о степени допустимости юмора на неоднозначные темы
«В кинофильме «Иван Васильевич меняет профессию» герой Михаила Пуговкина, приехав к бывшей любовнице за чемоданом, говорит остающейся в машине новой любовнице: «Жди меня, и я вернусь». Но у нас не возникает по этому поводу никаких вопросов ни к Гайдаю, ни к Пуговкину. Просто потому, что они имеют право шутить над этой войной, потому что они эту войну прошли. И поэтому они могут использовать стихотворение-заклинание Константина Симонова в качестве шутки в сцене с многочисленными любовницами, а мы должны воспринимать это с уважением. У фронтовика Симонова мог возникнуть к фронтовикам Гайдаю и Пуговкину вопрос. Но он у Симонова не возник — он тоже имел право его не задавать. А у нас в этой ситуации никаких прав ни на что нет». Известная русская поговорка про делёж шкуры неубитого медведя практически всегда воспринимается однобоко. Как будто бы это только про то, что русские любят жить предвкушением. Но шкура неубитого медведя — это далеко не всегда то, чего хочется. И совершенно обычным в русской практике является раздирание шкуры того, чего не хочется вообще. Да вот взять хотя бы тотальное погружение православной части общества в тонкости взаимоотношений поместных церквей, ставропигии и тому подобных нюансов церковной жизни, о которых вся эта православная часть общества ещё какие-то две недели назад понятия не имела. И всё это происходит, заметьте, при полном отсутствии повода. Ну то есть ничего не изменилось, никакой автокефалии украинской церкви пока нет. Или вот взять, к примеру, историю с кинокартиной «Праздник», вокруг которой сейчас ломается столько копий. Депутаты требуют у министра культуры не выдавать прокатное удостоверение, интернет полон гневных деклараций, старые работники культуры дают комментарии о том, чего нельзя, а что можно. Речь идёт, напомню, о фильме, который никто не видел. Заявлено, что это чёрная комедия, действие которой происходит в блокадном Ленинграде. Кратко излагается сюжет: в загородном доме некая «привилегированная семья» перед встречей Нового года не может приготовить курицу, потому что куда-то делась их домработница. Это вся известная на сегодняшний день информация. Но страсти кипят такие, как будто фильм уже запущен в прокат и уже оскорбил миллионы. История эта не новая — такая же была с фильмом «Матильда». Шкура делилась ровно до того момента, пока картина не вышла в прокат. И тут как отрезало. А теперь про эту «Матильду» никто даже не вспомнит — про что она, и вообще. Впрочем, я тут вовсе не об этой страсти русского человека к осуждению вакуума хотел поговорить. А как раз о допустимости или недопустимости смеха над теми или иными вещами. Блокада Ленинграда — событие абсолютно трагическое. Но и холокост — событие абсолютно трагическое. Тем не менее на днях в Израиле прошёл очередной конкурс красоты «Мисс, пережившая холокост». Самой молодой участнице 74 года, победила 93-летняя дама. Конкурс этот проводится не первый год, и отношение к нему в еврейском обществе сложное. Кто-то считает, что это не то чтобы оскорбляет, но обесценивает память погибших. Но вы можете думать про себя что угодно, вы не можете сказать это вот этой 93-летней даме, которая выжила. И если она, пережившая холокост, хочет принимать участие в конкурсе красоты среди переживших холокост, никто не вправе ей запретить. И никто не вправе высказать ей упрёк, потому что она ничем не может оскорбить память погибших. А теперь давайте представим себе конкурс красоты среди переживших блокаду Ленинграда. Людей, которые выступили бы с подобным предложением, наверняка разорвали бы на части, подобно той шкуре. Но вдруг вышла бы какая-нибудь 93-летняя дама и сказала: «А я — хочу». А почему нет? Почему бы не почувствовать себя красоткой, как та израильтянка Това Рингер, чудом спасшаяся в Польше. Ведь она прямо так и сказала: «Не поверила бы, что в моём возрасте я буду красоткой». Что бы мы, общество, сказали такой даме? Да ничего бы мы ей не сказали. Потому что у нас нет такого права — что-то говорить такой женщине. Если она пережила блокаду, а мы про эту блокаду знаем только по рассказам таких, как она. Я полагаю, вы уже нащупали разницу. А если нет, то я приведу вам пару хрестоматийных примеров. В кинокартине Леонида Гайдая «Бриллиантовая рука» герой Юрия Никулина, получая от сотрудника милиции пистолет, говорит: «С войны не держал боевого оружия». И при этом держит пистолет так, как будто он его вообще никогда не держал: вверх ногами и стволом к себе. А потом суёт его в авоську с продуктами. Насмешка над победителями? Конечно. Второй пример ещё круче. В кинофильме «Иван Васильевич меняет профессию» герой Михаила Пуговкина, приехав к бывшей любовнице за чемоданом, говорит остающейся в машине новой любовнице: «Жди меня, и я вернусь». Вот представьте, что такое позволяют себе какой-нибудь современный режиссёр и современный актёр. Лично мне даже невозможно представить. Но у нас не возникает по этим поводам никаких вопросов ни к Гайдаю, ни к Пуговкину, ни к Никулину. Просто потому, что они имеют право шутить над этой войной, потому что они эту войну прошли. Были ранены на этой войне. Они знают про неё, а мы нет. И поэтому они могут использовать стихотворение-заклинание Константина Симонова в качестве шутки в сцене с многочисленными любовницами, а мы должны воспринимать это с уважением. У фронтовика Симонова мог возникнуть к фронтовикам Гайдаю и Пуговкину вопрос. Но он у Симонова не возник — он тоже имел право его не задавать. А у нас никаких прав в этой ситуации ни на что нет — ни на осуждение, ни на вымарывание. Вот, собственно, и вся элементарная формула. Шутить можно над всем. Даже над трагедией. Но шутить над трагедией можно только тем, кто имеет на это право. Право, обусловленное участием в этой трагедии. Другим участникам трагедии это может не понравиться, но нельзя запретить равному. Вот только нас с вами это никак не касается. И поэтому нам от шуток о блокаде Ленинграда, о которой мы, повторюсь, имеем только самое поверхностное представление, лучше бы воздержаться. Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.