От «Фантомаса» до «Игрушки»: кинокритик Денис Горелов о французских хитах советского проката

В серии «Книжная полка Вадима Левенталя» издательства «Флюид ФриФлай» вышла книга кинокритика Дениса Горелова «Игра в пустяки, или "Золото Маккены" и еще 97 иностранных фильмов советского проката». «Собака.ru» публикует отрывки из нее, в которых рассказывается о французских картинах, которые советские зрители знали наизусть. Наша Франция Франция была первой красавицей в новой, чужой школе. Не лезла пановать и диктовать правила, как Америка, не бычила с «камчатки», как Англия, не благоволила, как итальянцы. Просто улыбалась — недосягаемая и все же близкая, иногда отвечая интересом на пристальный взгляд. Блистать перед раболепным пространством привычно и банально — и ни одна богиня не откажется наколоть в гербарий новенького. И для нас, специально для нас добавлялось воздуха в походке, грации в развороте, усмешки в расчетливо скользящем взоре. Belle France была твоя и ничья, здесь и далеко, благосклонная и неприступная, иногда зацикленная на себе, но все равно кожей, спиной чувствующая внешнее внимание. Про нее все знали, что не светит ни разу — но никто не отказывался мечтать. И — о чудо! — однажды достигнуть. Счастливцы застали ее в 90-х, еще не сдавшейся Магрибу, еще интересной, еще «ах!». Того, на что раньше только смотрели, стало можно коснуться и даже, черт возьми, залапать — бережно, невульгарно, с приемлемой грубостью. Был момент, когда все курили «голуаз блонд» («житан» тот еще горлодер), делали жизнь с Леона и Амели, когда Vogue был шелковой сказкой, а не фабрикой дресс-кода. Когда приехал Делон, которого хотелось видеть, Годар, которого хотелось слушать, и Денев, которую хотелось трогать, но знали, что не даст. Когда настоящей французской гаммой оказалось благородное соцветие белого с синим, без лишних примесей. Ну, мы все это и так знали из кино и рады были не обмануться. Богиня оказалась богиней, а что потом испортилась — так все мы не молодеем. Первый раз был таким, как и грезилось в отрочестве. И это навсегда. «Игрушка» Франция, 1976, в СССР — 1978. Le Jouet. Реж. Франсис Вебер. В ролях Пьер Ришар, Фабрис Греко, Мишель Буке. Прокатные данные отсутствуют. Безработный журналист нанимается в газету, хозяин которой не любит эмоций, возражений, бород, потных рук, ждать, шутить и приезжать вовремя, а любит одного сына — юного негодяя от первого брака. За послушание тому обещана игрушка — любая. «Этот», — велит августейший сынок, завидев папиного вассала в магазине. То, чего требует принц, должно быть исполнено. Точка. Побыть ручным клоуном на зарплате в фамильном замке с прислугой сегодня согласятся миллионы россиян. Большинство даже не поймет, в чем неудобство. Залезть в ящик со стружкой? Откликаться на Жюльена? Стать временным резиновым утенком для ванны? А сколько за это заплатят? Судя по омерзительному римейку, вышедшему в США шестью годами позже, у Америки подход аналогичный. Многократно усилены вопросы оплаты, бедствий безработной семьи и природной возбудимости молодого мистера, на которого не след обижаться. Мальчик трудный, родители в разводе, нужно больше внимания. А мальчик не трудный. И не возбудимый. И не избыточно активный, как принято говорить сегодня в детских консультациях богатым родителям-капитулянтам. Мальчик — образцовый сукин сын, которому, как и его отцу, нравится наблюдать унижения подчиненных людей. Не мигая. Пристально. С холодным упоением змеи. И перебить этот фамильный садизм можно только поднимая ставки: предложением вместе поунижать отца, великого солнцеподобного цезаря. Вот это игра. Вот это круто. Вот в чем прикол покупного дядьки — в достоинстве, а не в том, что он смешно чудит и падает на газон пятками кверху. У американского игрушечного человека достоинства нет — нет и фильма. Истории известно немало примеров принцевых шутов-пропойц, ругателей и фальстафов, которым позволялось валять ваньку при гостях и дерзить суверену. Всех их казнили, стоило мальчику войти в возраст больших решений. Зато краткий срок можно было пожить вволю и истину царям с улыбкой говорить — чем и занят Пьер Ришар в лучших фильмах по сценариям Франсиса Вебера: «Высоком блондине» и «Игрушке», которую тот сам же и поставил. Кривляется, падает, жарит на скрипке жесть, а после смотрит голубыми глазами на величавых небожителей и сообщает: а ведь вы, ребята, упыри и угроза национальной безопасности. И дети ваши будут такими же — если вовремя не попадут в сачок к доброму клоуну в разных ботинках. И это, признаться, уже совсем не про французов. Даже не про американцев. «Колдунья» Франция, 1956. La sorciere. Реж. Андре Мишель. В ролях Марина Влади, Морис Роне, Николь Курсель. Прокат в СССР — 1959 (36,4 млн чел.) Заезжий инженер, строя дорогу в Швеции, ворошит гнездо троллей и заводит шашни с лесною царевной. Та живет на отшибе, дружит с белками и аукается с духами воды и камней — навевая местным подозрения в ведьмачестве. Язычница с маловером тянут друг другу руки поверх ветхозаветной деревенской общины— наивно ожидая всеблагого христианского понимания. Русалочка, нимфа, чащобная хохотунья — архаичная жемчужина барской культуры. Вот уж два с лишним века испорченные, но трепетные господа бегут от прелестей света в девственную глушь за впечатлениями — чтоб повстречать и пленить лукавую ворожейку, ей на беду, а себе на крокодилово покаяние. Сюжет сей был с бородой уже во времена Лермонтова: на него написана первая из печоринских повестей «Бэла» — а уж с той поры о том же сложены мириады баллад и сняты фильмы «Олеся», «Русалочка», «Снегурочка», «Лесная песня. Мавка» и «Девочка и эхо». Русалочке надлежит быть голой — чтоб волновать разом гостя, мужского читателя и господствующую церковь, а также символизировать слияние с природой по канонам французского Просвещения и лично мсье Руссо. В таком виде находит андерсеновскую русалочку принц, в полной натюрели купается подружка эха, редкую рыболовную сеть носит на себе Мавка — да и чаровница Инга на пруду не больно стесняет себя тряпками, срывая с резьбы 20-летнего Вову Высоцкого и с ним еще десяток миллионов Вов. Русалочке положены экстрасенсорные способности — чтоб дразнить барина гаданием по ладошке и злить общину подозрениями на колдовство. Игра в пятнашки с оленятами, свиристелки с зябликами и ути-пуси с ежиками прилагаются в общем пакете. Злой Чехов посмеялся над этим стандартом в «Драме на охоте», подпустив к зябликам символическую змею, — но яростно добрый Эмиль Лотяну, экранизируя «Драму» под именем «Мой ласковый и нежный зверь», осадил Чехова и сделал героиню сущей ангелицей, невзирая на алчность, спесь и откровенно развратное поведение. Крайне любопытен перепев русалочьего мифа в «Человеке-амфибии». Ихтиандр так же гол (в романе — так и вовсе, никаких чешуйчатых комбинезонов), так же видит людей насквозь, заряжается от воды и не стыкуется с земной принцессой. Вероятно, гиперуспех картины и связан с переадресовкой классической легенды наиболее чувствительной дамской аудитории. Авторы «Колдуньи» предпочли традицию — но внесли свое честное зерно в общие закрома. Тип болотной ворожеи требовал нестандартной привлекательности — выбор залетной танцорки русских кровей Марины Влади был сродни приглашению латышки Артмане в «Родную кровь» или польки Брыльской в «Иронию судьбы» (речевые затруднения шведки с французом сгладили акцент). Роль некстати расшалившегося гостя весьма подошла Морису Роне с его порочной ухмылкой и страдающими глазами. А для национальной культуры успех имел такие последствия, что только в сказке и описать. Но это будет уже другая сказка — про то, как Иван-дурак заарканил Жар-птицу при помощи гуселек и верного Конька-горбунка. «Останься со мною в Полесье», — сказал Иван — она и осталась. «Фантомас» «Фантомас разбушевался» «Фантомас против Скотланд-Ярда» Франция, 1964–68. Fantomas. Fantomas se dechaine. Fantomas contre Scotland Yard. Реж. Анри Юнебель. В ролях Жан Маре, Луи де Фюнес, Милен Демонжо. Прокат в СССР — 1967–68 (45,5, 44,7 и 34,3 млн чел.) «Фантомаса нет», — пишет журналист Фандор. «Величайшей победой дьявола стало убеждение человечества, что он фикция», — отвечает Фантомас. Шаржированные Фауст и Мефистофель новых времен снова сцепляются над Европой на высоте башенного крана. Фантомас пришел в Россию с полувековым опозданием и в клоунском виде. Настоящий мистер Зло, неуловимый чародей в полумаске и плаще с алым подбоем (схожим образом рисовали и Дракулу) родился на рубеже столетий в книжках Марселя Аллена и Пьера Сувестра и отражал коллективные фобии Европы перед поступью научно-технического прогресса. Тогда масскультура повсеместно изобретала всемогущего носителя супермозга, опутавшего мир паутиной интриг и зомбированных пристебаев, — в Германии то были доктора Мабузе и Калигари, в Англии профессор Мориарти, во Франции — Жюдекс и Фантомас. Лжеученые с садистскими наклонностями обваливали биржу, манипулировали массами, тенью вставали над Европой, и не было на них управы, кроме Холмса, да и тот едва жив остался (символично, что Британия, отделенная от свихнутой континентальной Европы проливом, нашла злу противоядие, а в Германии и Франции демоны орудовали беспрепятственно — как и в жизни). Режиссер Юнебель вернулся к обветшалой страшилке, когда бури над Европой поутихли и научно-технический прогресс увял (последним его актом был, как известно, выход в космос). Страх незнаемого прошел, авторитеты рухнули — а новый Фантомас деревянно бегал, деревянно хохотал, носил резиновое лицо и бился с де Фюнесом. Антипод Фандор был ему под стать: о героях гламура судят по тачке и подружке, а репортер-экзорцист гонял на «ситроене», будто вышедшем из книжек-малышек про надувную бибику, и спасал от лап чудовища образцовую куклу Милен Демонжо. Игравший обоих Жан Маре был известным всей Франции гомосексуалистом — что добавляло истории молотого перца. Сказать, что в России опознали шарж, было бы преувеличением. Ученых у нас не боялись, а считали недотыкомками, которых вечно нужно спасать из-под трамвая. То ли прогресс здесь не задался, то ли масс-культура хромала, то ли народ наш по природе своей не слишком боязлив (кинематограф ужасов после отмены железного занавеса так и не прижился) — но Россия ученого монстра не породила, а потому и пародию на него не поняла. «Ситроен» в глазах совграждан все равно был чудом заграничного автопрома, Демонжо — богиней в бикини, о стыдных пристрастиях Маре и не догадывались. Гололобых молодцов с пристальным взглядом принято было опасливо уважать (возможно, из-за влияния уголовной субкультуры) — Юл Бриннер и Владислав Дворжецкий пользовались бешеным успехом. Как тут было не преуспеть Фантомасу. Он создал славу деревенскому детективу Анискину, который до того расследовал хищения клубных аккордеонов. На десятилетия занял делом легионы юных оболтусов (хорошо еще, наша промышленность не делала резиновых масок — а то страна превратилась бы в один сплошной Хэллоуин). Дал имя банде братьев Толстопятовых, грабивших ростовские сберкассы с кустарными автоматами и чулками на голове, и героя — криминальному чтиву Б. Акунина. Инициал «F» обратился в «Ф». Все русские слова с этой буквой — заимствования (флот, фашизм, фигура, форточка), но иноприродный Фантомас стал фактом именно русской культуры, русского бесовского фольклора, русских потешных страхов в ночь перед Рождеством. «Все свободны — а вас, гражданин Ф., я попрошу остаться». «Фанфан-Тюльпан» Франция, 1952. Fanfan la Tulipe. Реж. Кристиан-Жак. В ролях Жерар Филип, Джина Лоллобриджида, Ноэль Роквер. Прокат в СССР — 1955 (33 млн чел.) Плут с косичкой, герой галльского комикса об эпохе Людовиков, топчет поселянок, мораль, службу, дисциплину, дубовую прусскую конницу и прицеливается на королевскую дочь, раз уж ему наобещала такое цыганка (Лоллобриджида, приглашенная во французский фильм за таранные сиськи). «И еще он против войны!» — зудят святоши советского киноведения: тем, кто у них там против войны, у нас дозволено все, даже косичка. И принцесса будет его, и цыганка будет его, и Франция его, и Россия его, а и кто б сомневался. Фанфана потом раскрутит в бесконечный изороман журнал «Пиф» — с прыжками с верхотуры на сеновал, раскидыванием гвардейцев котлом на цепи и прочим утверждением самостояния французских низов. Так что рисованной мордочке мсье Жерара торчать из всех французских киосков и через многие десятилетия после его безвременной кончины в пушкинские 37 (не дожил неделю). Главное они с Кристиан-Жаком успели: скрестить безродного зубоскала с вянущей династией (в кадре правил Людовик Пятнадцатый, а на Шестнадцатом, как многие помнят, все и закончилось). Грохнув монархию и растащив ее активы, от севрского фарфора до личных поваров (Первые рестораны, как известно, породила великая революция: лишившись господ, личные кулинары опростились и пошли харчевать плебс – Прим.изд.), по хатам и общественным надобностям, Франция исполнилась самогоподобострастного роялизма. Шаловливые байки о королевских нравах, королевских охотах, королевских прихотях и транжирстве счета не знали — причем если страны с действующей монархией норовили миф вульгаризировать (истории, как «Катька-императрица задрала подол», гуляли у нас еще при самой Катьке), у республиканцев вошло в привычку безбожное огламуривание свергнутой тирании. Сейчас тем же заняты Австрия и Россия — но французским россказням о Версалях, форейторах, стриженых кустарниках и бархатных полумасках скоро двести лет в обед: снявши голову, почти тотчас же стали плакать по парикам. Однако обретенный в те же давние годы французский демократизм бурлил, брыкался и требовал долю — понуждая беллетристику массово скрещивать двор с народными самозванцами (оттого они так истово любят Наполеона; назовись Ленин царем и пошей себе мундир с позолотой — тоже сейчас был бы героем). Оттого же пятнадцатый Людовик в кино и шагу не может ступить без Фанфана. Тот сваливается к нему на военный совет из дымохода, прыткой скачкой туда-сюда ломает всю диспозицию генерального сражения, спасает принцессину карету в лесу от разбойников точь-в-точь как годы спустя Шурочка Азарова в «Гусарской балладе» (конечно, шурочкины прыжки, сабельная рубка поверх кареты и скачки по театру военных действий наискосок навеяны Фанфаном). «Ну, пусть и будет пока при мне, раз уж от него никудашеньки не деться», — рассудит монарх, хотя бы в беллетристике решив историческую дилемму верхов, которые не могут, и низов, которые очень-очень хотят. Да, Тюльпаном его вместе с дарованной одноименной брошью нарекла маркиза де Помпадур, которой не оторвали голову в революцию только из-за удачной кончины на 27 лет раньше. Цыганка стала приемной королевской дочерью, а Фанфан, стало быть, приемным зятем, счастья баловнем безродным и капитаном Аквитанского полка — ассимилировав весь свой дворняжий напор в упрочение отжившего строя, за что советская власть его бы по головке не погладила. «Да, но он же против войны!» — вскричали в целях справедливости мирные советские киноведы. «А, тогда ладно», — буркнуло начальство, которому только сан велел краситься под бурбонов, а по жизни ужас как хотелось поглазеть на придворный вертеп, фаворитизм и как там настоящие монархи между собой чаевничают. В конце концов, правящий в то время Хрущев и сам, по большому счету, свалился на королевский совет из дымохода и был приближен к трону исключительно за босяцкое нахальство и авантюризм. «Чудовище» Франция, 1977. L’Animal. Реж. Клод Зиди. В ролях Жан-Поль Бельмондо, Рэкел Уэлч, Джейн Биркин в роли себя, Клод Шаброль в роли себя. Прокат в СССР — 1980 (41,3 млн чел.) Каскадер Майк Гоше — скотина (точный перевод названия L’Animal). С ним не хотят работать партнерши (даже невеста-американка), потому что на дублях он скучает и шалит, а кончается все реанимацией и костылями, на которых ему прыгать весело, а ей нет. Зато он одно лицо с американским суперстаром нетрадиционных увлечений, и страховать это чудо заморское больше некому. «О, они убили его!» «Нет! Я еще не успел докурить свою последнюю сигарету», — напишут в бельмондовском некрологе и высекут на могильном камне. В своей арлекинаде на «Скотине» он перепрыгнул все мыслимые пределы — к чему и стремился предыдущие 44 года. В берете презервативом вывалил язык и закатил глазки дебила. Надушился, напудрился, напомадился, сложил кудри в сеточку и выдал самого томного педика мирового экрана, что во Франции уже тогда было моветоном, ибо нечего ржать над чужим счастьем. Взбил мохнатую грудь Кинг-Конга и совершенно раскурочил торговый зал. В небе над Парижем расстегнул подружке комбинезон и засунул в нее руку по локоть. Нет, так, конечно, мог и Челентано — но Челентано ж обезьяна и есть, чистый l’animal — а Жан-Поль и здесь сберег осанку джентльмена и даже в плаще графа Дракулы с алым подбоем. Он в этот цирк еще и политики подпустил — чего мы, по серости своей, не заметили. Gauche по-французски — «левый». Веселый, находчивый, нищий, спортивный левак уводил у заведомо правого графа секси-американку и вдувал ей, представьте, в синем небе на глазах миллионов. Каков пассаж. Притом, что с фильма «Миллион лет до нашей эры» мисс Уэлч стала эмблемным секс-символом США 70-х, и покрыть ее в воздухе над Парижем для француза было очень далеко идущим обобщением. Аллонзанфан, как говорится, де ля патри. Мы б тогда, в советский период истории, очень-очень одобрили, если б только знали французский. Мы его и сейчас не знаем, но одобряем всей душой.