Жан Татлян: «Меня называли русским Фрэнком Синатрой, хотя я предпочел бы Нэтом Кингом Коулом»
Мегазвезда советской эстрады, тираж пластинок которого достигал 50 миллионов экземпляров, искал свободы и в 1970-е эмигрировал. Собственные рестораны в Париже и Нью-Йорке, шоу в Лас-Вегасе, где Жана называли русским Синатрой, — но двадцать лет назад певец вернулся в Петербург. В Советском Союзе 1960-х вас носили на руках в прямом смысле: бывало, поклонники поднимали машины, на которых вы пробирались сквозь их толпы. Почему в 1971 году вы решили уехать от такой славы во Францию? Я был невыездной, а мне нужна была свобода. Несколько раз я пытался получить визу, чтобы навестить свою тетю в Лионе, но получал отказ. Однажды в Союз приехал Брюно Кокатрикс, композитор и директор знаменитого парижского зала «Олимпия» — он искал артистов для своего мюзикла, в который в итоге попали кордебалет ленинградского Мюзик-холла и Эдита Пьеха. А меня ему не показали, хотя он слышал обо мне как о советском шансонье и хотел со мной встретиться. Не было и речи о том, чтобы отправить Жана Татляна с концертами даже в такие страны соцлагеря, как Болгария или Венгрия. Вот я и решился на отъезд, а мама, кстати, поддержала и благословила меня. Вы же понимали, что никогда ее больше не увидите? Конечно, я знал, на что шел. Но у меня решительный характер. Мало кто смог бы совершить такой поступок, имея в Советском Союзе мои славу и гонорары. Я ведь получал полторы тысячи рублей в месяц, больше чем члены Политбюро, только в качестве авторских отчислений, а были еще концерты — около четырехсот в год, — записи на радио и телевидении. Несмотря на мой отказ восхвалять в своем репертуаре Коммунистическую партию, меня любила публика и сцена. Со всем этим пришлось попрощаться, как только я пересек границу с одним чемоданом, концертным костюмом и гитарой. Я не знал, что меня ждет во Франции, просто хотелось свободно дышать. Признаюсь, не понимаю до сих пор, почему выпустили: наверное, человек, который подписывал документы, был моим фанатом. (Смеется.) В Лас-Вегасе 1980-х меня называли русским Фрэнком Синатрой Уже через полгода вы пели на сцене легендарного кабаре «Распутин», где выступали Серж Генсбур и Эдит Пиаф. Как вы там оказались? Хозяйка кабаре Элен Мартини — ее еще называли «королевой ночного Парижа» — искала новые голоса, и ей порекомендовали меня. К тому времени я уже начал говорить по-французски, у меня всегда была предрасположенность к иностранным языкам — с детства вокруг была греческая, турецкая и русская речь, а такая разноголосица очень развивает. Разумеется, на прослушивании у Элен я не пел свои советские хиты «Уличные фонари», «Осенние следы», «Старая башня» или «Песня о капели» — ей были интересны «Очи черные» и «Метелица». Честно говоря, все это звучало по-новому даже для меня: оказалось, что мой голос мощнее, чем я сам предполагал. В «Распутин» меня взяли сразу, а через полтора года начались мои сольные выступления в двух других солидных кабаре: «Звезда Москвы» и «Царевич». Тогда у меня появилась идея сделать собственный ресторан русско-французской кухни, чтобы и петь для гостей, и вкусно их кормить. И в центре Парижа, в пятистах метрах от Триумфальной арки я открыл «Две гитары». Место стало популярным: среди гостей бывали Шарль Азнавур, Демис Руссос, Владимир Высоцкий, Михаил Шемякин. У вас завязались с ними дружеские отношения? Я был им рад. Шарль Азнавур заходил ко мне часто, но мы не стали близки. С Михаилом Шемякиным встречались не единожды, еще когда я пел в «Царевиче», а вот Владимира Высоцкого видел у себя в «Двух гитарах» один раз — ну так и жил он в СССР. Из тех, кто приходил ко мне в ресторан, настоящим другом стал «греческий соловей» Демис Руссос, жаль, что у меня нет ни одной совместной фотографии с ним. Позже вы и в Нью-Йорке открыли свой ресторан под названием «Санкт-Петербург». Да, там тоже была русско-французская кухня. Он находился на 64-й улице на Манхэттене, между Лексингтон-авеню и Парк-авеню. Это было хорошее место: туда также приходили популярные люди, в том числе звезды балета Рудольф Нуреев и Наталья Макарова. Но я так и не полюбил Америку. Во второй половине 1980-х годов руководство одного из крупнейших казино в мире, «Империал палас», подписало со мной контракт, по которому я должен был петь в Лас-Вегасе 180 дней в году, — такой возможности не давали никому из советских артистов, — правда, через четыре месяца я отказался из-за сухого климата. Да, меня называли там русским Фрэнком Синатрой, хотя я предпочел бы сравнение с Нэтом Кингом Коулом. (Смеется.) А когда после перестройки появилась возможность вернуться в любимый Петербург, где в 1960-е начиналась моя сольная карьера, все это померкло. Новое поколение слушателей, наверное, не догадывается, что вы были первым исполнителем культовых песен «Лучший город Земли» или «Воспоминание», которые ассоциируются с голосом Муслима Магомаева? Практически все мои записи в 1971 году были уничтожены и размагничены—ведь предполагалось, что по телевидению и радио больше никогда не будут передавать песни эмигранта, так удачно покинувшего советский лагерь. А композиции Арно Бабаджаняна перешли Муслиму. Жена Арно была из Баку, так же как и Магомаев, и еще в 1960-х Тереза всегда очень ратовала за него, но армянин Бабаджанян говорил, что Муслим из всего делает оперу или оперетту, а Жан поет настоящую эстраду. (Смеется.) Татлян родился в Греции, в Салониках, но в 1947 году семья переехала в Армению. Однажды с Жаном захотел увидеться знаменитый советский экстрасенс Вольф Мессинг и предсказал ему эмиграцию, долгую жизнь и состояние. В 1976-м Татлян выступал от имени Франции на 200-летии независимости США и исполнял русские народные песни. В этом году певец отмечает 75 лет. Текст: Ольга Угарова Фото: Алексей Костромин
