Оперу "Богема" представили в Центре оперного пения Галины Вишневской
В наши дни большинство режиссеров, стремясь к реанимированию классической оперы, любой ценой стараются привлечь современного зрителя в оперный театр. Новые прочтения, модерновые сценографии, всевозможные, порой, неубедительные сценические эффекты, часто "подминают" автора оперного шедевра под создателей спектакля, выводя их "эго" на первый план. Богема режиссера Ивана Поповски прочно покоится на позициях классики. Ученик Петра Фоменко, его творческий наследник, Поповски, как и его учитель, бережно относится к автору, авторскому тексту, историческому контексту. Пуччиниевская история "Сцен из жизни богемы" по роману Анри Мюрже разыграна Поповски с максимальным приближением к первоисточнику. Режиссер, как будто, очистил от наносного ила сокровище, одну из самых исполняемых опер в истории, удалил с раритета загрязнения от многочисленных театрально-постановочных прикосновений. Спектакль "Богема" Центра оперного пения получился великолепно-простым и просто-великолепным с точки зрения соответствия всего всему. Сценография отражала историзм эпохи, внешний и внутренний. Ему подчинялись костюмы и поведенческая манера героев. Сценически воплощенный антураж пограничья 19-20 веков и мода тех лет на истинные ценности талантливых обитателей Латинского квартала Парижа были в услужении оперного веризма, стиля, представителем которого был Пуччини. Главное формировало второстепенное, а оно, в свою очередь, конструировало главное с двойной силой убедительности в версии Поповски. Сам композитор, красавец-денди, одетый по моде своего времени, органично вписался бы в празднично-рождественскую толпу на сцене второго акта оперы. Во всяком случае, его портрет, украшающий программку спектакля "Богема", схож со сценическими типажами спектакля. Фото: Елена Алексеева Казалось бы, постановка традиционна, без каких-либо пространственно-временных изменений, без эксперимента, авангарда. Но эта неновизна очень благородна, естественна, органична и полна высокого вкуса. Постановщики не испугались, говоря на сленге, нафталина, потому что убеждены в своей правоте обращения с классикой. И эта уверенность работала стопроцентно на восприятие зрителя. Ничто на сцене не мешало сосредоточиться на прекраснейшей музыке, отражающей сильные чувства участников трогательной романтической истории из жизни парижской богемы. При этом было все. Серьезность понятий любви, свободы, искусства естественно-непринужденно разбавлялась комическими сценками, полными живости и остроумия. Молодое нахальство героев сменялось их глубоким сопереживанием перед лицом смерти. Алексей Татаринцев, солист театра Новая опера, исполнитель партии Рудольфа, бесспорно, был главным центром зрительского притяжения. Его многокрасочный тембр голоса, с мелким и частым рокочущим вибрато, легко и мощно на высоких нотах с большим запасом перекрыл оркестр, играющий в полную силу в сцене знакомства с Мими. Прекрасный голос и мастерское владение им вкупе со сценической уверенностью, актерскими качествами создали яркий образ Рудольфа. И, совершенно, незабываемы в финале оперы последние фразы Рудольфа, для которых певец нашел необходимую силу, краску, нерв и драматический накал. Вокруг Татаринцева сцементировался весь ансамбль солистов. Они оставались чуть в тени на его фоне, но все же достойно провели свои партии. Мими (Нестан Мебония) раскрылась в драматических сценах 3 и 4 актов. Яркая Мюзетта (Анна Золотова) была беспардонно уверена в своей неотразимости и власти над мужчинами. Марсель (Андрей Дудин) и Мюзетта "по-настоящему" закатили сцену ревности и шипели друг другу оскорбления. От этого их квартет вместе с сентиментально-лирическими Рудольфом и Мими получился контрастно выразительным. Фото: А. Гайдук Все и всё в этом спектакле были на своем месте. Оркестр под управлением Александра Соловьева звучал полнозвучно, крупно, сочно, иногда вызывая опасения заглушить певцов. Зал старинного особняка, где расположился Центр оперного пения, совсем крошечный, вроде бы мощному звуку деться некуда, хотя оркестровая яма очень глубокая. В общем, акустика сложная, непривычная, но, тем не менее, звучание не оглушало, и вокал был ясно слышен. В антракте публика любовалась интерьерами этого аристократически-роскошного небольшого театра, рассматривала фотографии на стенах. Люди-легенды, смотревшие на нас - Вишневская, Ростропович, Шостакович, Покровский, Солженицын, Барышников, Галич - создавали ощутимую ауру этого места. Возможно, оно предопределило и стиль такой "Богемы", которую поставил Иван Поповски, кто знает. Финал оперы, и без того трагичный, был до предела усилен простым способом: раскачивающаяся тусклая лампочка над трупом погасла последней.
