Цифровая повестка в экономике России продолжает набирать обороты, а вопросы ее развития проникают во все отрасли, в том числе и в промышленность. Обсуждение перспектив этого направления прошли под эгидой Международной промышленной выставки "Иннопром-2018". Директор Фонда развития интернет-инициатив (ФРИИ) Кирилл Варламов в рамках форума рассказал в интервью ТАСС о том, зачем производству нужна цифровизация, какие существуют технологические тренды для инвестиций и как фонд планирует развиваться в ближайшие годы. — Давайте сначала поговорим о повестке форума "Иннопром-2018". Насколько серьезно можно вести разговор о цифровизации промышленности в нашей стране? Какие темы кажутся актуальными? Востребованы ли цифровые технологии индустрией? — В рамках форума мне задали очень интересный вопрос: не приведет ли цифровизация промышленности к безработице? Ответ звучит очень парадоксально: если не использовать цифровизацию, инструменты для повышения интенсивности, роботизацию, то безработица точно увеличится. Без этого наши предприятия станут неконкурентоспособными и просто могут разориться, уволив всех своих сотрудников, при этом нанеся ущерб местным бюджетам. Если говорить про востребованность цифровых технологий, то на самом деле потребность колоссальная. Мы видим интерес со стороны развивающихся компаний, которые уже сами что-то попробовали, которые вынуждены конкурировать в глобальном конкурентном поле с технологичной продукцией. Чувствуя на себе эту конкуренцию, им действительно нужно искать какие-то резервы для роста, инструменты для повышения эффективности. Например, на "Иннопроме-2018" мы подписали соглашение с "Синара — Транспортные машины" (СТМ; входит в Группу "Синара"), будем развивать внутреннее предпринимательство в компании, обучим работе с инновациями. "Синара" запускает проект с нашей портфельной компанией BFG Group, как раз на форуме об этом договорились. BFG создаст цифровой двойник нескольких заводов "Синары" — внедрение такой модели должно оптимизировать производственные процессы на заводе, увеличить объем выпуска продукции и сократить издержки. — Вы возглавляете ФРИИ уже пять лет. Какие основные направления деятельности фонда вы видите в следующую пятилетку? Если уже в промышленности начинает формироваться спрос, то, может быть, эта пятилетка будет ориентирована на какого-то конечного заказчика, якорных интересантов для стартапов, и вам будет проще формировать свои выходы благодаря этому? — Да, мы работаем и с технологиями, и с крупными заказчиками, и с инвестициями. Это на самом деле довольно сложно связываемая инертная экосистема. Чтобы произошел какой-то качественный рывок, все элементы системы должны качественно развиться. К примеру, бизнесу нужны удобные инструменты, которые помогут эффективно выстроить работу со стартапами, — например, венчурные фонды для дальнейших инвестиций в технологии, в стартапы. Мы рассматриваем разные сценарии развития фонда на ближайшее время, сбор нового фонда — не исключение, мы общаемся с пулом потенциально заинтересованных партнеров и инвесторов. При этом я пока не могу с уверенностью сказать, что ФРИИ будет готов инвестировать в проекты под российскую промышленность, потому что спрос пока чисто теоретический. Есть первые проклевывающиеся зерна, но сказать, что есть какой-то массовый заказ на инновации, пока нельзя. Здесь нужно промышленное движение, и мы приехали на "Иннопром", чтобы пытаться донести какие-то мысли о том, как можно работать с так называемыми открытыми инновациями, с технологиями, которые доступны на рынке, как их можно применять. — Значит, если это не промышленность, то какие вы для себя видите наиболее перспективные направления инвестиций в следующие пять лет? — Есть сейчас тренды, которые интересны и по технологиям, и по нишам. Очень интересно сельское хозяйство, сферы интернета вещей и "умного" города. Также интересуют темы медицины и образования. На самом деле я считаю, что образование является недооцененным с точки зрения инвестиций. Никто пока не готов туда идти, потому что ниша совершенно новая — во всем мире можно по пальцам рук посчитать компании-единорогов в области образования. Если говорить про технологии, то это по-прежнему машинное обучение, искусственный интеллект и большие данные. Рынок этих проектов далек от насыщения, и буквально в любую нишу, куда ни ткни, особенно это касается сельского хозяйства, ЖКХ, транспорта, — там очень большое поле для деятельности именно в области больших данных и искусственного интеллекта. — Может ли для вас представлять интерес блокчейн, о котором так много говорят? — Я не видел, к сожалению, практических результатов применения этой технологии, может быть, когда-то мы их увидим — это было бы очень хорошо. Мы смотрим на блокчейн-технологию, как она появилась, довольно много проектов изучили. Из всех нам захотелось инвестировать ровно в один проект, который добавлял какую-то ценность именно за счет использования технологии блокчейн в той нише, в которой он делал коммерческую услугу. Во всех остальных нишах мы, к сожалению, видим, что технология слишком сложная и дорогая по своей транзакционности для использования в каких-либо сервисах и бизнесах. Между тем технология перспективная и может во что-то вылиться рано или поздно. Сейчас сложно говорить, она на заре. Есть много энтузиастов, в основном, я так понимаю, связанных именно с криптовалютами. — Вы уже упомянули о том, что в целом венчурная индустрия в России с точки зрения заинтересованности промышленных крупных игроков нуждается в трансформации. Какие, по вашему мнению, нужны фундаментальные изменения, чтобы этот процесс венчурного инвестирования изменил бы среду? Какие-то, может быть, законодательные вещи для того, чтобы создание венчурных фондов для промышленных компаний стало более привлекательным? — Наверное, еще есть ниша с точки зрения структурирования фондов в России, может быть, налоговая и так далее. Но, мне кажется, это непринципиально, потому что базовое венчурное законодательство мы довольно прилично поправили, внеся в российское право в общей сложности 14 инструментов из британского, касающихся опционных соглашений, заверения по обстоятельствам и прочих. Недавно как раз президент подписал федеральный закон, который позволяет заключать соглашения государственно-частного партнерства (ГЧП) и концессии в отношении информационных систем, в том числе государственных информационных систем, программ для ЭВМ и других объектов инфраструктуры. Мы принимали активное участие в его разработке, это во всех отношениях полезный инструмент и для бизнеса, и для госорганов, и для пользователей. Если говорить глобально, в венчурном рынке одна фундаментальная проблема — сейчас очень мало денег, особенно это касается раунда B. То есть до стадии А, до $5 млн, мы активно играем, а дальше существует довольно серьезный провал, когда компании нужно $10−20 млн. Как я уже сказал, есть пара компаний, корпоративные фонды которых только-только создаются. Например, Росатом создал фонд на 3 млрд рублей — это уже что-то. Но это все равно небольшой фонд, и я не вижу массового открытия даже хотя бы по 3 млрд рублей других таких фондов. А их должно быть, по крайней мере, десятки корпоративных фондов, которые инвестируют в раунды B. Компания, например, дорастает до раунда А, когда мы даем $2−4 млн. На эти деньги, как правило, она доводит продукт, получает российский рынок и может протестировать 1−2 каких-то иностранных рынка. Дальше ей нужен раунд привлечения инвестиций на $10−15 млн, чтобы сделать тиражирование еще на нескольких рынках. Компания либо находит эти деньги здесь, в России, и спокойно делает это тиражирование, либо вынуждена искать эти деньги еще где-то, например, в Штатах, в Европе, в Азии. Но там есть сложность, что никто не будет инвестировать в компанию, у которой нет так называемой истории успеха на местном рынке. Если это американский инвестор, то им необходимо показать высокий уровень выручки на рынке, а для того, чтобы ее показать, вам надо очень мощно инвестировать в этот американский рынок. Даже, допустим, если мы даем эти деньги для того, чтобы компания сфокусировалась на американском рынке, то после этого компания все равно вынуждена будет переехать в Штаты. Здесь у нее может остаться центр разработки. Это будет все равно российская компания, но дальше большая часть логики будет уже развиваться под тот рынок. — Есть возможность этот порочный круг разорвать? — Нужны деньги, фонды поздних стадий, корпоративные венчурные фонды. Денег институтов развития недостаточно, их мало. — У нас есть РВК, есть Роснано… — Если посмотреть в масштабах всего бизнеса, в масштабах российской экономики, это не очень большие институты развития. Надо либо тогда таких экосистемных игроков как ФРИИ и РВК наращивать в разы, либо, может быть, нас чуть-чуть нарастить, а необходимую тягу создать со стороны крупных промышленных, транспортных, добывающих предприятий, в финансовой сфере и так далее. Бизнес должен идти на рынок за инновациями. Мы сейчас, например, начали активно обучать и системно работать с открытым рынком инноваций. — Вы упомянули про сложности с иностранными рынками, при этом вы же очень активно работаете именно с теми стартапами. То есть вы им помогаете работать и на российском рынке, при этом у вас есть специальная программа для выращивания и на американском рынке. На ваш взгляд, те стартапы, которые вы выращиваете, они имеют больший коммерческий потенциал в России или в США? — Российский рынок хорош тем, что он "домашний". Ты можешь пойти и поговорить на родном языке с людьми, ментальность которых понимаешь и которые понимают тебя. Пообщавшись с ними о своем продукте и сервисе, узнать истинные проблемы, которые есть у клиента и заказчика. Глобальный рынок или даже рынок США значительно больше, чем российский. И в этом смысле, конечно, он интереснее — там просто больше денег, он по-другому сложный. На российском рынке ты долго должен убеждать, например, что твой продукт нужен, а там, если ты уже точно попал в определенную потребность, то там свои сложности: как оформить, как продать, как потом соблюсти качество при реализации проектов. Есть и другие значительно более интересные рынки. К примеру, у нас есть проект, который называется Semantic Hub. Ребята занимаются аналитикой больших данных в клинических и фундаментальных исследованиях. Они помогают фарм-компаниям ускорить процесс поиска новых молекул, новых форм препаратов, чтобы понять, какую таблетку лучше сделать. Когда они прошли наш акселератор, выяснилось, что у них в России есть потенциальных клиентов примерно ноль. Все их потенциальные клиенты в Европе и США. Сейчас они высадились в Штаты и активно там продают. — В России ноль, потому что нет спроса? — Нет фарм-компаний, которые на таком фундаментальном уровне занимаются исследованиями и ищут новые формулы для препаратов. — Получается, таким образом, может быть, это и неплохо, что у нас будет происходить некий обратный трансферт технологий. То есть технология уйдет на более развитый рынок, там получит некое дальнейшее развитие и, возможно, вернется к нам… — Да, если будет потребность — пожалуйста. — … и она уже будет не такой дорогой, и охотнее вернется на свой домашний рынок. — Конечно. С ними всегда можно договориться, благо, они в портфеле ФРИИ, и мы можем им как-то подсказать. В этом ничего плохого нет. Нет никакого нашего и заграничного рынка. Наш точно так же по большей части открыт для иностранных игроков: они могут сюда приходить и играть, а ты вынужден конкурировать с ними на домашнем рынке. И, как я сказал, нет никакого нашего и иностранного, а есть рынки отдельных стран: Германии, Франции, Великобритании, Штатов, Сингапура, Китая, России. Каждый из них со своим набором плюсов, со своим набором минусов. — Было объявлено о том, что вы вместе с АСИ, Сколково и РВК договорились о некоем создании стандарта внедрения технологий и инноваций в крупных публичных и государственных корпорациях. Как ведется работа над этим документом, когда будут реальные зримые результаты, которые можно будет предъявить? — Это как раз та история, когда мы говорим, что надо развивать рынок спроса со стороны крупных компаний. А как его развить? Нужно дать какие-то лучшие практики, инструменты, методики. Эта работа, которая была анонсирована, она ровно про создание такого комплекса процессно-методических рекомендаций о том, как корпорациям лучше всего организовать эту работу. Сейчас работа стартовала, она довольно интенсивно идет. Я думаю, что результаты мы скорее всего увидим ближе к концу года. — В какой форме они будут представлены? Это будут обязательные рекомендации или, как в свое время пытались продвигать кодекс корпоративного управления для повышения качества, может быть, будет кодекс инновационного управления? — Нет, это будут рекомендации. Я не знаю, как их обязательными сделать. Не сделаешь их обязательными, насильно мил не будешь. Однако практически одновременно с рекомендациями планируется запустить индекс инновационности. Это будет такая "хвалилка" или "ругалка", но в основном "хвалилка", для тех, кто хорошо работает. Таких мы будем подсвечивать и показывать. Для этого в эту деятельность вовлечено АСИ. У них есть успешный опыт индекса инвестиционной привлекательности регионов, который очень хорошо, я считаю, работает. Есть идея сделать такой индекс инновационности корпораций, который точно так же будет показывать хорошие практики, будет говорить, что вот эти ребята работают хорошо. — Поскольку индекс инвестиционной привлекательности регионов стал одним из КПИ для губернаторов, и по сути по нему в значительной степени измеряют усилия губернатора в повышении инвестиционного климата в регионе, то этот же индекс инновационности корпораций может стать КПИ для руководителей госкорпораций? — Хотелось бы, но для этого нужно сначала сделать хороший индекс. Чтобы потом можно было сказать: да, хороший индекс, давайте его сделаем КПИ. То есть наоборот лучше не делать, мне кажется. — Соответственно, какие-то рекомендации можно ждать к концу года… — Давайте мы дождемся рекомендации, увидим индекс. Если все будет хорошо, то да, можно будет его рекомендовать в качестве обязательного КПИ. Беседовал Максим Филимонов
