об интересе Голливуда к российскому кино

«Наше кино — это больше не «Жигули». Мы научились снимать качественно, у нас есть огромная страна, которая готова смотреть эти фильмы, и к нам сейчас как никогда приковано внимание Старого и Нового Света. Мы, Russians, украшаем передовицы всех СМИ, мы вмешиваемся в выборы, наши агенты ГРУ держат в страхе жителей мировых столиц. Мы — то, что киношники называют game changer. А главное, мы всегда были мастерами нестандартных ходов, ассиметричных ответов. Мы — те, кто ломает схему». Однажды — было это во времена, когда скандал с Харви Вайнштейном и #MeToo ещё пылал в полную силу, — мы с моим другом, американо-португальским кинорежиссёром, сидели у него дома и обсуждали новости. Я тогда говорил, что Вайнштейну и другим голливудским профессионалам, подпавшим под каток борьбы с харассментом, надо давать российское гражданство и приглашать на «Ленфильм» и «Мосфильм» поднимать российское кино. «Dmitry, — сказал тогда мой друг, — зачем вам эти старики? Вы, русские, уже намного круче них. Просто вы пока сами в это не верите». Признаюсь, эти слова запали мне в душу. Я патриот и к вещам made in Russia изначально отношусь теплее, чем ко всему остальному. Я с восторгом наблюдаю за успехами наших дизайнеров, наших программистов, нашей оборонки. Но кино — это та сфера, где мой патриотизм обычно буксует. Россия была кинематографической страной первого эшелона в начале XX века, когда имена Эйзенштейна, Вертова и Кулешова писались через запятую с именами великих немцев и американцев. При Сталине, известном американофиле, был взят курс на подражание Голливуду. Тогда нам и определили наше место — вечных подражателей, копировщиков, вставляющих свои ценности и идеологические посылы в американскую канву. Лучшие образцы нашего кино были вроде 21-й «Волги» — хорошей машины для тех, кто никогда не видел «Бьюика», в обычных же случаях получались «Жигули» — плохая копия дешёвого и к моменту запуска в серию безнадёжно устаревшего итальянского авто. И вот сейчас Российский экспортный центр сообщает о визите к нам представителей крупнейших студий Голливуда (Sony Screen Gems, AFCI, Sony Crackle) и продукционных компаний (Sony Innovation Studios, Warner Brothers, Amblin Partners и Skylark Entertainment). Приехали налаживать отношения, договариваться о совместной работе. Посмотрели и впечатлились мощностями «Мосфильма». Ну или сказали, что впечатлились. Призвали к более активному сотрудничеству, к вовлечению их в наши проекты. Нет, я не собираюсь сейчас устраивать победных танцев насчёт того, что «нас заметили важные голливудские дяди». Качество и нашего, и их кино совершенно не зависит от этого. Это просто один из симптомов того, что уже и так происходит в мировом кинематографе, с дядями или без. Американцы дали миру конвейер, они — нация, первой осознавшая и заставившая работать на себя великую силу массового производства. Голливуд всегда был тем же самым конвейером: с жёстким режимом работы, с чётко очерченными задачами каждого участника процесса, с прописанными процедурами, нормами и допусками. Они сами не придумали ничего нового, но взяли понемножку отовсюду: античная трёхактная структура, библейские архетипы, чеховские диалоги — всему этому отведено строго ограниченное рамками, раз и навсегда очерченное место. Я учился сценарному мастерству у американских авторов, у голливудских и бродвейских сценаристов, так что знаю, о чём говорю. «Ваш сценарий может быть сколь угодно хорошим, — рассказывал мне один из них, — но если я открою десятую страницу и не увижу там инициирующего события, я не буду читать его дальше». Что самое интересное, конвейер этот работал долгие десятилетия. Мы ходили в кино и каждый раз получали свою дозу впечатлений, свой катарсис от фильмов, бесконечно прожёвывающих одну и ту же схему. Герой появляется в кадре, мы знакомимся с ним и его «проблемой». На десятой странице случается что-то, что может повернуть его жизнь (10—12-я минуты экранного времени, проверьте), после первого получаса он знает, что деваться некуда и надо отвечать на брошенный вызов. Ровно в середине — неожиданный поворот, за десять минут до конца герой всеми отвержен и ненавидим, после чего он преодолевает себя (и свою проблему), совершает Поступок — и побеждает если не врага, то себя. Однако чем чаще я пытаюсь посмотреть что-то из снятого в Голливуде в последние несколько лет, тем вернее убеждаюсь: схема перестала работать. И дело не только в том, что стараниями борцов за толерантность, политкорректность и прочее #MeToo зарегулированность индустрии достигла абсурда. Перешла за ту грань, где пространства для смелых ходов (а смелые ходы — это и есть то, что обычно называют творчеством) не осталось совсем. Можно, в конце концов, снять хороший, искренний фильм про чёрную лесбиянку-инвалида, доброго трансгендера и злого белого мужчину. Но когда делаешь это в рамках раз и навсегда утверждённого шаблона, теми же ходами, что когда-то рассказывал про любовь Ретта Баттлера и Скарлетт О'Хары, у зрителя неизменно возникнет чувство, что его обманывают. Всё интересное, всё мало-мальски нестандартное ушло в сериалы, кино же с непомерно раздутыми бюджетами и такими же непомерными амбициями звёздных актеров и невыполнимыми требованиями гендерного обкома зашло в тупик, из которого не видно выхода. Вряд ли большие парни из Калифорнии приехали к нам затем, чтобы искать этот выход. Мы все понимаем: им нужны рынки сбыта, им нужно влияние и ещё больше денег. Но верно и то, что наше кино — это больше не «Жигули». Мы научились снимать качественно, у нас есть огромная страна, которая готова смотреть эти фильмы, и к нам сейчас как никогда приковано внимание Старого и Нового Света. Мы, Russians, украшаем передовицы всех СМИ, мы вмешиваемся в выборы, наши агенты ГРУ держат в страхе жителей мировых столиц. Мы — то, что киношники называют game changer. А главное, мы всегда были мастерами нестандартных ходов, ассиметричных ответов. Мы — те, кто ломает схему. Именно это имел в виду мой друг-режиссёр, когда говорил, что мы круче Голливуда, но всё ещё не верим в это. Нам не хватает одного последнего шага: послать всех к чёрту, ни на кого не оглядываться и наконец начать делать своё. Свергнуть старых богов кинематографа и самим стать новыми богами. А зачем к нам едут посланники закатывающейся киноимперии: задержать ли свой закат, присягнуть ли тем, кто грядёт после, — разберёмся. Да и не так это важно. Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции.