Андрей Кончаловский: я рад, что мы живем в стране, где политкорректность не зашкаливает

Режиссер Андрей Кончаловский получил своего первого "Золотого льва" в Венеции в 1962 году за студенческую работу, после этого он был отмечен множеством наград различных фестивалей. До сих пор он активно работает: успевает за несколько месяцев сделать такое количество дел, на реализацию которых у обычного человека может уйти вся жизнь. Так, в середине мая в Генуе (Италия) показали спектакли Кончаловского по этой же пьесе с итальянскими актерами и Юлией Высоцкой, играющей свою роль на итальянском. В Москве 30 и 31 мая состоится премьера "Отелло" в Музыкальном Театре имени Станиславского и Немировича-Данченко в его постановке — классическая опера с абсолютно неожиданными поворотами. А в июне пройдут премьерные показы спектакля Кончаловского с Юлией Высоцкой и Александром Домогаровым по сценарию шведского режиссера Ингмара Бергмана "Сцены из супружеской жизни" в МХАТ имени Горького. Одновременно с этим режиссер заканчивает работу над одним фильмом и готовится к съемкам второго, а в "свободное" время пишет телероман про революцию. Еще Андрей Сергеевич задумывается над тем, чтобы написать третью книгу мемуаров. В интервью ТАСС Кончаловский рассказал о своих новых фильмах и закате европейского театра, признался, что готов внести коррективы в спектакль "Сцены из супружеской жизни", если понадобится, сообщил, как относится к мату на сцене и что думает про гендерное равноправие на мировых кинофестивалях. — Андрей Сергеевич, видела спектакль "Сцены из супружеской жизни", мне понравился. Насколько помню, премьера постановки состоялась летом 2018 года в Неаполе на Итальянском театральном фестивале. Если сравнивать реакцию итальянской и российской публики, где лучше принимали, на ваш взгляд? — Это совсем разные публики. В Италии принимали хорошо, критика тоже хорошая. Но проблема в том, что итальянские зрители, к сожалению, вымирают. Иногда я думаю, что надежда на сохранение великого европейского театра тщетна. Еще Солженицын 15–20 лет назад в своей замечательной статье "Игра на струнах пустоты" писал, что Запад закатывается. О причинах рассуждать не будем. Но можно сказать, что на это влияет погоня за новизной, которую диктует рынок. Рынку надо продать. Чтобы продать надо новое, о котором все говорят. Самое простое — провокация и скандал! Продать легче то, что сопровождается скандалом. Этот процесс поисков продаваемой новизны, к сожалению, наблюдается и в художественной среде России. Она, на мой взгляд, одна из причин исчерпания культуры. Культура — это память. Последние десятилетия память человечества укорачивается, потому что есть интернет. Нет необходимости что-либо запоминать. — Думаете, причина именно в интернете? — Не уверен, что молодой режиссер в Европе или России представляет себе, сколько морей омывают Италию или кто такой Патрис Шеро. Безответственность, с которой интерпретируется любая классика, абсолютно свободная фантазия художника говорят об отсутствии культуры. Надменность по отношению к традициям нередко результат желания спровоцировать скандал, как тот писсуар, который Марсель Дюшан выставил на выставке в 1917 году. Кстати, Дюшан впоследствии писал другу: "Я швырнул им в лицо писсуар, и теперь они восхищаются его эстетическим совершенством". В этих словах столько же презрения к ангажированным критикам, сколько в известном выражений Дали: "Я богат потому, что мир полон кретинов". Нередко надменность творца есть результат банального невежества. Сегодня есть печальное понятие — "сделал для прикола". Невежество свободно. Ибо культура — это бремя! Культура и память диктуют художнику его творческий выбор. Но сегодня зрители под массированной атакой критиков, диктующих моду, начинают терять ориентиры, терять критерии, что такое великий европейский театр. Я помню постановку оперы "Бал-маскарад" Верди, кажется, в Испании, где король читал газету, спустив штаны и сидя на унитазе... Разве это не признак того, что традиция и культура исчерпывают себя? В Италии спектакли играют столько, сколько заполняется зал. Если зритель в Риме перестал ходить — поехали дальше по городам! Как в Средние века. Даже спектакли крупных мастеров должны путешествовать по Италии, чтобы как-то окупить себя. Сейчас нас с Театром Моссовета зовут поехать с моими спектаклями на европейские гастроли, говорят: "Вишневый сад" нам интересен, а "Дядя Ваня" — нет. У нас чья-то постановка уже шла в прошлом году". И все. — Так, ну Запад закатывается, понятно. А Россия? У нас театр не умирает? — Москва — это театральный рай. Во-первых, сама концентрация людей, несколько десятков миллионов потенциальных зрителей, мегаполис. Во-вторых, московский зритель по-прежнему ищет смыслы в театре. В Москве может идти одновременно пять постановок чеховского "Дяди Вани". Так что в этом смысле российский зритель — это плодотворнейшая среда. Большинство московских зрителей, которые приходили в зал, знали имя Ингмара Бергмана, по сценарию которого я поставил спектакль. И это прекрасно. — Андрей Сергеевич, а вы следили за критикой, которая вышла после вашего спектакля? Были восторженные статьи, а были очень жесткие. — Знаешь, как сказал Тригорин: "Когда хвалят, приятно, а когда бранят, то потом два дня чувствуешь себя не в духе". Сегодня критика в большинстве состоит из рецензентов достаточно низкой культуры, и лишь немногие из них обладают пусть парадоксальной, но независимой точкой зрения. В этом смысле российская (и не только) критика очень политизирована. И есть водораздел между критиками, которые пытаются с уважением и непреднамеренно разобраться в том, что хотел сказать режиссер, и теми кто, так сказать, "партиен". Большинство критиков оценивают произведение творца по принципу "наш" — "не наш". "Нашего" нельзя ругать, "не нашего" — нельзя хвалить. По выражению Раневской: "Против кого дружим?" Грустно на это смотреть. Разобраться в намерениях творца мало кто хочет. Один известный критик писал про мой спектакль в Театре Моссовета: "Кончаловский поставил Чехова в традиционной манере". Даже не задумываясь о том, что из традиционного там только костюмы, дальше начинается из области невидимого и недоступного "партийному" взгляду, невежественному взгляду. — Говорят, сейчас билеты на "Сцены супружеской жизни" не достать. При всем моем огромном уважении к Татьяне Дорониной, во время ее руководства театром все-таки не было по-настоящему громких спектаклей, которые бы обсуждала вся Москва. Это ваша фамилия так всех привлекла в МХАТ? — Это феномен для меня. Билеты спрашивают на улице, просто "лом" сейчас в Москве на этот спектакль. Думаю, что дело не в именах. Хотя знаю, что есть люди, которые следуют за моими постановками, за Юлей, у Домогарова есть целый полк поклонников. Но мне кажется, дело не только в этом. Когда я говорю про ажиотаж, он же создан не критиками и хорошей прессой. Я делаю спектакли не для критиков, а делаю спектакли для себя и для автора. И всегда думаю: "А похвалил бы он меня?" И неожиданно зрители тоже этим заинтересовались. — И как считаете, Бергман бы одобрил вашу трактовку его сценария к фильму "Сцены из супружеской жизни"? — Надеюсь, что да. Во всяком случае, в прошлом месяце, один из любимых актеров Бергмана, выдающийся шведский артист Макс Фон Сюдов, посмотрев мою постановку в Италии, где Юлия Высоцкая играла уже на итальянском, со слезами на глазах сказал мне: "Как бы я хотел, чтобы Бергман посмотрел это. Он был бы в восторге". Выше похвалы я не жду... Бергман — не только великий режиссер, но и великий писатель. Его сценарии — это большая литература, они универсальны. Ему в "Сценах" удалось написать энциклопедию отношений мужчины и женщины. "Ромео и Джульетта", "Отелло", "Анна Каренина", "Сцены из супружеской жизни" — это все мифологемы отношения мужского и женского. Поэтому их можно транспонировать в другой мир. Что я и сделал и в Италии, и в Москве. В России я перенес эту историю в мир сегодняшних 40-летних, тех, кто застал перестройку, тех, кто слушал Пугачеву, Шевчука и Цоя. И это первый спектакль в моей практике, когда я видел мгновенную реакцию зрителей, которым эта тема оказалась близка. Мне рассказывали, как на "Сцены из супружеской жизни" приходили пары и в процессе спектакля то отдалялись друг от друга, то шептали: "Дома поговорим". — Как раз хотела про это спросить. Мне показалось, что можно было бы устраивать целевые показы вашего спектакля для людей, которые собираются разводиться. Не было такой цели? — Нет, абсолютно. Просто я взял очень глубокое произведение классика и попытался его сделать доступным в силу своих способностей, чтобы "музыка" его мыслей и чувств была слышна. Мы подумали: "Как ставим Бергмана? Будем ли мы играть героев его фильма, двух шведов"? Современному русскому человеку нелегко понять шведов, их разговоры про яхты, про залоги в банке. Я изменил внешние признаки, не первичные. Динамика отношений мужчины и женщины, людей, которые пытаются понять свои позывы, свои границы, осталась. Это вещи трудноуловимые. "Что позволено Цезарю — не позволено быку". Прежде всего, режиссер должен любить автора и пытаться его понять, а не использовать материал для самовыражения. Мне хотелось перенести время в перестройку. Это и моя ностальгия тоже. — Андрей Сергеевич, хотела у вас уточнить. Мне послышалось, или в первом акте герой Домогарова выругался? По смыслу он сказал: "Конец карьере". — Он сказал: "Песец карьере..." — Вы же знаете, что наш министр культуры категорически против мата на сцене? — Я тоже против. — Не опасаетесь санкций? Насколько оправдано, на ваш взгляд, использование пусть даже слов, аналогичных по звучанию? Вот Владимир Ростиславович считает, что мат на сцене допускают только те, кому не хватает выразительных средств... — Согласен с министром. Он говорит о тенденции. Можно все, за исключением того, что нельзя. Я вынужден был пойти на то, чтобы "запикали" целую сцену в моем фильме "Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына". Ну "запикали", да. Там сплошной мат был. Я его подглядел, и это был настоящий русский язык. У меня не было даже мыслей , что мой "песец" кого-то смутит. — И вы готовы, если что, внести коррективы и убрать нецензурное слово? — Если мне скажет Доронина: "Уберите", — конечно, я прислушаюсь. От меня не убудет. И от спектакля тоже. Хотя и Пушкин использовал нецензурную лексику. И Чехов использовал в переписках. На сцене нельзя было, цензура. — Да, но это частная переписка, а публичное пространство — немного другое. — Согласен! Для меня этот "песец" абсолютно не принципиален. Предположим, идет гениальный спектакль, а в середине матерное слово, и если оно останавливает чувственное восприятие спектакля, значит, надо его убирать. В принципе, грубые слова, которые используются не к месту, похожи на висящие на сцене гениталии. Когда человек снимает штаны на сцене — это, как замечательно сказала Ирина Антонова, безусловно, творчество. Но не искусство. Творчество беспомощное. Что поделать — провинция часто бывает невежественна. И если один самых модных сегодня режиссеров Фабр хочет доставить зрителю удовольствие видом голого актера, лижущего задний проход другого голого актера (я не шучу — можете найти в интернете!), то подражание или желание переплюнуть смелость Фабра отдает провинциальным чувством неполноценности перед достижениями современного западного театра. Мне кажется, нарушать табу легче всего неуверенным и "свободным" художникам. — Новый художественный руководитель МХАТ Эдуард Бояков намекал, что вы планируете продолжать сотрудничество. Понятно, в каком ключе и в какую сторону пойдете? — В своем ключе и в свою сторону (смеется). Если Боякову хочется, если театру хочется сотрудничать со мной как с режиссером, мне всегда интересно рассмотреть любое предложение. Я жаден до работы, люблю пробовать что-то новое. Там прекрасный коллектив, там сохранился дух театра МХАТ. И это все благодаря героической борьбе чрезвычайно сильной творческой персоны — Татьяной Дорониной. Конечно, касса вещь серьезная, как я упомянул. Это Дали тоже понимал, богатея. — А если вам, например, предложат поставить какое-нибудь произведение Захара Прилепина, который в МХАТ стал заместителем Боякова по литературной части? Согласитесь? — Если хорошее произведение — можно думать. Насколько я знаю, Прилепин — прозаик, а не драматург. Если ставить его произведение, нужно с ним сесть и переделать это произведение для сцены. Литература и драматургия — разные вещи. Если взять прозу и драматургию Чехова, они находятся на разных полюсах... То, что возможно в опере, невозможно в балете. — Вы же как раз сейчас оперу поставили — "Отелло" в Театре Станиславского. — Да, вот теперь поставил "Отелло". — Помню, что вы в Мариинке поставили оперу "Война и мир" Сергея Прокофьева, где играла молодая Анна Нетребко. Не хотите снова с ней что-нибудь поставить? Она говорила, что рвется работать в России. — Не знаю, не знаю. Анна — великая певица, большой мастер. Я предложил ей поучаствовать в "Отелло", правда, разговаривал не с ней, а с ее мужем (оперный певец Юсиф Эйвазов — прим. ТАСС). Очевидно, он занимается планированием ее работы. Он спросил: "По какому поводу вы звоните?" Я ответил: "Ну скажите, что звонил Кончаловский". Ответа не было. Поэтому мне кажется, не так уж она рвется работать в театрах России. Спеть на Красной площади за серьезный гонорар легче, чем месяц работать на российской сцене... Жалко — Анна хороша и уникальна! — Все-таки хочу спросить о фильме "Грех" про Микеланджело. Мы так долго его ждем.... Уже столько было инсайтов... То ходили слухи, что вы покажете фильм в 2018 году на фестивале в Венеции, то в 2019-м в Берлине... — К Венеции фильм не был готов, к Берлину тоже. Посмотрим… А ты знаешь, что Берлин и Канны подписали меморандум? — Ну, может быть, и знаю, пока не понимаю, о чем речь. — Не знаешь, иначе бы уже кричала: "Знаю!!!" Берлин и Канны подписали меморандум о гендерном равноправии. Это значит, что количество режиссеров-мужчин, показывающих фильмы на фестивале, должно быть равно количеству женщин. Более абсурдное решение трудно себе представить! И это тоже говорит о закате Европы. Следующий этап — чтобы обязательно были представлены сексуальные меньшинства или люди с ограниченными возможностями?! И так далее! Есть статистика, и только слепой не видит, что мужчин-режиссеров в мире больше, чем женщин-режиссеров. Так же, как и дирижеров и тромбонистов. Это просто противоречит физиологии. Но говорить, что их должно быть равное количество на фестивалях... Сейчас уже пишут, что в Каннах было два фильма женщин-режиссеров, которые смотреть нельзя, это слабое любительское кино. Думаю, что скрытому отчаянию директоров фестивалей, которые теперь должны набирать фильмы мужчин и женщин в равной пропорции, просто нет предела. — Но понятно, где может появиться "Грех"? Где вы могли бы сразиться с женщинами? Картина уже завершена? — Проблема в том, что Италию XVI века очень сложно воссоздать. Например, Флоренцию мы снимали в трех городах. Одну точку на улице в одном городе, вторую — в другом. Ватикан в XVI веке выглядел иначе, не было собора Святого Петра.... Пришлось очень много думать, искать натуру, а потом доводить до ума с помощью компьютерной графики, которая должна быть не замечена в итоге. — В текущем году вряд ли фильм увидим? — К осени наметили показы. Одновременно в России, Европе и Азии. Сейчас заканчиваю дубляж, потом надо сделать вариант с субтитрами для зрителей, которые предпочитают оригинальную фонограмму. Много мелочей осталось. Но, честно говоря, я уже полностью в новой картине. — Это вы про "Дорогих товарищей"? — Да, фильм будет про жизнь партийного работника в Новочеркасске в момент расстрела демонстрации. Героиня — строитель коммунизма, участница войны, убежденный чистый человек, каких было большинство советских людей. — В главной роли Юлия Высоцкая? — Да, это для нее роль. — Недавно перечитала ваши мемуары — "Низкие истины" и "Возвышающий обман", которые наделали много шума почти 20 лет назад. Нет мыслей написать мемуары уже из сегодняшнего дня? — Мысли есть. Идет эволюция, новые размышления. Надо садиться за работу, но сейчас не до этого. В тех книгах были впечатления от почти десятилетней жизни в Америке, какие-то новые взгляды на жизнь. Сейчас очень многое изменилось. Конечно, надо бы написать. Но пока я могу что-то ставить в театре и кино — надо это делать. И хочу осуществить то, что кроме меня никто не сможет сделать. — То есть вы делаете еще что-то? — Хочу высказаться о революции. Порассуждать о роли Ленина, роли царя, эти фигуры имеют огромный смысл. Это все очень любопытно. Так что сейчас я пишу. Пишу телероман. Где будет царь, Ленин, Витте, Столыпин, всего 40 характеров. Пишу и не могу остановиться. Может, он и не выйдет потом нигде. Пишу его без всяких контрактов, это удовольствие, даже не так — это моя обязанность. Я просто должен это делать. — Как вас на все хватает? И "Отелло", и "Сцены из супружеской жизни", и фильмы. Еще и телероман, как оказалось... — Я многому учусь. С возрастом обретенными знаниями хочется делиться. К примеру, ты слышала, какую роль англичане сыграли в убийстве Распутина? И почему они в этом участвовали? Потому что им нужно было разрушить Россию. Ты знаешь, что Троцкий по приказу англичан утопил балтийский флот, который, прорвав блокаду в Гельсингфорсе, пришел в революционный Петроград? Конечно, все знания в сериале не передашь... Но часть — возможно! Вот это все можешь опубликовать в своем интервью. Беседовала Наталья Баринова