«Спектакль — наркотик, питающий студентов и художников». Художники-сценографы — о новых театральных форматах

В современном театре художник — фигура определяющая. Этот человек уже давно не заведует только декорациями или костюмами — куда чаще он отвечает за концепцию и даже развитие новых театральных форматов. Иммерсивный театр, сайт-специфик, променад — жанры, в которых художники получают новые инструменты. Специально для Buro. Елена Смородинова поговорила с тремя художниками, работающими в авангарде современного театра, и выяснила, что они сами думают о своей роли и моде на новые театральные форматы. Галя Солодовникова и Полина Бахтина курируют курс студентов программы «Сценография» Британской высшей школы дизайна. В феврале они запустили лабораторию визуального театра по исследованию ритмической и визуальной структуры хокку через объект, движение и звук. Курировать лабораторию они пригласили Павла Семченко из инженерного театра АХЕ. АХЕ — живая легенда российского визуального театра, в своих работах предвосхитившая то, что сегодня стало театральным мейнстримом. Итогом этой работы стал показ перформанса «Хокку вид Сбоку» в Доме-музее Щепкина, где зрители бродили по коридорам, комнатам и подвалу особняка и становились свидетелями и одновременно участниками перформансов, инсталляций, аудио- и видеопроектов, позволяющих зрителю взглянуть по-новому и на поэзию хокку, и на инструментарий современного художника. Галя Солодовникова Художник, сценограф. Окончила магистратуру Central Saint Martin's College of Art and Design (Лондон) и МГТУ имени А. Н. Косыгина. Оформила десятки спектаклей в России и Европе, в том числе в Большом и Александринском театрах, в Komische Oper, Ballets de Monte Carlo. Работала с Кириллом Серебренниковым, Максимом Диденко, Филиппом Григоряном, Тимофеем Кулябиным, Юрием Квятковским. С 2008 года преподает в Британской высшей школе дизайна, а в 2014 году стала куратором программы «Сценография» БВШД. О проекте «Хокку» Проект мы задумывали как визуальную лабораторию. Хотели предложить нашим студентам поработать с таким направлением, как театр художника, где художник является автором, режиссёром и зачастую перформером. Когда мы приглашали Павла Семченко из АХЕ, мы понимали, что он как раз пример такого художника и режиссёра, который владеет и актёрским мастерством, и всей палитрой визуального языка, и часто его решения идут от работы с предметом, материалами, текстурами и светом. Это всё то, чему мы хотели научить наших ребят. Это получилась масштабная коллаборация молодых авторов и впечатляющий проект, который захватил все помещения Дома-музея Щепкина. Такая тотальная инсталляция со множеством перформансов на основе японской поэзии. С нашими студентами-сценографами в лаборатории работали музыкальные продюсеры из Московской школы музыки и актёры Московской школы кино, а на финальной стадии к ним присоединились актёры с курса Юрия Муравицкого из Московской школы нового кино, а также независимые перформеры — всего получилось около 40 участников, плюс сам Павел Семченко был в роли координатора-полицейского, дирижера и контролёра в одном лице, встречал и провожал зрителей. О роли художника в современном театре Считаю, что в современном театре художник является двигателем. Именно он дает возможности и инструменты для трансформации театра. Художник в принципе тот человек, который готов идти в неизведанное и искать новые подходы. Когда мы придумывали проект «Хокку», то как раз хотели дать студентам пространство для эксперимента, вдохновить на свободное исследование, дать в руки новые инструменты, которыми они до этого не пользовались, и научить работать с ними. Мы не задумывали эту работу как иммерсивную, но во многом сработало пространство, оно продиктовало формат: дом Щепкина — маленький деревянный особняк со множеством комнат и коридоров, затерявшийся среди больших построек, рядом с огромным Олимпийским. В ходе работы мы поняли, что будет много инсталляций, перформансов и что зритель будет двигаться через пространство. Получилась иммерсивно-коллажная история, состоящая из разных хокку. Такой формат на стыке лайв-арт, перформанс-арт и сайт-специфик. Я бы назвала нашу работу динамичной променад-инсталляцией, так как в ней нет одной истории, единого сценария, а скорее множество разных фрагментов и арт-объектов, объединённых темой японской поэзии. О слове «иммерсивный» Есть некая мода на иммерсивность, но понятие «иммерсивный театр» появилось не так давно. Раньше называли эту форму променад и сайт-специфик-театр, но эти слова сложны для русского языка, и они не прижились так хорошо, как слово «иммерсивный». Эти три слова описывают одно явление, но с разным оттенком: променад предполагает перемещение зрителей, сайт-специфик — подчинение всей концепции принимающему пространству, а иммерсивность — про соединение со средой, вовлечение и погружение в состояние. Этот тип театра — новое развлечение, которое включает несколько иной спектр чувств, чем традиционный театр. В театре с классическим делением на сцену и зал ты наблюдаешь произведение от начала до конца. Когда ты находишься в некоем путешествии через пространство, у тебя возникает коллажное впечатление, в одном произведении сплетаются разные истории, ты складываешь спектакль как мозаику, у тебя есть возможность видеть его в другой близости — попробовать, пощупать, стать его участником. В современном театре — много форматов, в которых мы берём зрителей в соучастники. О моде на иммерсивные постановки Я не знаю, как долго такие спектакли будут интересны. Думаю, что достаточно долго. Я бы не считала это каким-то новым изобретением — просто определенный формат, который вновь открыли, вспомните опыты художников и режиссёров начала ХХ века. Этот формат даёт другие возможности для зрителя: возможность участия, взаимодействия, близкого рассмотрения. Так что не уверена, что эта мода может быстро пройти. Мне довелось жить в Лондоне, когда мода на иммерсивные постановки только началась, и самой быть частью первых опытов в Москве. Один из них — «Норманск» режиссёра Юрия Квятковского в Театральном центре им. Мейерхольда. Почти все помещения театра превратили в город Норманск, гостями которого становились зрители. Другой большой проект — «Шекспир. Лабиринт» в Театре наций, в нём принимали участие около девяти команд режиссёров и художников, а мы с режиссёром Филиппом Григоряном занимались общей концепцией. Мне интересно наблюдать за развитием этого направления, в том числе и за франшизами, которые становятся своего рода коммерческими блокбастерами для зрителей. Пример такого спектакля -— «Вернувшиеся» в особняке в Дашковом переулке. О тех, за кем интересно смотреть Я слежу за Punchdrunk, они считаются популяризаторами этого движения. Я работала с ними, когда жила в Лондоне, и мы параллельно с ними создавали проект Secret Cinema: он как раз работает с иммерсивным направлением и погружает зрителей в атмосферу и события определённого взятого фильма. Три года, пока я жила в Лондоне, я была арт-директором этого проекта, когда мы начинали, он был небольшим. А сейчас стал огромным, его все знают, у них многотысячная аудитория, зрители заранее готовят костюмы и сами приходят в образах персонажей из фильмов. Об итальянской коробке и планах Итальянская коробка — классика, этот формат не устаревает и не уходит. Он требует особых навыков, понимания работы сценических механизмов и света. Это высшее мастерство — хорошо разбираться во всех нюансах и создавать высококлассные произведения. Для этого нужны опыт и практика. Мы показываем студентам устройство механизмов больших сцен, таких как МХТ им. А. П Чехова, знакомим с производственными мастерскими Большого театра, где создают декорации к операм и балетам. Знакомим со всеми видами площадок — и традиционными, и ультра современными, выходим за пределы обычных сцен в город, в музеи, галереи и заводы. Каждый год мы создаём уникальную программу и приглашаем разных художников вести живые проекты. В следующем году планируем запустить курс, посвящённый изучению музыкального театра и мультимедийных технологий, внутри него будет оперная лаборатория с современными композиторами. В результате планируем сделать мини-фестиваль оперных арий, где каждый художник будет автором отдельного произведения. За год ребята смогут создать несколько реальных проектов, поработать с режиссёрами, хореографами, интерактивными художниками, освоить телесные практики и стать самостоятельными авторами. Павел Семченко Художник, режиссёр, актёр, сценограф. В 1989 году вместе с участниками театра «ДА-НЕТ» Бориса Понизовского Максимом Исаевым и Вадимом Васильевым основал Русский инженерный театр АХЕ. В составе группы Павел Семченко побывал практически на всех крупных фестивалях России и Европы. Постоянный участник театральных фестивалей в Эдинбурге, Авиньоне, Мадриде и выступает на международных фестивалях в Германии, Венгрии, Голландии, Франции, Польше, Чехии, Бельгии, Бразилии и др. О театральных терминах Я не занимаюсь анализом театра. Если возникает чувства восторга, если бегут мурашки, значит, это хороший театр, и все классификации отходят на второй план. Я плохо понимаю, что такое иммерсионный спектакль. Мне кажется, это удел теоретиков и наблюдателей — называть театр иммерсивным, нарративным, каким-либо ещё. Мне нравится театр, в котором много визуальной информации, где есть возможности для наслаждения красотой, и неважно, является он иммерсионным или драматическим. Можно ли считать некоторые работы АХЕ иммерсионными? Интересный вопрос. Мы делали «Депо гениальных заблуждений» — там зритель ходил и рассматривал сцены и декорации как экспонаты выставочного пространства, это был театр в формате музея. У Понизовского, на Пушкинской, 10, мы делали перформансы и спектакли, которые никак не рекламировали. Соцсетей тогда не было, информация передавалась практически из уст в уста. Кто увидит эту работу, тот увидит. Такой вот партизанский театр на улице, для случайных зрителей. Наверное, можно считать его иммерсивным. О границах и тотальном театре Сегодня во всех театрах размываются границы, впрочем, продолжают существовать и музейные экспонаты в академических театрах, где чтят заветы Станиславского и так далее. Но на всех живых площадках сегодня —стёртые границы, разные способы существования для актёров, режиссёров и художников. То же самое происходит и в опере, и в балете. Студентов в Школе дизайна мы постарались поставить в позицию автора и исполнителя и предложили им заняться тотальным театром, в котором художник отвечает не за узкую специализацию — свет, костюм, звук, а является автором цельного высказывания. Для многих это было новым опытом: некоторые ребята представляли, что художник рисует декорацию или занимается костюмом, и не думали про свет, например. Или про то, что можно стать автором некого высказывания, которое будет связано с их личным опытом. Вообще сейчас информация доступна, можно все легко посмотреть. Так что моей задачей было разбудить фантазию в области тотального театра, показать, что каждый может стать сочинителем своего театра. Полина Бахтина Художник, сценограф. Окончила Московский полиграфический университет. В 2014 году представляла Россию на Театральном международном семинаре в рамках Авиньонского фестиваля. Работала с Юрием Квятковским, Иваном Вырыпаевым, Фольклором Шмидтом, художник хип-хоперы «Копы в огне». Автор российской экспозиции и обладатель Золотой медали главной Международной выставки сценографии и театральной архитектуры «Пражская Квадриеннале 2015». Куратор программы «Сценография» БВШД. О роли художника в современном театре В актуальном театре инициатива и вовлечение художника в совместное созидание стало более легальным. Художник сейчас вмешивается во всё, меняется ролями с режиссёром, а иерархичное устройство творческих союзов и команд уходит в прошлое. Собственно, как и разделение профессиональных сфер ответственности: дескать, я художник и отвечаю только за декорацию или визуальную часть. Сегодня художник участвует и в концептуальных решениях, и в световых, и в саунде, он может отвечать за ритмы и даже запахи. У художника сейчас очень много свободы, а вместе с ней и больше ответственности. О театре АХЕ АХЕ для нашей культуры и нашего искусства — аутентичное явление, самородки, первопроходцы. Я помню, как в меня и других зрителей первого ряда на огромной скорости летели осколки штукатурки, — это был перформанс АХЕ по Книге мертвых в Музее Щусева. И если иммерсивность —- это вовлечение и погружение, взаимодействие со зрителем напрямую, то это был именно такой опыт. АХЕ называют себя инженерным театром: мне кажется, это очень точно, если вспомнить, что инженерия — это изобретательность, ловкость, выдумка. Об иммерсивности и ленивом мозге Иммерсивные проекты — способ борьбы с мозгом, который старается экономить ресурсы и сам переключает эмоциональный канал восприятия на канал «Я знаю». В этом состоянии ты перестаешь видеть какие-то вещи, и иммерсивный формат позволяет вырывать зрителя из состояния комфорта и заставить его мозг активизироваться. О границах Мне интересно существовать в разных театрах, и, прежде всего, в экспериментальных и пограничных историях. Не так давно в ЦИМе мы выпустили с Мастерской Брусникина «Зарницу» по тексту Екатерины Троепольской и Андрея Родионова. Я не предложила построить декорации как таковые, но предложила повод — для света, для новых технологий. Многие даже не знали, как на всё увиденное реагировать. Нас либо очень хвалят, либо неимоверно ругают. Для меня это значит, что проект смог задеть зрителя, что получилась та самая новизна. О моде Иммерсив, сайт-специфик, променад — для российского зрителя это до сих пор аттракцион, что совершенно закономерно. Так было, когда придумали кино, когда стали активно использовать видео в театре, меппенинг-технологии. Все это сначала было вау-эффектом. Но трюк всегда становится инструментом. Просто у художника появляется возможность создавать более многослойные и глубокие произведения. Выход из театральных зданий и сцен-коробок дает свободу. Так что, на мой взгляд, и иммерсивный театр, и сайт-специфик будут развиваться, расти и соединяться с другими областями искусства и даже науки. Вообще театр — самая открытая штука, в него можно интегрировать всё, что угодно. О собственных интересах Мне интересно наблюдать за нетеатральными сферами, за современным искусством и художниками, которые находятся в поиске и стараются создать произведения как отражение момента. Я всегда ищу какие-то источники для мыслей и вдохновения, поэтому слежу за работами мультимедийных художников и музыкантов, которые можно увидеть на Resonate в Белграде, Ars Electronica в Линце, Transmediale в Берлине. Есть команда Deep Web — союз художника и композитора. Для меня это настоящий иммерсивный театр без актеров, в котором круто придумывать драматургию. Конечно, я слежу и наслаждаюсь работами художников визуально-физического театра: Папаиоанну, Кастеллуччи, Геббельса, моего любимого Гондри. В российском театре это Дима Крымов и Саша Шишкин. О сцене-коробке и студентах Сейчас нет выбора между коробкой-традицией и новыми формами театральных проектов. Хорошо всё, что точно. А точно то, что делается осознанно. Вызов бросил Мейерхольд, когда 100 лет назад раздел сценическую коробку. Тогда это было вызовом, а сейчас это исходное данное. Сегодня надо учитывать историю, архитектуру итальянской коробки, очень удобную, как правило, машинерию сцены. Художник сегодня должен быть универсалом. А студентов, по-моему, вдохновляет путь от идеи до момента, когда придуманная тобой вселенная встречается со зрителем. И показы для них — наркотик. Кстати, этот наркотик питает не только студентов, но и многих художников. И тут совершенно неважно место действия — особняк или традиционная итальянская коробка.