кто-то хотел перевести ей деньги, кто-то — удочерить, а кто-то и вовсе мечтал жениться на дикой красавице. Маккарри получал много ложных сведений о местонахождении девочки (к тому моменту уже женщины), но в итоге сам поехал на поиски. Найти ее удалось только благодаря феноменальному чутью фотографа: он безошибочно отсеивал всех претенденток, пока не нашел ту самую в забытом богом уголке Афганистана. Ее звали Шарбат Гула. В месте, где жила Шарбат, не выходил National Geographic. Здесь вообще никто и никогда не делал никаких записей, поэтому женщина не только не знала о своей всемирной известности, но и свой возраст могла назвать лишь приблизительно. За 17 лет резкие черты лица Шарбат смягчились, кожа покрылась шрамами и только выцветшие глаза горели все тем же непримиримым огнем. В 1985-м она стала одной из немногих афганских женщин, показавших свое лицо на фотографии. В 2002-м она снова сняла паранджу, но уже с разрешения мужа. Это была ее вторая фотография в жизни. Первая чернокожая женщина на обложке, Glamour Катити Керонде училась в Гарварде и мечтала о мире высокой моды. Она знала, что умна и красива. Природа не обделила ее чувством вкуса, да и родители девушки занимали высокое положение в обществе — казалось бы, что еще нужно для покорения модных Олимпов? Но у Катити была одна проблема — цвет кожи. Отец девушки стал первым послом Уганды в США, но этот знаменательный факт никак не менял настроений в обществе. Афроамериканок никогда не было на обложках модных журналов. Катити оставалось только смириться с несправедливостью судьбы и найти себя на другом поприще. Но девушка явно унаследовала отцовские гены первопроходца. В 1968 году она приняла участие в Гарвардском конкурсе «Мисс Стиль» (Best Dressed College Girls) и неожиданно выиграла. Но неожиданностью это было только для консерваторов, всем остальным бросались в глаза красота и вкус девушки. Ее сфотографировали для журнала Glamour в белой рубашке и цветастом шарфе — позже Катити прославилась собственной линейкой белых рубашек. Она сотрудничала со многими модными домами и преподавала в родном Гарварде. Жюри того конкурса 68-го года и редакторы журнала Glamour подарили госпоже Керонде путевку в жизнь. Но и она в долгу не осталась: номер с фотографией Катити разлетелся более чем 2 миллионами экземпляров, хотя издатели сначала боялись, что продажи, наоборот, снизятся. Помимо денег, издатели получили тысячи благодарственных писем от женщин всех профессий и национальностей. Первая «беременная» фотография, Vanity Fair Энни Лейбовиц хорошо знала семью Брюса Уиллиса и Деми Мур. Она снимала их свадьбу и делала фотографии во время первой беременности Деми. Тогда Энни сняла актрису обнаженной для семейного альбома, и Деми призналась, что, глядя на эти снимки, понимала, насколько прекрасна беременная женщина. Неудивительно, что пара пригласила Лейбовиц и для второй «беременной» фотосессии звезды. На этот раз снимки должны были оказаться не только в личном архиве, но и на страницах журнала Vanity Fair, поэтому сначала Деми позировала в одежде, оголяющей только живот. В конце Энни сделала два обнаженных снимка для самой актрисы. В Нью-Йорке фотограф поняла, что ничего более подходящего для обложки у нее нет. В 1991 году женщины не выставляли напоказ свою беременность. Если снимки и были, то только в одежде. Фотография Лейбовиц, несмотря на наготу Деми Мур, получилась очень целомудренной: она показывала беременную женщину не ослабленным, страдающим существом, а сильным, гордым и бесконечно красивым человеком. Деми Мур на этом снимке не секс-символ, а мать — женственная, но асексуальная. Люди же сначала это не поняли — они увидели обнаженное тело и тут же назвали обложку порнографической. Деми была в шоке: как можно восхищаться материнством и клеймить как порнографию столь явное его проявление? Но актриса может быть совершенно спокойна: ее фото на обложке Vanity Fair стало культовым, и сейчас сложно вспомнить знаменитость, которая бы не сделала снимок в такой же позе во время беременности. А вот в далеких 90-х самому Брюсу Уилиссу пришлось сняться «беременным» для журнала SPY, чтобы поддержать жену. «Человек года 1938», Time Известный русский символист Мережковский любил писать о Боге и Царствие его, интересовался личностью Леонардо да Винчи и Мартина Лютера. В 1939 году он нашел на Земле мессию, который, подобно Жанне Д’Арк, освободит землю от дьявола в лице коммунизма. Мессию звали Адольфом Гитлером. Если в начале или даже середине 30-х годов кто-то в Европе и разделял взгляды Мережковского, то к концу 38-го уже почти всем стало понятно, что фюрер германского народа таит реальную угрозу. Правда, никто и представить себе не мог, насколько далеко все зайдет — иначе журнал Time вряд ли объявил бы его «Человеком 1938 года». В статье, посвященной этому решению, чувствуются страх, неприязнь и восхищение одновременно. С одной стороны, редакция журнала не могла не отметить, что тиранические методы Гитлера угрожают свободе всей Европы, поскольку он уже без труда разобрался с австрийцами и поднял униженных и озлобленных немцев с колен. Но при этом авторы почти восхищаются тем, как фюрер вдохнул жизнь в свою страну, раздавленную Версальским мирным договором, как всего за пять лет он превратил забытую Германию в великую, воинственную и очень злую нацию. Журнал Time как бы говорит своим читателям: «Гитлер — антидемократичный варвар, каких свет не видывал, но никого более мощного и значительного (кроме, возможно, Сталина) в мире сейчас нет». 2 января 1939 года журнал «короновал» фюрера, поместив его портрет на обложку, а через 8 месяцев началась Вторая мировая война. Последняя фотография Джон Леннона, The Rolling Stone 8 декабря 1980 года стало одним из тех дней, которые люди позже разбирают по часам, а иногда и по минутам. В два часа дня Йоко Оно и Джон Леннон ждали в своей нью-йоркской квартире фотографа журнала The Rolling Stone Энни Лейбовиц. Энни предстояла непростая задача: журнал дал ей четкую установку — снять на обложку одного Леннона, а сам музыкант соглашался на фотосессию только при условии, что на снимке он будет с женой. К счастью, Лейбовиц очень полюбила обложку последнего альбома Леннона и Оно Double Fantasy, на которой пара изображена целующейся. Эта предельно простая черно-белая иллюстрация очень тронула фотографа, которой было суждено стать легендой, и она решила снять для Rolling Stone нечто подобное. Для начала Энни велела Леннону раздеться, причем Йоко должна была остаться в одежде. Лейбовиц действовала чисто интуитивно, она еще не видела, какой должна быть фотография. Но, сделав пробный полароидный снимок Джона Леннона, обнимающего жену, она поняла — вот оно. Обнаженный музыкант будто пытается согреть свою озябшую одетую жену, и этот подтекст не виден на самом снимке — он просто ощущается зрителями. Леннон сказал Лейбовиц, что ей удалось точно передать суть отношений между супругами на этом снимке, фотограф в ответ пообещала, что этот кадр попадет на обложку. Энни еще не знала, что ей придется выполнять последнее желание Джона Леннона. Мир увидел эту фотографию 22 января 1981 года. После смерти Леннона прошло больше месяца, но Rolling Stone все равно вышел траурным. На обложке не было никаких надписей — только фотография и логотип журнала. Так редакторы отметили снимок, сделанный за несколько часов до рокового выстрела. Эту обложку Rolling Stone признали лучшей иллюстрацией последних 40 лет, и теперь даже подражания легендарной фотографии вполне могут занять почетное место в коллекции уважаемых знатоков искусства.