Тайна Олега Янковского
23 февраля 2019 года Олегу Ивановичу Янковскому исполнилось бы 75 лет. Вечером в «Ленкоме» в память об артисте дадут «Шута Балакирева». Олег Иванович играл в этом спектакле Петра I – мощно играл, необузданно. Мурашки бежали по коже, когда пристально всматриваясь в зал, он словно вкладывал в каждого мысль о том, что связь тех, кто уже ушел и ныне живущих, никогда не прерывается, существует вполне реально. «Наши мертвые нас не оставят в беде…» - во след за Высоцким утверждал его Петр, который учил свою шутовскую команду ставить паруса. Да так круто учил, что хватило этой шутовской команде сил с того света вернуть на этот бедного Балакирева, сердце которого продолжало неслышно биться. Я помню, как стоя рукоплескал Янковскому зал в финале. А мысль снова уносила в далекий 1990-й год… Когда я впервые увидела Олега Ивановича на сцене совсем в другом образе. В «Диктатуре совести» он сидел на стуле весь спектакль на авансцене, и молча наблюдал за тем, что происходит. А происходило следующее – молодое поколение пыталось разобраться, почему захлебнулась революция. На сцену один за другим выходили Петр Верховенский (Абдулов), кубинский революционер Хосе Марти (Збруев), русский генерал Карбышев, который сумел сохранить честь (Караченцов), начавший брать взятки партийный лидер, бывший боевой офицер (Леонов) … В какой-то момент молчаливое созерцание Янковского становилось интереснее самого действа. Все взгляды обращались на него. И вот тогда он поднимался и обрывал спектакль: «По-моему, мы запутались». Брал микрофон и просто спускался в зал. Он шел по рядам и задавал зрителям множество неудобных, провокационных вопросов о жизни - в 1990- м митинги еще были запрещены! Ах, какое же живое это было действо! И с каким смаком чуть позже его персонаж называл марку своего любимого вина - «Шато-Марго» дореволюционного года разлива. Вспоминаю – и до сих пор хочется попробовать! Янковского привел в труппу «Ленкома» в 1973 году Марк Анатольевич Захаров, только что назначенный режиссером. Он специально отправился в Саратовский драмтеатр посмотреть на молодого артиста. Это Захарова научил сделать Евгений Павлович Леонов, который снимался с Янковским в «Гонщиках». Сейчас это звучит смешно, но уезжая Марк Анатольевич даже записал на бумажке имя этого хорошего артиста, чтобы не забыть. Приглашенный актер понравился, но даже Захаров не мог предположить, что Янковскому суждено в последующие годы совершить такое стремительное восхождение к высотам театрального и кинематографического искусства. Почему это произошло? Бог его знает… Загадка… Возможно это случилось из-за необыкновенной человеческой и актерской собранности, которую артист устойчиво демонстрировал с первых же своих шагов в театре. Олег Иванович всегда очень внимательно следил за режиссером, за собой, за партнерами, приводя собственную психику в особое рабочее состояние, когда слух воспринимает только то, что касается дела, а весь околотеатральный словесный мусор пролетает мимо ушей, не задевает, не отвлекает, не расстраивает и не радует. В нем всегда ощущалась волевая позиция человека, который медленно и целенаправленно готовит свой актерский организм к Дерзанию. Что это такое — в точности сказать трудно. Настоящее искусство есть постижение того, чего ты еще не знаешь. Надо подумать, подумать и смело «пойти туда — не знаю куда, принести то — не знаю что». Янковский умел это делать виртуозно. А еще он изумительно умел молчать. Умел излучать нервную энергию, «сгорать», не двигаясь с места. И вот так, как это умел делать Янковский, пожалуй, действительно не умел делать никто другой. Каким он был в жизни? Много читал, думал, спорил тактично и умно, мучился, негодовал, постоянно искал для себя «питательную среду», обстановку повышенного жизненного тонуса, тех людей, которые знали о жизни больше, иначе думали и рассуждали — это было важнейшим свойством его истинно творческой натуры. Глядя на Янковского в фильмах «Обыкновенное чудо», «Тот самый Мюнхгаузен», «Дом, который построил Свифт», «Служили два товарища», «Полеты во сне и наяву», «Ностальгия», «Царь» мы действительно верим в то, что ему была известна какая-то тайна, которой владел он один. И эта тайна, видимо, теперь уже останется неразгаданной.
