Владимир Кошевой: Должна быть точка кипения. Вот во Франции дождались

Владимир Кошевой прославился, когда сыграл Раскольникова в фильме Светозарова «Преступление и наказание». У него в активе примерно 40 киноролей и довольно большое количество знаковых театральных работ. Но он против того, чтобы его когда бы то ни было называли звездой. Он – Актер. даты 1976 – родился 1 сентября в Риге 1993 – стал курсантом Военного университета Москвы 1999 – окончил МГУ, факультет журналистики 2007 – главная роль в сериале «Преступление и наказание» 2009 – снялся в роли Герцога в «Маленьких трагедиях» О его необычном для наших дней отношении к профессии, о его роли Сталина в недавней громкой премьере Валерия Фокина в Александринке – сложной и неоднозначной работе – мы и поговорили с Владимиром. А начали разговор с фильма Тодоровского «Одесса», премьера которого состоится в мае на Каннском кинофестивале, а потом и на «Кинотавре». – Валерий Тодоровский говорил, что снял фильм практически о своем детстве и о 70-х... – Да, это Одесса 1970-го, август, когда город закрыли из-за эпидемии холеры, и по жанру это драма, в центре которой большая семья. Во главе – герой Леонида Ярмольника и его жена, которую играет Ирина Розанова. Их дочерей играют Ксения Раппопорт и Женя Брик, и есть три зятя, которых играют Женя Цыганов, Сережа Муравьев и я. Мой герой – это человек, живущий в 70-м году в СССР, и он хочет уехать вместе с женой жить в Израиль. А для всей семьи он конечно же проблема, потому что они как раз уехать не хотят. Я, как видите, оказался в прекрасной компании, и эти съемки в «Одессе» были прекрасной возможностью вернуться в настоящее большое кино, атмосферу которого создавал Валерий Петрович. Я там действительно приобрел очень много хороших... не просто коллег, а именно друзей. Я в них просто влюбился, а с Женей Брик, моей женой по фильму, мы вообще нашли, что называется, друг друга. Кадр из фильма Тодоровского «Одесса» Кстати! «Одесса» снималась на пленку. А звук трещащего киноаппарата – это ни с чем не сравнимо. Это как ощущение внутри живота лопающихся пузырьков шампанского, дающих тебе лучезарное веселье. Съемки на пленку – это уникальная сегодня вещь. – Звучит очень торжественно! – Понимаете, это и впрямь стало расхожим местом, когда говорят: «У нас была фантастическая атмосфера и команда». Но с окончания съемок прошло уже полгода, а я по ним очень скучаю. К сожалению, мы все так заняты, что видим друг друга в основном в соцсетях. – А вы послушный актер? Тодоровский же сложный режиссер. Наверное, с ним не всегда легко. – Да, не всегда. Он не позволяет делать, что хочется. Он в чем-то даже авторитарен – требует, в очень аккуратной форме, делать только то, что ему нужно. Послушный ли я? Ну оказалось, что я и так могу. У Сталина был конфликт с Богом – Вы, играя своего знаменитого Раскольникова, сравнивали себя с Тараторкиным, с его ролью? Заимствовали, может, какие-то краски? – Нет. Мы увиделись с Георгием Георгиевичем, царствие ему небесное, один раз, случайно, он выходил из Театральной академии в Петербурге. Была зима. И он тогда сказал мне много хороших слов. Он меня поддержал, и в тот момент мне это было крайне необходимо. Я знаю, что сыграл Раскольникова по-другому. Понимаете, в нашей стране нет традиции переснимать раз в несколько лет, для каждого поколения, знаменитые фильмы с широко известными персонажами. Скажем, в Англии у каждого поколения есть свой Шерлок Холмс, свой Оливер Твист. «Гордость и предубеждение» и «Ярмарку тщеславия» экранизируют регулярно. У нас, к сожалению, каждая новая версия делается через полвека. Поэтому и сравнивать бессмысленно. – Может, это и неплохо, что у нас ремейки редки. Может, вам было бы ревниво смотреть каждые четыре года на новых Раскольниковых? – У меня совсем нет ревности. И быть не может. Меня несколько раз приглашали играть Раскольникова в театре, и я отказывался сознательно. Все, что можно было сделать в роли Раскольникова, я сделал. Но это осталось моей актерской темой, с которой я живу вот уже десять лет. Это мое направление, моя актерская судьба. – Значит ли это, что вы где-то внутри себя связываете двух ваших персонажей – Раскольникова и молодого Сталина, которого вы играете в спектакле Александринки? Кошевой сыграл очень неоднозначную роль Сталина – Да. Это я и называю «моя актерская тема». Она же продолжается в спектакле «Игрок», в спектакле Максима Диденко «Черный русский», в фильме «Григорий Р.», где я играл Юсупова. В каждом персонаже я развиваю новый поворот своей темы. Эти люди, реальные или выдуманные, задавались одним и тем же вопросом: тварь ли я дрожащая, могу ли я позволить себе сделать то, что не могут сделать другие, и все ли способы для меня хороши? Вообще-то этот вопрос задает себе каждый, кто мыслит. Даже если не отдает себе отчета. Я считаю, что это действительно самый важный вопрос. Все это идет от семьи, в которой вы родились. Главный ментальный конфликт человека – с отцом. Всегда. Или со старшим поколением. Отцы и дети принадлежат разным временам и мыслят по-разному. И каждый имеет право на свою собственную систему мыслей. Ну а потом уже начинается другой конфликт – с мирозданием, с Богом. Могу ли я так поступить или нет? И вот этот диалог – это самая важная тема в мире. Задавая себе такие вопросы, человек может понять про себя многое. Он может открыть другого себя. Причем такого, какого никогда не ожидал. Впрочем, человек легко находит себе оправдание, если что. – А у вашего Сталина тоже были такие вопросы к себе? Что-то я сомневаюсь, чтобы реальный Коба ими терзался. – Ну конечно, все это было. И я это транслировал публике. Если в одной фразе, то «Бог на Земле – это я. Я тут буду распоряжаться». Молодой Сталин еще пытался решить для себя вопрос добра и зла. – А что нового вы для себя узнали о Сталине, когда готовились к роли? – Меня поразил один эпизод – когда на свадьбе с первой женой он потушил сигарету об ее руку во время застолья. Просто потому, что она не так посмотрела на постороннего мужчину. А потом, когда ее хоронили, Сталин бросался в могилу, не хотел с ней расставаться, его вытаскивали из ее могилы друзья. Он заявил, что теперь он по-другому относится к женщинам. Когда у него был роман с Надеждой Аллилуевой, он умел быть обаятельным, он наизусть читал чеховскую «Душечку» и смешил Аллилуеву, пародируя их домработницу. За хвост меня держать не стали – Не хочу даже думать о нем как о человеке. Давайте лучше о вас. Вы получили военное образование. В нашей стране это дает перспективы, тем более сейчас. Почему вы все-таки пошли в актеры? – Потому что у меня природа другая. Я всегда ходил в театры и с самого начала хотел поступить на актерский факультет, но дома мне сказали, что я должен пойти по стопам отца и не нарушать традицию. Но после трех лет, отданных армейской науке – я учился в военной академии, – я все-таки понял, что это против моей природы. И ушел. Я не мог больше идти против самого себя. Это долгая история. Я, конечно, не сразу пришел к пониманию, что хочу жить своей жизнью, заниматься своей судьбой. – Так вот откуда ваша тема конфликта с отцом и с Богом! Но вы служили в Театре имени Гоголя до 2005 года, а потом почему-то ушли. – Ушел, потому что стал сниматься в фильме Александра Рогожкина «Своя чужая жизнь». Это была моя первая главная роль. Картина, к сожалению, не получила широкого проката, она была очень острой на тот момент. Это фильм о возможности снять честную историческую картину для телевидения, я играл француза-документалиста Тео Фаберже, а мою жену играла Лиза Боярская. Фильм снимался в Петербурге, и я так и остался там – играть в театре. Ну и к тому же в Театре Гоголя у меня была всего лишь роль кота, и за хвост меня там держать не стали, отпустили с богом. – То есть вас не успел задеть конфликт, когда театр передавали Серебренникову? – Так не было никакого конфликта! Это все было раздуто специально. Зная Кирилла Семеновича, я скажу, что он совершенно неконфликтен. Он умный, интеллигентный и просто очень хороший человек, чтобы жить в конфликтной атмосфере. Это все придумано теми, кто почему-то хочет видеть все в черном свете. Кто хотел остаться в театре, кто хотел работать и любил свою профессию – тот остался. – Вы играете в его спектакле «Нуреев» в Большом театре роль аукциониста. Как вам работалось? – Это мой любимый спектакль! И это действительно очень серьезная постановка. Недаром она имеет фантастический успех. А работалось сложно. Потому что, с одной стороны, мне было позволено быть до некоторой степени хозяином роли, а с другой – нужно было помнить о том, что твоя роль – это драматический фрагмент в балетном спектакле. Нужно было говорить свой текст так, чтобы он, движения балерины и музыка были едины. Не бубнение текста, а соединение нескольких стихий и жанров. Кирилл Серебренников – тот режиссер, кто ведет артиста, что называется, на руках от первой репетиции до премьеры. Не бросит, не будет его сбивать, а будет беречь то, что нашлось, может, неожиданно и даже алогично. Сам образ аукциона в «Нурееве» очень точно попадает в реальность: сегодня распродается все. Кирилл Семенович говорил, что тема аукциона – мощная метафора. А вот краски к образу Кирилл мне позволил искать самому. Так же, как он попросил меня самому написать монологи Печорина к его и Ильи Демуцкого балету «Герой нашего времени»... Эстафета Михаила Козакова – И все же... Перед вами карьера военного была расстелена ковровой дорожкой. И как же вы решились на «служение театру», рискуя затеряться в неизвестности? – Прошло уже много лет, и я понимаю, что все равно не смог убежать от «военной жизни». Я имею в виду, что актер – это такой же солдат. Нужна такая же самодисциплина. На раннюю съемку надо встать и в два, в три, в пять утра. Не спать сутки и лететь черт-те куда. Всегда быть в форме и знать текст. Это такое же служение, как и у военного. И может, даже сейчас папа меня гораздо больше уважает, потому что он видит, как я пашу, как тружусь и как преданно отношусь к своей профессии. Точно так же, как и он. Папа у меня капитан первого ранга, а мама – картограф-географ, и всю жизнь она рядом с ним. – Вы говорите слово «служение». Но современные актеры сегодня предельно рациональны в подходе к профессии – они ра-бо-та-ют. Ушел с площадки, закрыл дверь – всё, работа кончилась. Забыли. А вы погружаетесь в образ, вы из роли Раскольникова полгода не выходили. Вы как-то слишком отличаетесь романтизмом. – Знаете, мне очень нравится, когда говорят, что в каждой роли я как новый артист. Это значит, что я делаю свою работу по гамбургскому счету. Но вот то, что вы сказали о моем романтическом отношении к профессии – да. Безусловно, да. Без этого это был бы не Владимир Кошевой, а какой-нибудь Тютькин. У меня еще есть какое-то представление о профессии. У меня был пример Михал Михалыча Козакова, с которым я общался, которого я видел в работе, в репетициях и на которого мне бы хотелось походить. Мое отношение к профессии – это, может, как эстафетная палочка Михаила Козакова. Он – это и служение, и бесконечное копание в самом себе, и способность не выключаться из процесса. Помню, мы выходили из служебного входа Театра Моссовета, шли пешком на Полянку, и он не выключался из роли ни на секунду. Он на ходу продолжал репетировать. Чтобы завтра утром начать работу с нужного градуса. Точно так же и я приходил на «Сталина». Да и Фокин на этом настаивал – нельзя выключаться и каждый день начинать репетицию с нуля. Нужно держать достигнутый градус. Это сложно. И это действительно жертва – отказываться от посторонней работы, сохраняя силы для одной. Опять-таки спасибо маме с папой, которые вложили «военное» уважение к своей профессии, где нужна жесткая дисциплина. – Такое отношение к своей работе – огромная редкость. А ради чего это все? – Это мой личный гамбургский счет. Поверьте, это не пафос. Я никому ничего не доказываю уже давно. Это личное. – С вашим отношением к профессии игра в сериалах – это что для вас? Только что прошел сериал «Бабье лето» на ТВЦ, вы снялись во втором сезоне «Теста на беременность», да много чего еще... – Это способ заработать денег. А что в этом такого, это тоже часть профессии. И я так же честно отдаюсь этой работе. Даже если отвратительный, глупый сценарий, неприятный режиссер, бездарный оператор и отвратительная партнерша. Я утрирую ситуацию, разумеется. Вот сегодня в пять утра придет машина, чтобы отвезти меня на съемку сериала «Безсоновъ». Это значит, что я должен встать в 4 утра, сделать зарядку, привести себя в порядок, вспомнить текст и быть готовым. Ужас и хаос. И деться некуда – Какой вопрос вам кажется наиболее беспардонным – про Крым и Путина или про личную жизнь? – Мне кажется, что это одинаково пошло. Я не буду отвечать ни на тот, ни на другой. Есть много вещей, которые меня не устраивают. Я, например, не понимаю, почему мы должны собирать деньги больным детям на лечение, если у нас богатое государство и прекрасная медицина? Почему мы не можем организовать нормальные дороги? Почему в Петербурге этой зимой с таким катастрофическим неуважением относились к людям, не убирая улицы неделями? Наверное, по блокадному Ленинграду легче было пройти, чем сейчас, в XXI веке. Как же нужно относиться к людям по-свински, чтобы допустить гибель человека от глыбы неубранного льда?! Власти просто ждали, пока снег сам растает. Когда закончатся эти двойные, тройные стандарты – говорить одно, думать другое и ничего не делать?! Видимо, должна быть какая-то точка кипения. Ну вот во Франции дождались, что «желтые жилеты» выходят каждую субботу. От этого жизнь в Париже останавливается, от этого ужас и хаос, чему я был свидетелем совсем недавно, когда приезжал во Францию. И деться некуда. Все просто пережидают, опасаясь, чтобы камень, который летит в витрину, не прилетел в тебя. Печально, когда до обыкновенного человека нет никакого дела. – А какое место в вашей жизни занимает Франция? Вы часто там бываете? – Я люблю эту страну, я там жил, когда работал в проекте вместе с Изабель Аджани. Это был «Мастер и Маргарита». Там же, в Париже, я познакомился с Михал Михалычем Шемякиным. И приезжал, даже просто чтобы пообщаться, подпитаться, поучиться, потому что он – человек-космос, Человек Возрождения, он умеет все. Я и сейчас бываю часто во Франции, как и в Латвии – это моя родина. Это просто по любви. * * * Материал вышел в издании «Собеседник» №17-2019 под заголовком «Владимир Кошевой: Должна быть какая-то точка кипения. Вот во Франции дождались».