Василий всея Руси

25 июля исполняется 90 лет со дня рождения писателя, артиста и режиссёра Василия Макаровича ШУКШИНА. Быть русским и не любить Шукшина? Какие-то органические повреждения в натуре и душе надо иметь, так думаю. Не было таких – и вряд ли будет Скорее всего, Пушкин, Булгаков, Набоков и многие другие артистичные ребята русской литературы вполне могли бы, выпади им такой шанс, снимать кино как режиссёры. Но уж ещё и главные роли при этом играть… Нет, пока что у нас есть один-единственный случай, да не на одну только Россию – на весь мир, такой феномен, уникум, человек-гора: Шукшин. Чтобы крупный, первоклассный писатель умел и кино делать, и роли играть – не было такого. Неимоверная одарённость сочеталась в нём с не менее фантастической работоспособностью. Первый заметный фильм, где у него была главная роль, «Два Фёдора» (Марлен Хуциев зорким глазом высмотрел Шукшина с его солдатским лицом) вышел в 1958 году. Дипломная работа Шукшина-режиссёра, трогательные зарисовки колхозных нравов «Из Лебяжьего пишут» – это 1960 год. А в 1974 его не стало, так считайте сами – шестнадцать лет на всё про всё, как говорится. А поместились туда несколько томов великолепной прозы, пять фильмов («Живёт такой парень», «Ваш сын и брат», «Странные люди», «Печки-лавочки», «Калина красная»), да до кучи ещё отличных актёрских работ с десяток будет. Что не успел снять фильм про Стеньку Разина – конечно, обидно. Его Стенька рисковал стать не менее обожаемым народным героем, чем Василий Иванович Чапаев. Но всё равно объём свершений поражает. До чего же мало времени было ему отпущено! Как и друг его Высоцкий, был Шукшин интеллигентом в первом поколении – а судьба таких людей в искусстве часто складывается ослепительно ярко и притом исключительно мучительно. И вот почему. Сила есть, ума не надо? Надо! В середине 1990-х годов с группой гостей московского кинофестиваля удалось мне побывать на родине Шукшина, в селе Сростки. Откуда его силища взялась, ясно: из этой бешеной ледяной реки Катуни, от холмов, покрытых соснами, откуда, кажется, вот-вот выйдет медведь, от синих гор на горизонте – от земли. В год рождения Шукшина началась коллективизация, а варварской индустриализации ещё не было. Первозданная природа словно родила себе такого крепкого хмурого сына, человека природы, напрочь лишённого фальши. А он вырос. И – задумался… Тема «природного человека», который «задумался», – одна из главных у Шукшина. Время действия его рассказов всегда конкретно, это 1960–1970-е годы, и всё будет точнёхонько в деталях – что почём, как, куда и откуда. Но время вобрало в себя и всю предыдущую родимую историю. Вот церковь разрушенная стоит – а кто её порушил? «Ты меня раскулачивал, сволочь!» – скажет один деревенский житель другому. Осколки, сидящие в теле с войны, вдруг пойдут наружу. В мирном разговоре проявится тема лагерей, кто-то сидел, да много… Время действия прозы Шукшина размыкается, уводит далеко за горизонт реального пейзажа, и вот уже за советским появилось русское, давнее, древнее, помчались кони на закат, загремела лихая песня, кто там такой удалой? Атаман? Стенька? Была когда-то воля – где ж она?! Нету воли. Есть – доля. Тяжёлая работа – жить… Задумавшиеся герои Шукшина могут быть комичными «чудиками», вознамерившимися своим умишком что-то изобрести небывалое или написать – рукой и ручкой, в школьных тетрадях – трактат о сущности государства вообще. Но когда герои задумываются о своей жизни, как она прошла и зачем была нужна, и не умом одним, а всем существом, мучительно корчась от молниеносных ударов совести, – они нисколько уже не смешны. «Жизнь-то не вышла! Прожил, как песню спел, а спел плохо. Жалко – песня-то была хорошая». («Билетик на второй сеанс».) А ещё – сколько гадов бродит по земле. Один такой, в дипломной работе Шукшина «Из Лебяжьего пишут», так и заявил приятелю-шофёру: «Никакого коммунизма не будет». Отчего тот (Леонид Куравлёв его играл) сжал губы, и желваки на скулах заиграли. Они-то и победили потом, хапуги, воры, стяжатели, «энергичные люди». Прозревал Шукшин грядущую страшную опасность, да только – что с ними сделаешь? Такие вот и Стеньку Разина продали. И когда природная сила начинает испытываться думой, человек природы теряет свою непотревоженную цельность. Образуется причудливый тип: крестьянин-психопат. Он весь нервами наружу, он делается обидчив, он ругается, пьёт, лезет в драку. От него неизвестно чего ждать в следующую минуту. Над его головушкой стоит беда… Но эти муки совести и тревожные думы – может быть, лучшее, что в нём есть. Он чувствует это – и назад, в прежнее невинное бездумное состояние ему уже дороги нет. Он сам «такой парень» Огромное, пёстрое население прозы и фильмов Шукшина веселит душу своим самоцветным богатством. Характеры упоительные. Не зря рассказы Шукшина не сходят со сцен театров – где по части характеров давно авитаминоз и кислородное голодание. А тут выходит мужик, начинает разговор: «Пришёл я, бритый, она лежит, как удав на перине…» Или: «Вот жил – подошёл к концу. Этот остаток в десять –двенадцать лет, это уже не жизнь, а так – обглоданный мосол под крыльцом – лежит, а к чему?» И уже приятно, как в жаркий день водицы родниковой испил. А взять хотя бы рассказ «Алёша Бесконвойный» – о парне, который ни в какую не желает работать по субботам, потому что в этот день топит баню. И как подробно описано тихое упорное блаженство по-настоящему свободного (в этот миг) человека. А безумец Бронька («Миль пардон, мадам!»), который выдумал целую историю, как он участвовал в покушении на Гитлера и –промахнулся. (Кстати, этот рассказ вошёл в малоизвестную картину Шукшина «Странные люди», и Броньку увлекательно играет там маститый артист Евгений Лебедев.) Происшествие вымышленное, но все чувства Броньки – самые настоящие, и от того в весёлом блеске рассказа что-то есть глубинное, саднящее. Вместе со слушателями, поражёнными размахом фантазии рассказчика, нам тоже становится жаль, что Бронька – промахнулся! Автор и режиссёр здесь, со своими героями, варится в общей каше, он мчится с ними на тракторе, ловит рыбу, рубит дрова… и ругается, и дерётся, и – пьёт. Куда ж без этого. Шукшин сам «такой парень». Он, если судит своих героев, так по-соседски, что ли, по-дружески: имеет право! Мастеровой Шукшин – мастер слова в самом что ни на есть первозданном смысле этого выражения. Он строгает, режет и клеит речевую материю, как маститый столяр: уверенной рукой, строго, чётко, ничего лишнего. Скажем, никаких сладостных длинных описаний природы, как господа любили – для них природа была любовница, а для Шукшина – мать и жена, так чего рассусоливать. Одна-две фразы, и готово. «Ночи стояли дивные: луну точно на верёвке спускали сверху – такая она была близкая, большая» («Беседы при ясной луне»). Отделка фразы у Шукшина изумительна. Афоризмы из «Калины красной» ушли в народ, но их у автора изо- бильно, в каждом самом маленьком рассказе что-то да сверкает. «Я воробья с перьями могу переварить!» Или: « С ним говорить, что колено брить – зачем?» А вот глубокое, поневоле задумаешься – «Кто в жизни обижал людей, тот легко не умирает». Женская тема – отдельный разговор, тут много больного, жалостливого, страдальческого. Мать и жена в жизни «задумавшегося» природного человека тоже становятся объектом тревожных дум. Приходят мгновения нежности, благодарности, желания порадовать – но только если перед нами не тупая мещанка, ничего не желающая знать о душевных муках. Таким пощады у автора нет… Шукшина и при жизни любили, любят и сейчас. Знаю людей, которые десятки раз пересматривали «Калину красную» – чтоб душа согрелась. От одного этого лица дивного какое-то приятное волнение происходит. Невероятно, чтоб совсем никакой фальши не было в человеке искусства, никакого кривлянья, притворства – невероятно, а было. «Человек – это нечаянная, прекрасная, мучительная попытка Природы осознать самоё себя», – говорит герой рассказа «Залётный». Что ж, в этом роде рассуждал и великий Томас Манн, которого Шукшин вряд ли читал. Но Шукшин сам был такой попыткой – и удачной к тому же. А что народ? Шукшинский народ, «от имени и по поручению» которого говорил Василий Макарович Шукшин, Василий всея Руси – куда он делся? Никуда. Шукшина только нет, а народ – куда ж он денется? Он туточки.