The Atlantic (США): американская паранойя «Очень странных дел»

«Бургер Кинг». «Сэм Гуди» (Sam Goody, сеть музыкальных магазинов, — прим. перев.). «Охотники за приведениями». Новая кола. Постоянно заедающие торговые автоматы. Кататься в багажнике универсала. «Очень странные дела», хит «Нетфликс» (Netflix) о нашествии монстров на городок в штате Индиана, просто кишит мотивами Американы 80-х — аж сердце екает. Сериал настолько ловко жмет на нужные эмоциональные кнопки, что в одном эпизоде в третьем сезоне ностальгию будоражит уже сама нарезка моментов из ранних эпизодов — с вафлями «Эгго» (Eggo) и лохматыми игрушечными героями. Но дело не только в брендах. Сериал повествует о борьбе добра и зла, и как бы убедительно он ни передавал броский неон потребительской культуры рейгановской эпохи, он подпитывает затаившиеся теории заговора. Девочка Одиннадцать, или Дина, в исполнении Милли Бобби Браун (Millie Bobby Brown) владеет телекинезом и в первом сезоне вливается в команду друзей. По сюжету она — детище правительственного эксперимента в стиле «МК-Ультра» (кодовое название секретной программы американского ЦРУ, чьей целью был поиск и изучение средств манипулирования сознанием, — прим. перев.), где детям пытались привить сверхспособности еще в утробе матери. Во втором сезоне Нэнси (Наталья Дайер/Natalia Dyer) и Джонатан (Чарли Хитон/Charlie Heaton) пытаются предложить помощь семье друга, убитого монстром из другого измерения, и приходят к Мюррею Бауману (Бретт Гельман/Brett Gelman), журналисту, превратившемуся в профессионального параноика. Оказывается, Бауман убежден, что каким-то образом в Хокинс, штат Индиана, проникли русские и что череда исчезновений как-то связана с государственной лабораторией. Мюррей — милый, сердечный психопат из тех, что носят шапочки из фольги. Но вот в чем соль: он не так уж неправ. Одни сериал просто обожают, а другие над ним потешаются — но его создатели прекрасно знают, чем порадовать, и без зазрения совести берутся за самые действенные приемы. Это лоскутное одеяло из отсылок, сшитое из любимых произведений поп-культуры, однако его приятный болеутоляющий эффект разбавлен дозой едкого подозрения. В одной из серий третьего сезона Дастин (Гейтен Матараццо/Gaten Matarazzo) вместе с младшей сестренкой своего друга Лукаса Эрикой (Приа Фергюсон/Priah Ferguson) прячется от нападающих на показе «Назад в будущее». Дастин говорит ей, что они залегли на дно, «будто Освальд». Ли Харви Освальда (Lee Harvey Oswald, единственный официальный подозреваемый в убийстве американского президента Джона Кеннеди, — прим. перев.), напоминает ему Эрика, взяли в кинотеатре. Это была подстава, парирует Дастин, Освальд был просто лопух, подсадная утка. И пока ничего не подозревающий Марти Макфлай путешествует во времени на большом экране, дети обсуждают теорию заговора, привязанную к одному мрачнейших событий в американской истории. Вот уж правда: от паранойи не скрыться нигде. Теории заговора по сути вшиты в ДНК сериала — и это мощный противовес всем милым аллюзиям на Спилберга и историям о подростковой дружбе. До начала съемок его создатели братья Дафферы якобы даже собирались назвать его «Монток» (Montauk) — с намеком на мифическую военную программу психотропных экспериментов в Лонг-Айленде, Нью-Йорк. Сюжет выстроен на допущении, что многие из популярных заблуждений — на самом деле правда. Правительство действительно испытывало лекарства на людях и ставило опыты в высшей степени неэтичные. Жуткие инопланетные монстры существуют. В людей вселяются темные потусторонние силы, подчиняя их некоему коллективному разуму. А в тех редких случаях, когда правда каким-то образом всплывает, военные заметают следы и путают карты. Американской паранойей третий сезон «Очень странных дел» напичкан гораздо больше предшественников: авторы повадились эксплуатировать классику холодной войны середины 80-х. Чувствуется очевидное влияние «Красного рассвета» (Red Dawn) — бодрой киноленты о том, как горстка подростков спасается от советского вторжения. Есть и мотивы из «Дня мертвых» (Day of the Dead), зомби-апокалипсиса Джорджа Ромеро (George Romero) о власти и милитаризме. Но ощутимее всего все же намеки на «Терминатора» (Terminator) — культовую антиутопию Джеймса Кэмерона (James Cameron) о непобедимой машине для убийства: в сериале фигурирует столь же безжалостный душегуб на мотоцикле, который отправляет людей на тот свет и глазом не моргнув. Разворот братьев Дафферов к России чувствуется в первой же сцене из 1984 года, стильно снятой и почти беззвучной. В ней команда советских ученых гигантским лучом рушит преграду между нашим миром и «обратной стороной». Итог плачевен до нелепости: как мы знаем по прошлым сезонам, «обратная сторона» — это альтернативная вселенная, пустыня, населенная жуткими монстрами. Они держат Хокинс в страхе, похищая подростков и всюду запуская свои гнусные щупальца. В первом сезоне Одиннадцать в приступе ярости случайно открывает портал «на ту сторону». Высвободившийся при этом монстр сходит с ума и переносит Уилла Байерса (Ноа Шнапп/Noah Schnapp) из Хокинса в свое мрачное измерение. Во втором сезоне Одиннадцать этот портал закрывает, когда другое чудовище с «обратной стороны» вселяется в тело Уилла. Зачем же русским понадобилась «обратная сторона»? Похоже, сценарий всех восьми эпизодов третьего сезона строится на черно-белом противопоставлении добра и зла, которого раньше столь тщательно избегали. В первом сезоне единственным злодеем в человеческом обличье был доктор Бреннер (Мэтью Модайн/Matthew Modine) — это он манипулирует Диной, используя ее сверхспособности в интересах американского правительства. К третьему сезону, однако, картина меняется. Все восемь серий, выпущенных 4 июля, ко дню рождения Америки, отлично вписываются в донельзя патриотичную формулу «Дядя Сэм против злобных русских». Действие сериала разворачивается в 1985 году — спустя год после выхода фильма «Красный рассвет» — и пропитано духом времени. Перехватив во второй серии секретное сообщение русских, Дастин сообщает неподражаемому Стиву Харрингтону (Джо Кири/Joe Keery), что расшифровать его — их шанс стать «настоящими героями, героями Америки». Америка 80-х\: игральные автоматы и Кока-кола И пока Дастин, Стив и новый персонаж Робин (Майя Хоук/Maya Hawke) сражаются с советской угрозой, загнанная в угол мать Уилла Джойс Байерс (Вайнона Райдер/Winona Ryder) поддается собственному навязчивому бреду. Как-то раз с ее холодильника разом падают все магниты — случайный эпизод — но нервная Джойс немедленно приписывает его проискам «обратной стороны». Нэнси, стажер «Хокинс пост», окруженная толпой хамоватых газетчиков, разнюхивает теорию заговора о ненормальном поведении крыс и нехватке удобрений. Приятели Уилла обзавелись подружками, а самого его бросили на произвол судьбы — и теперь ему кажется, что смахивающий на Хищника монстр из второго сезона вернулся. В настоящем мире об этих подозрениях бы и слушать не стали, списав их на психические расстройства от стресса или травмы. Учитывая, через что довелось пройти Джойс, немудрено, что ей повсюду мерещатся чудовища. Своей игрой Райдер нащупала убедительный баланс между неврозом и материнским инстинктом защиты — мало кто справился бы столь же успешно. Криком о помощи, что чудовище вернулось, Уиллу удается достучатся до друзей, и они снова становятся командой — вытянувшиеся и вступившие в период полового созревания. От безнадежности — журналюги дымят, как паровозы, обзывают ее Нэнси Дрю (девушка-детектив, персонаж популярных комиксов и фильмов — прим. перев.) и гоняют ее за гамбургерами и кофе — Нэнси решается написать статью настолько неправдоподобную, что в случае удачи ее карьера тут же пойдет в гору. При этом раз за разом подчеркивается, насколько нелепо звучат рассуждения персонажей. Когда Джойс говорит, что Мюррей Бауман не просто эксцентричный, а попросту невменяемый, седеющий начальник полиции Джим Хоппер (Дэвид Харбор/David Harbour) отвечает: «чья бы корова мычала». Одного из самых убедительных собеседников Нэнси газетчики клеймят параноиком, шизофреником и мутной личностью. Когда Дастин признается другу, что «пытается спасти мир от русских и монстров», ответом ему служит лишь хохот. В жизни такого не бывает — особенно чтобы все и разом. Разве что в фантастическом киноцарстве 1980-х. Недоброжелатели могут съязвить, что сериал начал повторяться и его рецепт устарел. Первое — правда, а вот второе — далеко не факт. Во втором сезоне чудища служили искренней метафорой для психологической травмы и до нелепого чуждых переживаний. Третий же сезон, с его повторяющимися отступлениями насчет капитализма (гвоздь программы Эрика оказывается малолетним плутократом) и вылазками в глубины человеческой психики, несет посыл гораздо более неоднозначный. Свободный рынок гробит малый бизнес (вспомните, как в Хокинсе строят торговый центр), но все равно остается единственной альтернативной коммунистической диктатуре врагов Америки 80-х. Поп-культура порой ура-патриотическая до абсурда, но при этом парадоксально наивна. Раздутое воображение грозит здравому смыслу, однако это черта присуща всем без исключения великим рассказчикам. В захватывающем, пробивном и немного нарочитом финале все сводится к одному: страна свято убеждена, что лучшее ее нет на всем белом свете — но при этом отлично сознает свою разрушительную силу. У каждого десятилетия есть свои культурные ориентиры, и произведения 1980-х, этакие баллады о добре и зле, воспевают мифических победителей с наивностью, которая не лезет ни в какие ворота. Именно поэтому паранойя и изобретательность в «Очень странных делах» идут рука об руку. Разглядывая праздничную ярмарку в День независимости США, с ее жаревом, жульническими играми и «омерзительным разложением», Мюррей c нескрываемым наслаждением бросает: «Вот это, мой друг, самая Америка и есть».